Но и шествие пропустить было нельзя.
— Езжайте, — сказал ей Жердык. — Езжайте, а мы уж тут поборемся и за вас.
Он дал ей денег на плацкартный билет.
Поезд был набит беженцами, русскими из кавказских республик. Это была малоаппетитная публика, дурно пахнувшая и вызывавшая не только жалость, но и брезгливость. Они везли с собой все, что осталось от грабежей и поборов, и загромоздили своими чемоданами, тюками, картонными коробками, пластиковыми сумками, перетянутыми клейкой лентой, все верхние полки, пол между полками и проход.
Аглае досталась полка верхняя боковая, а солдат, который ехал внизу, ни за что не хотел меняться. На попытки воззвать к его совести он долго не реагировал, а потом объяснил Аглае шепотом, но без большого смущения, что едет в госпиталь лечиться от недержания.
— Если ночью чего случится, вам же, бабушка, будет плохо. — Он помог ей залезть на полку, она там как-то расположилась, легла на спину, но боролась со сном, боясь свалиться во сне.
У солдата, вопреки его опасениям, все обошлось без конфуза, для нее же ночь оказалась нелегкой. В вагоне было жарко, но гуляли сквозняки. В соседнем купе не закрывалось окно. Его закрыли фанерой, но неплотно, и потому дуло, и особенно сильно, когда кто-нибудь открывал дверь в тамбур по дороге в уборную или в соседний вагон. Кроме того, было шумно. Дети плакали, старики храпели, кто-то стонал, а подальше четверо громко резались в карты и злобно ругали друг друга за неудачные ходы.
После полуночи вагон затих, но около двух поднялся шум: кого-то обокрали в вагоне СВ. Обворованный до того заметил стоявших у его купе двух кавказцев, теперь начальник поезда, милиционер и сам пострадавший будили спящих мужчин, переворачивали, светили фонариком в лицо, и начальник поезда спрашивал пострадавшего: «Этот? Этот?». Разбуженные ворчали, спрашивали, с какой стати их будят, но как люди бесправные выражали свое возмущение робко и неуверенно. Разумеется, воров так и не нашли, потому что не там искали. Аглае еще когда-то Диваныч рассказывал, что вагонные воры всегда действуют по наводке проводников и с ведома начальника поезда, который в случае скандала устраивает облаву в заведомо ложном месте.
На Савеловском вокзале ее встретил мужчина в толстом пуховике, кожаной фуражке «под Жириновского» и высоких сапогах. Лет ему было не меньше пятидесяти, но представился он просто Митей. Он повел ее пешком куда-то недалеко — сказал, в Марьину рощу. Было холодно, дул ветер, и моросил мелкий дождь, который тек по щекам и превращался в лед на асфальте. А у Аглаи болели колени, голова была ватная и саднило горло. Ноги разъезжались на мокром тротуаре, она боялась упасть, не могла поспеть за своим провожатым, время от времени останавливалась, Митя, переминаясь с ноги на ногу, терпеливо ждал, курил и обтирал корявой ладонью лицо.
В конце концов добрались до трехэтажного кирпичного дома, до железной зеленой двери со скромной вывеской «Книжный склад АО „Витязь“». Поднялись по кирпичным выщербленным ступеням на лестничную площадку, потом спустились по таким же ступеням в полуподвал, прошли по кривому дощатому настилу до еще одной двери, тоже железной, а там уже открылось помещение, просторное, щедро освещенное лампами дневного света. Признаков книжного склада здесь не было, скорее это было нечто вроде не то столовой, не то учебной аудитории: в несколько рядов длинные зеленые столы с синтетическим покрытием и пластмассовые садовые стулья. На стене, противоположной входу, висела черная классная доска и на ней мелом — список каких-то фамилий. К ней же был пришпилен большой лист бумаги с изображением мишени.
На столе перед рыжей девушкой в джинсах и малиновом джемпере стояла сложенная домиком табличка с надписью «Регистрация делегатов». Митя за Аглаю назвал фамилию и инициалы вновь прибывшей, девушка все занесла в журнал и спросила, из какой организации. «Из Долгова от Жердыка», — ответил Митя. Рядом с рыжей девушкой ее сверстник, молодой блондин в спортивной куртке, торговал книгами. На самом видном месте лежала книга лидера партии Альфреда Глухова, названная просто и скромно: «В едином строю», дорогое издание в красочном переплете с массой цветных фотографий, переложенных папиросной бумагой. Все было здесь вперемешку: «Капитал» Маркса, «Репортаж с петлей на шее» забытого уже всеми Юлиуса Фучика, два потрепанных тома Ленина, рассказы Виктории Токаревой, словари, пособие «Windows 95 для „чайников“», брошюра «Учись метко стрелять», детективы и книги о спорте. И тут же Аглая увидела книгу Марка Шубкина «Лесоповал». Она повертела книгу в руках и, обратив внимание на то, что это издание новое и дополненное автором, решила ее купить.
Рядом с прилавком два молодых художника ползали по расстеленному на полу ватману, рисуя карикатуры на Президента на троне в шутовском колпаке и с дурацким видом. С двух сторон от Президента угодливо изогнулись и что-то нашептывали ему в оба уха два крючконосых олигарха, а олигархам что-то подсказывали премьер-министр Израиля и президент США. Несколько человек, стоя над художниками, смотрели на их работу, посмеивались и обменивались ехидными комментариями.
В зале было уже довольно много людей, которые явились сюда до Аглаи. Люди были в основном пожилые и приезжие, с чемоданами, вещмешками, узлами у ног. Многие пили чай, который, самообслуживаясь, наливали из никелированного электрического самовара. Два казака в длинных кавалерийских шинелях, в погонах с непонятными Аглае знаками различия, в папахах и с шашками на боку дремали, сидя друг перед другом. На груди одного из казаков были приколоты прямо к шинели ордена не известного Аглае достоинства — какие-то кресты, похоже, что вырезанные из консервной банки или отлитые из олова в деревенской печи.
В углу под копией картины «Сталин на бакинской демонстрации» сидел человек, которого Аглая недавно видела по телевизору. Это был приехавший из-за границы известный писатель, еще недавно считавшийся ярым антикоммунистом. Теперь он раскаялся. Ценя свои сочинения очень высоко, он был уверен, что советская власть рухнула исключительно благодаря им. Но увидев, какие силы теперь пришли к власти, он устыдился прежних своих книг, высказываний и действий, жалел, что разрушил советский строй, каялся и обещал новыми сочинениями этот строй поставить обратно на ноги.
Писатель сидел не один, а со старичком в распахнутой генеральской шинели, с тремя звездами на погонах. В старичке Аглая сразу узнала Федора Федоровича Бурдалакова, того самого, с которым у нее когда-то завязался небольшой курортный роман. И как было ей не узнать, когда и его много раз показывали по телевизору как одного из главных зачинщиков всяких коммунистических акций. Но как он изменился! Той зимой, когда они бегали по сочинской набережной, это был еще крепкий мужчина с покатой спиной и мускулистыми ногами, а теперь перед ней был дряхлый и щуплый дедушка с растрепанными во все стороны жидкими седыми волосами и коротко подстриженными седыми усиками. Под расстегнутой шинелью Федора Федоровича блестели две золотые Звезды Героя Советского Союза (вторую ему дали за выслугу лет), орденские планки на левой стороне груди и два ордена на правой. Рядом с генералом, прислоненное к столу, стояло нечто, похожее на зонт в парусиновом чехле. Аглая узнала эту палку и этот чехол.
— Здравствуйте, Федор Федорович, — подошла к генералу Аглая.
Он поднял на нее глаза, буркнул ответное «здр-др» и повернулся к писателю. Но тут же опять обернулся и спросил неуверенно:
— Аглая Степановна? Глаша? — И вскочил на ноги, схватившись одновременно за поясницу. — Надо же! Вот! Какая встреча! Нисколько не изменились.
— Ну да, не изменилась, — не приняла комплимента Аглая. — Старушка.
— Да ну что вы, что вы! — продолжал настаивать на своем Федор Федорович. — Седина, конечно, вас немного старит, но если подкраситься…
Федор Федорович извинился перед писателем и все свое внимание переключил на Аглаю, а писатель сразу же заскучал и сделал обиженное лицо. Он на всех обижался, для кого не был центром внимания. Посидел рядом, поскучал и пошел искать, кому бы еще рассказать о своей исторической вине перед советским народом и о путях ее исправления.
Аглая и Федор Федорович поговорили о том, о сем, вспомнили Сочи. Федор Федорович спросил, почему она тогда столь внезапно уехала. Она сказала: «Да так».
— А я, — сказал Федор Федорович, — тогда, представляете, приехал… Между прочим, не с пустыми руками. Часики вам купил… — на секунду замялся… — золотые. Духи… — опять преувеличил… — французские. Стучусь, понимаете, в дверь, дверь открывается, и на пороге, можете себе вообразить, лично Вячеслав Михайлович Молотов… Представляете? Сам Молотов…
Поговорили о возрасте и болезнях. Аглая рассказала генералу, как неудобно ехала в жаре и на сквозняке и вот, видимо, простыла, в горле саднит, грудь заложило и спину ломит. Федор Федорович принялся тут же лечить ее горячим чаем с сахаром и лимоном. За чаем стали обмениваться составами каких-то микстур и отваров по рецептам народных целителей, но не успели дойти до растираний, как в зале произошло небольшое смятение. Дверь распахнулась, и сперва в нее тихо и зловеще вошли и тут же рассредоточились вдоль стен молодые люди спортивного сложения в одинаковых дутых куртках, без признаков выражения на лице. И следом за ними воплотился из ничего полноватый человек лет пятидесяти с серым бугристым лицом и с двумя бородавками на носу. Конечно, Аглая сразу же узнала в нем лидера партии Альфреда Глухова, и как было не узнать, если каждый день видела его по всем каналам. Появление лидера было встречено нестройным шумом, люди загремели стульями, захлопали спинками и заплескали в ладоши. Вместе с другими поднялся и Федор Федорович, но лидер немедленно подскочил к нему и двумя руками придавил к стулу, говоря, что вы, что вы, Федор Федорович, зачем же это, да мне и не по чину, вы ведь генерал, а я всего-навсего старший лейтенант. На что Федор Федорович смиренно и не без лести возразил:
