Нет, не годится!" В свои двадцать пять Каленцев считал себя чуть ли не пожилым человеком. Его друзья и однокашники по училищу давно уже были женаты, имели детей, да и те, кто позже закончил учебу, не все, но все-таки большинство, приезжали в часть семейными, обремененными множеством забот. Втайне Каленцев завидовал им, но явно этого не показывал. Необорот, старался подчеркнуть свое независимое положение, делал вид, что гордится им. Так и шло время, постепенно отнимая из жизни год за годом, пока он не заметил, что из голенастой, пискливой девчонки, дочери командира части, получилось, какого неожиданно для всех, нечто стройное, пышноволосое, привлекательное…
Все это произошло недавно, каких-то полгода назад.
Но полгода эти Юрий Алексеевич ходил не то чтобы сам не свой, но все же несколько отвлеченный, излишне, как это казалось со стороны, задумчивый. Предпринимать что-либо он не решался и, хотя постоянно сам себя корил за слюнтяйство, чувствительность, запрещал себе думать об Оле, где-то в глубине души он знал, что просто еще рано, что надо выждать хотя бы годик, а потом… Теперь этого потом могло и не быть. Совершенно неожиданно на горизонте появилось непредвиденное препятствие, соперник, которого и соперником-то было какого неудобно признавать, мальчишка, юнец, его же подчиненный — рядовой Черецкий.
Что мог поделать старший лейтенант Каленцев? Что мог изменить Каленцев-человек? Ничего. Воспользоваться своим правом командира? Пойти на это Юрий Алексеевич не мог, не привык жить в разладе с совестью. Спокойно следить за развитием событий? Что могло быть хуже, мучительнее? Оставалось лишь одно — выжидать. Не за горами тот день, когда, окончив, как они сами ее называли, учебку, ребята разъедутся по частям. Уедет и Черецкий.
Но поможет ли это? Каленцев терялся в догадках, сомневался… но придумать ничего не мог.
Оля всегда смотрела на Юрия Алексеевича как на человека старшего, в общем-то хорошего и симпатичного, но не имеющего и не могущего иметь лично к ней никакого отношения. Ох, если бы хоть один неравнодушный взгляд, хоть одно теплое словечко — Каленцев знал бы, как ему быть! Но ничего не было: ни взглядов, ни слов…
А время шло, и его неумолимый ход Юрий Алексеевич ощущал на себе, постепенно свыкаясь со своим положением застарелого холостяка, ни на что не рассчитывающего, ничего не ждущего.
"Привет, Серый!
Пишет тебе бывший студент, а теперешний самый разнесчастный человек на свете, лаборант одной шибко научной конторы Мишка Квасцов. Эх, доля моя горемычная! Думал, до армии погуляю, отдохну всласть, покуролесю! Так нет! Кроме тебя, Серега, некому и печаль-то свою излить — вот до чего дошло.
А все пахан, папаша разлюбезный! Я на него, как на Бога молился, все ждал, когда он с чужбины возвернется да сыночку единственному подмогу окажет. Всезазря! Он даже не позвонил в институт, говорит, сам выкручивайся, мол, все условия для учебы были! Вот так вот! Это еще присказка, это всего лишь полбеды: как меня поперли из вуза-то, так он вмиг работенку подыскал. Говорит, чтоб ни единого дня на его шее не сидел. Вот так, Серега! Слава богу, хоть не к станку послал! Эх, да теперь все равно! Теперь мне и армии не миновать. Шутки шутками, а с учебой придется расстаться, как минимум, на три года. Такие дела! А ведь все носом вертели, и то нам не так, и это не эдак. Но теперь все — жизнь по новой начинать придется.
Как я тебе завидую. Серый, аж до скрежета зубовного — ты хоть времени даром не терял, а у меня все наперекосяк даже после армии восстановиться не дадут, придется заново с первого курса начинать! Ты меня уж извини за нытье это. Знаю, что у самого тебя есть горести. Да вот какого подумал, что ежели изолью и я свои перед тобой, поплачусь в жилетку, так и тебе немного полегче будет — что делать, Серег а, — жизнь есть жизнь, не такая уж она и сладкая да разноцветная, какой нам со школьной скамьи сквозь стекла ученья казалась А Любовь твоя оздоровела, все у ней в порядке. Я сеструху ее видал — не жалуется, тебе привет передает. Цени друга-то, где еще такого найдешь! Пассия твоя дважды меня по роже смазала, а я о вас же с ней и забочусь. Вот такие пироги!
На том и остаюсь твой друг непутевый Мих. АН. Квасцов, 21.07.199… г.".
Николай решил выйти на сестру Любы. Он считал это более надежным предприятием, чем разговаривать сейчас с ней самой с «больной». Обстоятельный во всем, он и в личных делах прежде всего искал контакта с родственниками избранницы. А раз таковых не имелось, за исключением старшей сестры, то, значит, с ней.
Ведь имеет же Валентина Петровна на Любу какое-то влияние. Конечно да! Иначе он и думать не мог. Иначе просто и быть не могло — так ему подсказывал опыт собственной семьи.
К сестре-то он и направился, будучи в очередном увольнении и пользуясь тем, что Любу пока еще не выписали из больницы.
Звонок на двери был все так же неисправен. "Ох, недотепы! — в сердцах подумал Николай. — Ну, ничего, когда я здесь буду хозяином — все по-другому пойдет!" Пока что исправлять звонок он не считал нужным. "Пускай убедятся, что без мужской руки в доме все равно им, двум бабам, не обойтись!" Постучал в дверь.
На стук никто не отозвался. Он постучал сильнее и дольше, чем в первый раз. Реакция была та же самая — гробовое молчание за дверью. Дома никого не было.
Он вышел на улицу и стал думать, что же делать дальше. Но мысли не приходили. Не приходили, кроме одной — ждать. "А вдруг Валентина Петровна опять в командировке?" Могло быть и такое. Но не уходить же вот так — несолоно хлебавши. И Николай уселся на лавочку под липами. Надо ждать. Ждать хоть до конца увольнения.
Под липами на него накатили сомнения: и чего сн возится с этой неврастеничкой. Ведь сколько помнит ее, так это одни сплошные дрязги, недомолвки, раздоры. Вечно она чем-то недовольна, вечно ставит его в положение нищенствующего просителя. А спрашивается — почему? На каком основании? Чем он хуже других? Хотя б того же самого Сереги? Николай не мог ответить на эти вопросы. До сих пор он все терпеливо сносил: упреки, ссоры и даже небольшие скандалы. Во имя чего? Неужели он настолько втрескался, что совсем гордость потерял, готов бежать за ней сломя голову, лишь бы только пальцем поманила? Он всегда утешал себя одной мыслью, что уж коли выйдет она за него замуж, тогда и капризам всем конец, там-то уж он повернет все по-своему!
Теперь он начинал сомневаться в этом. Он вспомнил их знакомство, когда он чуть ли не на коленях вымаливал от нее хоть каких-то знаков внимания. А ответом был лишь холодный взор. Он навсегда запомнил ее тогдашние слова: "Много вас таких!", слова сказанные не с озлоблением, ни с пренебрежением, а с каким-то отталкивающим равнодушием. Он помнил все. Но тогда он сумел настоять на своем — уж слишком приглянулась ему девушка, а упорство ее счел даже за большой плюс — такая себя в обиду не даст, постоит за себя! Потому и в армию он уходил совершенно спокойный за нее — не подведет, будет ждать, тосковать, писать письма красивые. А вышло так, что все то, на что он потратил столько сил, времени, нервов, для другого оказалось вполне доступным — хватило одного вечера в институте.
Николай знал обо всем. И его унижало это. Если раньше он закрывал глаза на все, то теперь, сидя на лавочке, его будто окатило, словно прозрение наступило. От злости он даже выругался негромко вслух.
Но было это лишь минутной слабостью. Через какое-то время вернулось душевное равновесие. Природное упрямство, умение добиваться цели взяли верх. Нет, уж он-то от своего не отступится, чего бы это не стоило ему. Во всяком случае сейчас. А там жизнь покажет.
Николай даже встал со скамейки, распрямил плечи. Дух борьбы, соперничества вновь переполнял его.
И встал он вовремя — из-за угла вынырнула нескладная фигурка Валентины Петровны. Любина сестра шла торопливо, ссутулившись под тяжестью двух сумок с продуктами. Николая она не видела.
Тот быстрым шагом направился навстречу женщине, еще с ходу приветствуя ее официально, хотя и были они давно знакомы и звали друг друга просто по именам:
— Добрый день" Валентина Петровна!
Женщина вздрогнула от резкого окрика, приостановилась — А я вас как раз и дожидаюсь, — с ходу начал Новиков, перехватывая сумки в свои руки, — как же вы такие тяжести носите, Валентина Петровна, ведь надо беречь себя. Он не успел договорить.
— Здравствуйте, здравствуйте, Николай, — женщина пришла в себя и даже сделала попытку отобрать сумки назад, ей это, конечно, не удалось. — А я вот, от Любочки только, так что вы уж извините, что ждать заставила.
— Пустяки: солдат спит — служба идет, — попытался сострить Николай, понял неуместность своей остроты и смолк на секунду.
— Пойдемте к нам, я вас покормлю, чаем напою. — Валентина Петровна выглядела посвежевшей, бодрой.
Николай отказываться не стал, только плечами повел, будто в недоумении — какие обеды, мол, да чаи могут быть?
