— Послушай, судье наплевать на договоренности, ей главное, чтобы решение ее не отменили. Поменяем судью — новая поставит твое дело последним — еще позже! Послушай, адвокаты только вступили в процесс, дело знают только со слов твоей бывшей, я пошлю им проект соглашения, мы же оставляем им пути к отступлению… Послушай, тебе сейчас надо работать с опекой, заключение опеки должно быть благоприятным для нас.
Надо другое — другое… он представлял, какой будет судья, когда ей позвонят и скажут, как сразу всё изменится — да солнце поменяет цвет!
— Послушай, нельзя так реагировать, — не могла сдерживаться, сжимала его ладони, проверяя, нет ли еще кольца, хотя знала про Улрике всё, почти, но всё же — есть кольцо? Первый раз они целовались всерьез, в подзаборных зарослях, в окрестностях строительных раскопок, она помогала его трясущимся пальцам расстегнуть пуговицу на блузке, и даже вторую! — третью!!! — и сразу прижавшись (пусть никто не видит, только твое!), знакомя с родинками на груди и тем, как всё у нее там огромно и будоражаще плотно; а сама, жмурясь от собственной храбрости, трогала у него то, что трогать полагалось, — настойчиво, но так, что было видно: ей это неважно, самое важное не это, важное вот:
— Я с такой нежностью к тебе… Но тебе всё это не надо, да? А ты, наверное, думаешь: во попал?
Думал другое: не могу ничего не делать, надо что-то делать, подключать, на нужных выходить, обеспечивать, заинтересовывать или душить судью Чередниченко; адвокату Веронике-Ларисе так не хотелось выныривать из его прикосновений, из собственной нужности, востребованности тела — к оплаченному перечню услуг, к тому, что может быть выполнено, перевернуто, отложено, окончено и забыто, но:
— Не надо никому звонить. Председатели судов обещают «поможем», но судьям инструкций не передают. Занимайся опекой. Если опека напишет «дочь категорически против встреч с отцом», никакой судья не поможет. В опеке ограниченные женщины, жестокие к мужчинам. Послушай, из опыта моего: успокойся, — и целовала всё так же жадно, стремясь, «успокойся» означало то, что наоборот, — отойди в сторону, пройдут годы, и дочь поймет, что за мать у нее, если лишила отца… И сама прибежит к тебе. Не волнуйся, присудят нормальный график.
Думай (ступеньки под ногами начали двигаться), кто посерьезней; Эбергард позвонил зомби — дерганому, пучеглазому господину, что верховодил в избирательном штабе силовика, пережидавшего ненастье, — зомби одевался чисто и не бычил, и знаться должен с такими же, но не вышло: как всякий русский, услышав «освоить бюджет», зомби выпалил:
— Не надо никого искать. Исполнитель уже есть. Это я.
— Но там же горячее питание детям.
— В любой сфере. Опыт и необходимые лицензии. Не менее десяти лет на рынке. Назначайте время.
А может, и… Но не спешить, посмотрим. Каждое утро он вычеркивал из главного своего списка «сделанное» и добавлял «сделанное не», вот: муниципалитет, Бородкина…
Виктория Васильевна после «как вы там?» и «а вы как?» в тональности «нечеловечески занята, но с матермальной пользой для себя могу говорить сколько угодно»:
— Подготовили мои девчонки заключение по вам для суда. Я так, по диагонали… Да всё там хорошо, — и чуть лукаво, подсказывая «куда» — вот сюда: — Хорошо, сказали, живет Эбергард. Видно, человек состоятельный.
— Дорогая Виктория Васильевна…
— Да-а? — мурлыкало в трубку и урчало бородавчатое существо.
— Хотел попросить красивую женщину о невозможном…
— Мр-р… Пробуйте.
