– Сотню раз я убеждался, пацаны… Нет правил у этой войны… Нет даже закономерностей, кроме одного закона законов. Деньги одолжил? – отдай.
Чич отдавал должок, а Алик испугался и убил чича.
При этом нечаянно ранил майора Гусарцева.
– Нечаянно ранил… А не нечаянно убил. Ты слышишь, Алик. Ты слышишь разницу?
Они молчали. Оба смотрели на меня, веря и не веря… как на фокусника, который слишком легко, играючи меняет картинки жизни. А может, смотрели как на лгуна. Или как на изощренного лукавца, который держит их за лохов.
– Алик, – сказал я. – Не будь идиотом. Не такой уж ты контуженный… Ты должен понять и заплакать. Разница теперь колоссальная!.. Да, да, Алик, ты должен от этой разницы плакать, кричать, растирать кулаками слезы… что еще?.. Орать! Выть! Прыгать, скакать от радости!.. Ты же молодой, мать твою!
Он понял. Я уверен, что он понял. Но он настороженно молчал… Он никак не верил. Он тупо не верил. Он только обхватил голову руками. Стискивал ладонями виски. И, опустив глаза, смотрел в пол, в плохо помытые половицы.
Олег и вовсе стал на миг неадекватен. Он вскочил, взлетел со стула… Он вытянулся и крепким солдатским голосом выкрикнул невнятную глупость:
– Это был аффект, товарищ майор!.. Это был чеченский аффект!
И еще день, весь следующий день они оба настороженно, по капле впитывали чудесную информацию. Не убил, а ранил… Никак не могли они усвоить, вобрать в себя. Слова мои будто шли мимо.
– Ну что, пацаны? – спросил я уже вечером, заглянув к ним в пакгауз после дел.
Не ответили.
Но затем, как бы из вежливости (а на деле, я думаю, из неверия и подозрительности), Олежка спросил, а как же это майор Гусарцев, не убитый, а раненый, свалившийся там в Мокром… сразу после той нечаянной автоматной очереди (они оба хорошо это видели)… упавший… можно сказать, рухнувший на мертвого чеченца, – как он выбрался?
Не верили.
Но я и сам деталей спасения не знал. И тут же – понимая важность момента и ловя счастливый случай – прямо при пацанах из своей офис-квартиры вновь позвонил интересанту. И попросил подробностей. Жалкий должник, он упрямился. Отнекивался… А я был напорист… Наконец он заговорил, не называя, конечно, ожившей фамилии. (Его побитый голос из трубки доносился до всех нас. С комариной громкостью, но доносился.)
То, что пацаны сами все слышали, стало, я думаю, прямо направленной терапией. А я им еще и повторял, обострял, удваивал, усиливал комариный звук. Как бы плохо слыша. Слово в слово… Я врачевал!
Так что робкие откровения должника (вместе с моим эхом) пусть с отскоком, но попадали… В их молодые, хорошо слышащие уши. Куда уж убедительнее!
– Но если наш майор (Гусарцев) рухнул под пулями – как же он после?
Я еще и переспрашивал:
– Кто?.. Кто ему помог?
А вот никто. Рухнувший – встал. Через время… Чичей автоматная Аликина очередь не насторожила. Они заняты, они искали в кустах раненых федералов… Вытаскивали… Но главное, пулемет! Как раз в те минуты началось избиение, устроенное чичам ослепшим Мухиным. (Последний бой рядового Мудилы.)
Не ждавшие огня, как они все заметались! Забегали, запрыгали. Ныряли в траву… Зарывались в землю!.. Если б еще молча!.. Если б без воплей!.. Если б молчком, чичи бы хоть вполовину уцелели! У Мухина не было глаз, была тьма, но ведь у него были молодые, отлично слышащие уши.
– В майора, – слышался комариный голос моего должника, – угодили две пули… Возможно, чеченские, а возможно, мухинские. Уже не разобрать!.. Так сказали в госпитале. Одна пуля, по счастью, лётом, рванула ухо. Другая сидела в плече… В той сумасшедшей пальбе, случаем, убили также Горного Ахмета.
То, что пули в обоих этих случаях вылетели очередью из автомата Алика, в госпитале не знали, – не знал, конечно, и мой должник.
Зато он знал дальнейшее – рухнувший майор (Гусарцев) через какое-то время… Придя в себя… Может быть, через полчаса поднял все-таки голову. С трудом, но оторвался от земли. И где на четвереньках, где ползком добрался за полчаса (не меньше) до своей машины.
– Ну, может, за целый час, – сказал комариный голосок по телефону.
– А сопровождавшие майора солдаты? – спросил я, не называя Алика и Олежку поименно.
– А-а!.. Увидев, что майор убит, оба солдата побежали в лес… Они оба чесанули в кусты. Потому что чичи рядом. Чичи тут как тут. Оба солдата чесанули в лес, даже машину майорскую не использовали… Может, они не умеют водить.
А вот майор (Гусарцев), с пулей в плече, очнувшийся и доползший (ну, может, за час), кой-как взобрался в машину, самостоятельно влез! и уехал – и ведь доехал, добрался до блокпоста, управляя одной рукой. Представь себе, Александр Сергеич! Круто!.. Майор терял сознание… Несколько раз… На автопилоте. Однако в канаву не свалился… успевал тормознуть. Повезло… Бился за жизнь майор!
Но у блокпоста майор отключился совсем… Его вынимали три или четыре солдата. Боялись поломать – майор был закостеневший. Он был весь вытянувшийся и сложивший руки на груди. И с разинутым ртом… Проезжавшие на БТРах наши солдаты останавливались посреди дороги и смотрели.
Проезжавшие мимо еще и кричали – давали советы, как вынимать из машины закостеневшего… И понятно, откуда прошел слух о его гибели. Видели, как его, труп трупом, извлекают из его же джипа. Видевшие со стороны не сомневались ничуть, что дело кончено и что майор свое здесь сполна получил. И что за следующей звездочкой майор отправился уже на небо. Там их, пятиконечных, много. Там их полный небосвод.
Нечаянно ранил – вместо нечаянно убил наконец подействовало. Но подействовало как-то невыразительно… Ни, скажем, тика усилившегося на лице Алика я не увидел. Ни слеза из левого глаза сильнее не струилась.
Сам с собой рассуждая, рядовой Евский даже попробовал произнести вслух. Оживлял себя звуками… Словами… Не мог вырваться из-под чувства вины. С легким заиканием он меня переспросил:
– Ранил оф-фицера?
– Ну да.
Но все равно он был нехороший, придавленный.
Зато утром, когда я, спеша на переговоры по дележу летного керосина, заглянул на минуту в их пакгауз, Олежка сказал, что Алику лучше… Алику хорошо… Вчера ночью Алик, кажется, рыдал.
Это не просто хорошо, это отлично. Правильно!.. Расслабился и рыдал. Молодец!.. Я потрепал Алика по плечу – мол, все путем, пацан.
Оба, сидя за столом, заполняли бланки.
– Я р-работаю, работаю, – сказал Алик мне, на миг оторвавшись. И снова склонился над бумагой.
Я не врач. Но мне подумалось, что своему чувству вины Алик сам же должен что-то свое противопоставить. К примеру, детство… Я где-то слышал о целебных воспоминаниях детских лет.
– Ты, Алик, засыпая, думай. Думай о чем-нибудь давнем.
– О чем?
– Ну, не знаю… О детстве.
Но, едва сообразив, куда я клоню, рядовой Евский помотал головой… детство – нет… детство ему не помогает.
Он сказал, что вся эта милота куда-то ушла, куда-то провалилась уже в первые дни войны… Рядового Евского детство уже не грело. Даже на пять минут рядовой Евский не хотел снова в детство. Детство – хрупкое. Детство было, как мотылек. Оно раздавливалось в пальцах само собой… Жижица…. Только пальцы пачкать.
Я бы навестил Колю Гусарцева в моздокском госпитале, чтобы ему так или иначе помочь. Я бензинщик. Я многое на этой войне могу и многое умею. Но я не успел.
Коля и сам, времени не теряя, уже перевелся вместе со своим ранением в какой-то далекий отсюда, подмосковный госпиталь. Штабное начальство не возражало… Штабное начальство по всем пунктам и чуть не хором сказало раненому майору – да… да… да… У них быстро решается, когда они знают, чего хотят. Гусарцев отбыл, и даже поездом или самолетом – неизвестно… Так что все удачно. Коля попросту сбежал куда-то в Подмосковье от мстительных чичей, считавших, что сука федеральный майор кинул их командира (убил, ушел с деньгами). Так что я примчался в Моздок впустую.
Коля решил правильно. Возле госпиталя шныряли незнакомые чеченцы… Даже я заметил… Всполошились, но поздно! Впрочем, даже памятливые чеченцы ускользнувшего майора Гусарцева скоро забудут. Очень скоро! Даже с такой лихой его фамилией!.. Война – как болото. Все тонет.
Все здесь тонет само собой, поглощается и забывается. Единственный, кто огорчился бы тайной отправкой Коли, это Базанов. Милейший и говорливый читающий генерал, скучавший на этой войне, потерял бы собеседника. Генерал, конечно же, поехал бы в аэропорт, поспешил бы к самолету – проводить майора. Вечером налег бы в одиночестве на коньячок… Но генерала Базанова уже не было.
Гусарцев, не ползи за ним следом месть чичей, сам бы пришел, добрался бы с едва затянувшейся раной до моих складов. Непременно добрался бы… Или вызвал бы меня к себе в госпиталь… И рассказал бы, что, увы, сорвалось – увы, попал при свидании с Ахметом под шальные пули (он же не знал, что стрелял Алик… он к Алику спиной был). И что остался без денег… А вообще-то дело было верное! Полный, полнехонький грузовик сапог! Ты был прав, Саша, чертовски не везет мне в самостоятельном бизнесе. Это ты, Саша, у нас везунчик!.. А я едва ноги унес!
