Где-то сзади зарокотал самолет - старик вздрогнул. На миг все поплыло перед ним: ангары, башня; даже летное поле вздыбилось вдруг волной, но тут же вернулось на место. Да и сам он тоже вернулся к своему месту - при этой мысли он улыбнулся невольно. Гнев. Приступы старческой раздражительности по любому мелкому поводу - от них тоже он в свое время бежал, хоть, разумеется, это еще не все - было другое. А теперь он вернулся, и прежнее началось сначала. Он вновь почувствовал, что улыбается - вялое признание давней и непререкаемой истины. Но коль скоро он признает ее, значит, он с ней примирился. И опять же: при чем здесь старость? Стоишь на летном поле, только что возвратившись на родину, и вдруг забылся, на миг потерялся разве это не случалось с каждым сотни раз в юности, в детстве: "Где ты был? Что ты там делал? С кем ты там был?" Не так просто все это, как может показаться.
А впрочем, все очень просто. Мальчишке ничего не стоит потеряться, сколько бы лет ему ни было.
Потеряться... Слово это вцепилось в него и не отпускало, а он между тем шагал сквозь освещенный мрак туннеля к багажному отделению. Еще в самолете он прочитал в газете, что 17 американских рабочих погибли в туннеле под озером Мичиган - вот уж потерялись так потерялись. Ему самому не раз случалось работать в туннелях, когда он служил инженером на промыслах, и чувство потерянности от того, что ты заперт под землей, было ему хорошо знакомо. Странное ощущение - не только страх, временами даже смутная удовлетворенность: наконец-то ты определился на место, так порой доволен местом своим человек в любом сообществе, будь то семья, или круг друзей, или на худой конец мужской клуб; живя в Лондоне в свое время, он был членом подобного клуба: все сидят, утонув в низких креслах, будто каждый в своей берлоге, и каждый отгораживается от других газетой, но при этом обитатели берлог - все сплошь люди с достатком, уже одним присутствием своим связаны друг с другом, хотя каждый из них, будто в коконе, замкнут в своих раздумьях, воспоминаниях, планах и надежно защищен ими от братства, которого и хочет, и не хочет. Так было.
Но вот эти минуты в уютном туннеле на пути к багажному отделению с его залом, залитым ослепительным светом, минуты эти властно заслонили былое время исчезло. Облегчение при мысли, что главное - позади, по обыкновению пришло к нему, как только выявилась искусственность недавнего принудительного общения. Смутная удовлетворенность переросла в радостное возбуждение, когда со своей легкой желтой кожаной сумкой он благополучно сошел с эскалатора; кстати, и сумка - тоже знак отказа от ненужных забот. Вот они, бойкие его спутники, вот они стоят и переминаются с ноги на ногу, дожидаясь своего барахла. Зачем таскать с собой багаж, когда ты можешь позволить себе всякий раз бросить это старье и купить новое? Поначалу это истинная революция для человека долга, человека порядка. Ну и что? Время долга теперь позади. Есть долг желанный и долг постылый. Семья, друзья - как мило все это и как знакомо, слишком хорошо знакомо и потому немило. Все это ждет его попутчиков: квартиры, замкнутые, как клетки, и раскрытые объятья: "Доволен поездкой, милый?"
В ярком свете дня он стоял, дожидаясь такси, и опять декабрьское солнце больно било в глаза. Его всего передернуло при мысли о квартире на Риддерволлсгате, доставшейся ему после развода: зачем спешить туда, ведь там его никто не ждет. Унылый письменный стол, украшенный лишь случайным набором предметов: семейством бронзовых львов, реквизитом минувших времен, чернильницей, подставкой для ручек - злосчастными ценностями, которыми неизменно награждают всякого, кто долго и успешно служил, нелепо отдав весь свой век какой-нибудь фирме с филиалами во всем мире, лишь готовящими людям погибель. Кресла и шкафы, ковры и безделушки, предметы искусства и туалета звенья тяжелой цепи, приковывающей человека к месту; книги рядами на полках, все эти книги, что стоят спиной к человеку. На всех вещах - печать конечного, а вот он... разве он по-прежнему не в пути? "В центр", - приказал он шоферу.
И снова невольно улыбнулся, очутившись в довольно-таки провинциальном центре небольшой нашей столицы, что называется, налегке (наличие маленькой дорожной сумки лишь подчеркивало, сколь легок он на подъем, нимало не обременен поклажей): сейчас он может зайти, куда только пожелает.
День был еще в разгаре, отсветы всепожирающего солнца молниями стреляли из окон домов пониже к гавани. А сам-то он хорош: стоит в центре "родного" города и ведет себя как чужак, как какой-нибудь турист, еще не добравшийся до места назначения. И к тому же он голоден; он никогда не ест этих жалких синтетических блюд, какими потчуют в самолетах... Так-то! Риск, что он встретит знакомых, сейчас совсем невелик, если только не заходить в так называемые фешенебельные рестораны - впрочем, немногие уцелевшие заведения высшего класса ныне сосредоточены в основном на Канарских островах.
Высоко подняв воротник пальто и надвинув на глаза шляпу, он легким шагом прошел в один из мрачных переулков вблизи тупикового вокзала и сразу наткнулся на кафе, которого прежде никогда даже не видел, - должно быть, один из темных притонов того провинциального увеселительного мирка, который стремится к внешней благопристойности.
Обстановка мгновенно заворожила его. Он сощурился, вглядываясь в полумрак, царивший за гардинами из деревянных бус. Темнокожий метрдотель, блеснув жемчугом зубов, усадил его, покорного, точно в гипнотическом сне, за столик со скатертью кроваво-красного цвета. Ризотто будто огнем обожгло ему нёбо, и он запил его крепким бургундским. Все, стало быть, шло своим чередом еще до того, как он нацепил на себя очки и взял в руки меню, оформленное в ташистской манере. Мимо бесшумно скользили официанты в иссиня-черных, как ночь, пиджаках, одну за другой опуская на стол мисочки с соблазнительными закусками. "Не то что дома на Риддерволлсгате!" - пробормотал он, наслаждаясь сладостью греха. Он вдруг уронил на ковер очки.
- Разрешите помочь вам?
Узкая мужская рука протягивает ему очки. Змеиная фигура мужчины возникла не то из-под земли, не то из джунглей несчетных столиков под приглушенными огоньками ламп.
- Премного благодарен. Без очков, знаете ли...
Слова тонут в полумраке.
- Кто не терял очков! Не возражаете, если я на минутку присяду?
Откуда-то, точно с неба, появился стул.
- Что вы, нисколько! Я сейчас скажу официанту...
Излишняя забота. Официант в иссиня-черном костюме тут как тут с бокалом в руках, в глазах молчаливый вопрос.
- Прекрасно. Налейте моему гостю вина!
- Нет-нет, что вы, ни в коем случае... впрочем, раз вы настаиваете, вы необычайно любезны!
- Сказка!
- Простите? Не понял.
- Нет, ничего.
Сказка. Благостное, давно забытое чувство.
- Как я понимаю, вы возвратились из дальних стран. Об этом говорит ваш загар...
Сказка все это. И ведь не только приятно - увлекательно даже.
- Да, лучше юга нет ничего!
А между тем уже начали вторую бутылку.
- "Шамбертен". Что может быть лучше "Шамбертена"! А теперь я хочу вас поблагодарить и откланяться. И без того я злоупотребил...
- Нисколько... Я и впрямь только что возвратился на родину, как вы совершенно правильно догадались. А может, нам пригласить сюда вашу компанию, вон с того столика...
- Вы необычайно любезны! Кстати, разрешите представиться. Моя фамилия...
Вежливый жест руки. (Интересно, что за роль я сейчас разыгрываю?)
- К чему фамилия? Я и сам для себя чужой.
- Прекрасно вас понимаю. Вы еще не почувствовали себя дома. К тому же, возможно, вы одиноки...
- Да, я одинок. Так как насчет вашей компании?..
Он снова один. Несколько долгих секунд один за столиком, который вдруг будто опустел. Все долгие секунды сумятица в мыслях. Сейчас еще можно уйти, можно просто встать и уйти, будто ему вдруг стало дурно, и вновь очутиться на улице. В мыслях он уже вышел и очутился на улице. А сам между тем продолжал сидеть. Стены с обоями под золото излучали мягкую музыку. Восточную музыку. Он мог бы сейчас же выйти на улицу. Но он продолжал сидеть.
- Послушайте, официант...
А бутылка уже стоит на столе. Сказка.
Дамы отнюдь не лишены обаяния (такие разные, но весьма привлекательные, каждая на свой лад, а впрочем, мне-то что?).
- Итак, я уже говорил: добро пожаловать к моему одинокому столику (зачем только я кокетничаю своим одиночеством, разве не знавал я женщин в разных концах земли!).
Обернувшись к широкоплечему предводителю всей компании - прямой антипод тому, другому, узко-змеиному, - говорю:
- Мне кажется, будто я где-то вас видел - может, на снимке в газете...
Смех. Широкоплечий скромно пробормотал:
- Да, кто-нибудь уж непременно тебя узнает, - но дамочка в белой шубке тут же оборвала его. Назвали имя боксера, некогда знаменитого, известное имя, но совсем неизвестное старику - впрочем, оно так же внезапно пропало, как и всплыло.
