Градусов опять за что-то наезжает на Бормана.
— Господи, Градусов, — спокойно, но с сердцем говорит Борман, — что бы я ни сделал, все тебе не нравится, все не так, всякий раз хайло разеваешь. Да командуй ты сам! Жалко мне, что ли?
— Нет уж! — мстительно отвечает Градусов. — Раз уж все такие мудрые, тебя выбрали, ты и командуй! Куда уж нам — косопузым, фанерным!..
— Он хочет, чтобы к нему на коленках приползли, — замечает Маша и пищит: — «Градусничек, миленький, скомандуй нам чего-нибудь, а то мы такие дураки-и!..»
— А нет, поди? — злится Градусов. — Не дураки, да? Ты-то, конечно, не дура! Самая правильная у нас! Так нельзя делать, так нельзя говорить!.. Не чешитесь, в носу не ковыряйтесь, на сапоги не писайте!.. Одна ты лучше всех разбираешься, как чего надо! Географа вон вообще под лавку запинала!
— Не твое дело! — бешено отвечает Маша.
— Воще жара!.. — хихикая, удивляется Чебыкин.
— Убьет кого-нибудь рыжий, точно, — покорно вздыхает Тютин.
— Заткнись, Градусов, не лезь, куда не просят, — угрюмо говорит Овечкин.
— А-а, как же! — вопит Градусов. — Машеньку евонную бриллиантовую задели! Трондец всему! Весь поход, Овчин, ей в пуп дышишь!
— Дак чо ты взъелся-то на всех? — урезонивает Градусова Люська. — Ну хочешь, выберем тебя капитаном?
— Идите, блин, вы все на хрен, бивни!..
— Ну вот, и это не угодили...
— Чего орать-то? — хмыкает Демон. — Плывем же, все нормально.
— А ты молчи в тряпочку! — набрасывается на Демона неугомонный Градусов. — Все нормально ему!.. За весь поход кола не отесал!.. Ты, Демон, балласт голимый! Знали бы заранее, так не брали бы тебя!
— Поздняк метаться, — говорит Чебыкин.
Демон только кряхтит, посмеиваясь. Он, как и я, тоже лежит.
— Главное, Градусов, не суетись, — поучает он.
— Я не подсуетюсь, так никто не подсуетится! Митрофанова сдохнет, Тютина медведь какой-нибудь задерет, Борман на дерево полезет сапоги свои спасать, а ты все лежать будешь, как дерьмо на лопате! Жертва и то больше вкалывает, чем ты!
— Вообще, как зверь работаю, — охотно соглашается Тютин.
— Ну так и шел бы в поход вдвоем с Тютиным, — предлагает Маша.
— В следующий раз так и сделаю! — грозится Градусов. — Как Географ соберется снова, так и позову только Жертву да Чебу, а вы, блин, сидите дома, спускайте воду в унитазах и орите на весь подъезд: «Шум порогов! Шум порогов!»
— А что, Географ уже снова собирается? — оживляется Чебыкин.
— Соберется, куда денется! — уверенно заявляет Градусов.
— Градусов, я тоже хочу в поход! — ноет Люська.
— Ты сперва из этого вернись, — останавливает ее Маша.
— Дак чо, вернусь как-нибудь... Борман, а ты еще пойдешь?
— Если с Градусовым, с Демоном, с Тютиным, да еще начальником Географ — не-ет!.. — отрекается Борман.
— Я-то все равно больше не пойду, — говорит Демон. — Никакого покоя. Я думал, отдохну в походе, а тут как в шахте.
— Чего вы, как дураки, спорите? — удивляется Овечкин. — Неужели еще не хватило приключений? Так вы разбудите Географа, дайте ему флакон, и дело сделано. Только успевай пригибаться.
— После экзаменов можно снова пойти... — мечтает Люська.
— До лета еще, как до Пекина раком, — вздыхает Чебыкин.
Я лежу и слушаю. Конечно, обалдели все и от меня, и от такого похода. Всем домой хочется. Половина клянется, что больше ни в жисть из города не вылезет. Но все это — пустые обещания. Все они, и даже Демон, через месяц снова придут ко мне и начнут канючить: давайте схо-одим, Виктор Сергеич... Сейчас все хотят одного: тепла, уюта, покоя. Но отрава бродяжничества уже в крови. И никакого покоя дома они не обретут. Снова начнет тревожить вечное влечение дорог — едва просохнет одежда и отмоется грязь из-под ногтей. Я это знаю точно. Я и сам сто раз зарекался — больше ни ногой. И где я сейчас?
— Домой приеду, расскажу про все, так меня мама за порог не выпустит, — говорит Тютин. — У нас в деревне тоже один мальчик отпросился за грибами, вернулся — и месяц в больнице пролежал.
— Ты доберись до дому-то, а то и рассказывать некому будет, — хмуро говорит Овечкин. — Трупы не разговаривают.
— А чо не выпустят-то? — удивляется Люська. — Меня дак выпустят, и мамка, и папка. Чего в походе такого?
— Чего такого?! — охает Борман. — Да вы сами вспомните! Не на ту речку приехали, да целый день не жрали, да катамаран в пороге разломило, да наводнение, да палатку залило, да «расчестки», да эти мужики местные, да вообще — все!
— И Географ каждый день пьяный, — добавляет Маша.
Гм. Маша впервые назвала меня Географом, а не Виктор-Сергеичем. Что бы это значило?
— Классно, — почесав затылок, подводит итог Чебыкин. — Куча всего! Будет что вспомнить на пенсии. Я бы еще чего-нибудь хотел. А то скучно. Землетрясение бы какое-нибудь или лавину...
— Вон лавина спит, — мрачно указывает Овечкин.
— Чего ты на него наезжаешь? — вскидывается Градусов.
— А ты чего его защищаешь? — парирует Овечкин. — Ты же его в школе ненавидел! Обещал ему дверь поджечь, кота его повесить!..
— Ну, это я шутил, — спотыкается Градусов. — Баловался... А Географ все правильно делает, хоть и нажрался! Подумаешь, нажрался!..
— Нажрался — и правильно, — соглашается Маша.
— Ну и пусть неправильно! Была бы ты, вся такая правильная, моим начальником, так я бы удавился! А с Географом, каким есть, я куда хочешь еще пойду!
— Да иди на здоровье, скатертью дорожка. Кто тебя держит? Кому ты нужен?
— Дак чо ты, Маш... — виновато встревает Люська. — Он же тоже человек... Может, он не пьяный заснул, а просто ночью устал...
— Так устал, аж перегар за три километра против ветра, — говорит Овечкин.
— Зато он не орет и не учит, как жить, — выдал сокровенное Тютин. — И относится по-человечески...
— Фиг ли спорить? — пожимает плечами Чебыкин. — Лучше его все равно не с кем в поход идти. Если бы физрук пошел, что бы мы делали? Отжимались бы весь поход... Или Сушка — воще жара! А с Географом приключения эротичные...
— На свою задницу, — добавляет Борман.
— Какая разница: Географ — не Географ, — подает голос Демон. — Какой он есть, такой и есть. Дело-то не в нем, а в том, что вообще это такое — поход...
Я дивлюсь внезапной мудрости Демона.
— Да Географ командовать совершенно не умеет, — заявляет Борман. — Не умеет, а берется в поход вести.
— А ты умеешь, бивень, да? — наскакивает Градусов.
— Так что — я... Я ведь командовать-то не собирался...
— Дак чо — командовать, — пожимает плечами Люська. — Его бы все равно никто не слушал. И никого бы не слушали, не только его.
— Я бы первый и бузил, — соглашается Градусов.
— По тебе и видно, — бормочет Борман.
— Тут не командование главное, — говорит Маша. — Может, он и прав, что не стал командовать, я не знаю...
— Тут главное — какой он человек, — заканчивает за Машу Овечкин.
— Под Машкину дудку поешь? — фыркает Градусов.
— Да завали, — отмахивается Овечкин. — Ладно, с командованием мы бы и сами разобрались... Или бы вообще без него обошлись... Но ведь Географу на все наплевать — как Демону. Хочет — напивается, хочет — спит, хочет — в драку лезет. Он... как это... бросил нас в воду, и выплывайте сами, как сумеете... Он же опытнее, старше... В конце концов, он за нас отвечает.
— А ты сам за себя отвечай.
— Ну, он хоть какой-то пример нам должен подавать, что ли... — говорит Маша. — Он же учитель, а не так, не пришей кобыле хвост...
— А ты бы брала с него пример, если бы он подавал?
— Брала бы, — подтверждает Маша.
— Вот и бери, — советует Градусов. — С таким, какой он есть, мне баще.
Я лежу, делаю вид, что сплю, и слушаю, как шлифуют мои кости. Конечно, никакой я для отцов не пример. Не педагог, тем более не учитель. Но ведь я и не монстр, чтобы мною пугать. Я им не друг, не приятель, не старший товарищ и не клевый чувак. Я не начальник, я и не подчиненный. Я им не свой, но и не чужой. Я не затычка в каждой бочке, но и не посторонний. Я не собутыльник, но и не полицейский. Я им не опора, но и не ловушка и не камень на обочине. Я им не нужен позарез, но и обойтись без меня они не смогут. Я не проводник, но и не клоун. Я — вопрос, на который каждый из них должен ответить.
***
— А что это за шняга впереди? — спрашивает Чебыкин.
— Да скала это, — говорит Овечкин. — Только растрескалась по слоям, вот и похожа на что-то...
— Сам ты растрескался по слоям! — шумит Градусов. — Убери черепок, нормальным людям ни хрена не видно!
Я приподнимаюсь и смотрю вперед.
— Это пристань, — говорю я. — Старая строгановская пристань.
В молчании мы медленно подплываем ближе. Берег разворачивается. Виден большой холмистый грязный луг, на котором догнивают беспорядочно разбросанные черные бревна. Луг кончается еловым косогором, за которым лежит глухое, дикое, непролазное урочище. В нем плавает сизая дымка. На камнях и упавших деревьях гулко рокочет маленькая речка. Дальше поднимается горбатая гора, лысая поверху. Между горой и речкой на берегу Ледяной стоит пристань. Темное, угрюмое небо низко навалилось над урочищем. Кажется, что урочище вдали, сворачивая, уходит не за гору, а за облако.