— Из соображений христианского милосердия… До суда… Одним глазом! Ни слова не попрошу поправить… Но чтобы быть готовым, — сверяясь по часам, семь минут сорок две секунды он упрашивал, и камень отвалился только по чудотворному «подъехать и отблагодарить». Эбергард вышел в приемную и над головой окаменевшей Жанны смотрел, как ожил факс, дрогнул, зажужжал и выпустил язык, ползучим гадом полезла бумага, свисая и заворачиваясь в свиток, — обрыв! — и первое же, что (остальное уже не читать): «со слов бывшей супруги, отец больше года не желает видеться с дочерью, не отвечает на ее звонки, не интересуется ее жизнью, демонстрирует крайне неприязненное отношение» и «девочка не видит смысла в регулярных встречах с отцом» — это прочтут в суде… ничего, дальше в списке? управление культуры, Оля Гревцева (пускай, Хассо эти строчки уберет, не всё ж выкупать!). В машине (уже потребность) выстукивал, нажимал Веронике-Ларисе и получал нужное: «Не печалься. Супруга твоя не железная. Судья не безнадежная», и сообщения стирал, как стирал когда-то сообщения Улрике, навык пригодился; не оставлял телефон без присмотра, брал с собой в душ и туалет (Вероника-Лариса любила написать за полночь или прислать свое красиво полураздетое тело, но не снимала трусов), но всё ему казалось, что Улрике тайком… как Сигилд когда-то; и разговаривал-разговаривал с судьей — судья Чередниченко внимательнейше слушала, хоть он и возвращал себя сюда, в машину, одергивал: не будет так слушать, не станет вникать, пройдет всё унизительно, быстро и безжалостно, даже время ноябрьское назначенное это подтверждает — 17:15, а в 18:00 уже войдут следующие или — конец рабочего дня; а Павел Валентинович с температурной равномерностью электрокамина грел его своим прошлым великого администратора:
— Помните такого, Юрия Беднякова?
— Любимый певец моей мамы. Но песен не помню.
— А я помню его нищим студентом! Харьковской консерватории! Пел в ресторане и там же вставлял раком буфетчице Гале старше его на восемь лет. Галя предложила: вложу в тебя нажитые средства, взамен свадьба и контроль за доходной частью. Деньги трать сколько хочешь, но лежат пусть — на моей сберкнижке. И к тому времени, когда Юра заделался обладателем сдвоенной квартиры на Ялтинской набережной и персональной ставки — сто пятьдесят рэ! — за концерт, получил «Волгу» с водителем и любовь Щербицкого — такого помните? — у Гали на каждом пальце, включая большой, сверкало колечко с бриллиантами!
В окружном управлении культуры, ограждаясь от террора и гриппа, выставили охрану, и два синерубашечных заспанных парня, прописанных в Республике Чувашия, задушевно объясняли лицам без пропуска, не догадавшимся или жалевшим дать сто рублей:
— Нельзя! Как же вы не понимаете? Вы ж несете бактерии!
Приемную Оли Гревцевой загромождали цветочные корзины, как покойницкая; Эбергард замер: неужели? Жанна забыла предупредить? Убью!
— У Ольги Петровны сегодня день рождения?
Суетливая старушка, распоряжавшаяся в Олиной приемной, прославленная феноменальной памятью на голоса в телефоне, объяснила, прицеливаясь указательным в каждый букет:
— При чем здесь день рождения? Благодарят. Это — поступление в музыкальную школу, это — подрядная организация, это — ремонт центра творчества, это за экзамены, за концерт на юбилее начальника ФСБ окружного, за стипендии одаренным детям, это — просто один видный такой господин — на будущее…
— Бо-оже! — как-то увеличившая губы Оля сбросила пиджак, открыв голые плечи. — Сижу и гадаю: что, что, ну что могло… Чтобы — сам! Эбергард!!!
— Да ладно, Оль.
— Слушай, у тебя такой классный костюм, — она встала и теребила Эбергарда, — и галстук такой классный. И ремень. И запах такой классный. Ты весь такой классный. А глаза — грустные опять, ну что это такое? — Она шлепнула Эбергарда по заду и соединила губы для производства некоего посасывающего движения. — Эй, ты где? — И пошла к гостевому дивану, начав покачивать бедрами на третьем шаге, словно для производства этого движения надо сперва начать перемещение по прямой основным ходом, а потом уже автоматически включается дополнительный двигатель поперечного размаха.
— Оль.
— Видишь, что ношу? — устроившись как-то неудобно, боком на диване, она потянула вверх юбку осторожным движением, словно боясь упустить из-под нее какого-то приобретенного, но еще не прирученного зверька, и показала кружевной верх чулок, прихваченный застежкой. — А никто этого не видит. — Особенной мукой, просто опасностью в правление Бабца было поздравлять подвыпившую Олю с днем рождения — Эбергарда однажды спасла только старушка из приемной, вовремя вступившая в кабинет.
— Не интересно тебе со мной, — подлавливала Оля движения его глаз, — улыбаешься через силу. Скучаешь. Ты здесь?
— Да всё нормально.
— Ну что ты там сел как чужой, — две руки протянулись навстречу, — иди сюда.
Эбергард пересел:
— Оль.
— Да, — руководитель управления культуры поцеловала его в губы. — Очень внимательно слушаю, — поцеловала еще разок. — Я потом всё сотру.
— Там, может, вспомнишь, какой-то аукцион зимой, по горячему питанию…
Оля из вежливости и ради продолжения поцелуев постаралась остаться в рамках, но — нет: искренне захохотала, прикрыв рот пожилой ладонью:
