— Мэм, вы в порядке? — участливо спросил полицейский.
— Да, сэр, спасибо, я в полном порядке! Все прекрасно! Замечательно! — заорала Аня.
Полицейский с сомнением покачал головой и долго смотрел вслед…
Действительно, крепко не в себе была: неустойчивые эмоции, театральные поступки… Впору было бежать к психотерапевту, да не понимала этого тогда. Анна вздохнула и погладила старую фотографию. А теперь бы смогла так?.. Вряд ли! Расстроилась, даже всплакнула, плюнула на дела, отменила визит к массажистке, сварила крепкий кофе и съела целых пять шоколадных конфет с ромом, чего уже два года себе не позволяла — обязана быть в хорошей форме.
Уже после программистских курсов, три года назад, позвонила Нина Юрьевна, строгий контролер, добрая фея. Как нарочно, в тот момент, когда Аня осуществляла разборку с вымахавшим на голову выше отца Лелькой. Он в очередной раз осчастливил скверными оценками по математике и запиской учительницы о драке в школьном дворе. Дополнительно раздражал Сергей, требовавший, чтобы этот балбес отвечал по-русски. Балбес не желал общаться ни на каком языке. У Анны, отбарабанившей восемь часов бухгалтером в супермаркете, откуда давно пора было увольняться, раскалывалась голова. Чирием набухал семейный скандал.
— Алло, Нюточка, помните Бетти, у которой вы пять, кажется, лет назад так чисто убрались? Она вас помнит.
Звонок был совершенно некстати, да и с чего вдруг Нина Юрьевна завела про эту Бетти? Старая идиотская история.
— Надеюсь, она меня помнит, — холодно процедила Аня. — Ей что, снова нужна уборщица? Я, как вы понимаете, вряд ли подойду в этом качестве.
— Почему уборщица? Нет-нет, Нюточка! Я ей, конечно, рассказала, что вы теперь ого-го! — программист с дипломом! Она, добрейшей души человек, поговорила о вас со своим племянником, в его фирме требуется именно такой специалист.
В четверг в десять утра у вас интервью, Томас его зовут, он вас будет ждать. Запишите адрес. Вы не опоздаете? Опаздывать нельзя. Томас, Томас, не забудьте. Нюточка, у вас есть деловой костюм? Лучше серый или темно-синий. Но ни в коем случае не голубой. И ниточку бус. Туфли на среднем каблуке и колготки обязательно. Если нет — непременно купите. А блузочку…
Никогда не знаешь, чего ждать в этой Америке!
Аня громко захохотала, как тогда. Как в тот вечер, когда уходила от Бетти, швырнув ей в лицо позарез нужные сорок долларов.
— Ты что, ты что?! — всполошился муж.
Аня вспомнила, что за все это время она хохотала лишь два раза. Улыбалась, конечно, каждый день — по обязанности, как на работе принято.
На другой день после подписания контракта Аня послала Бетти букет белых роз. За сорок долларов ровно.
Это маленькое эссе было напечатано в калифорнийском журнале «Панорама» в относительно тихие и благостные времена президентства Клинтона. Россия играла в перестройку слова «шахид» никто не знал, вся Америка увлеченно обсуждала сексуальные подвиги своего президента, акции росли со скоростью бамбука, и люди не боялись ездить в метро.
Год блесс Америка. Я говорю это стесняясь, робким шепотом. Очень тихо: Боже, благослови Америку. Храни, пожалуйста, Боже, Америку. Какая из меня патриотка? Как прапорщик из кошки. Нет на Земле земли, которую я могла бы назвать своей. Я могла бы любить — но она не захотела — ту страну с зеленым запахом травы, дегтя и Волги, с выматывающими душу длинными песнями — и дикарский подвыв к небу в конце. Страну, чей язык — все мое тайное и явное, чьи соловьиные суффиксы щелкали, чирикали, свистели: учили меня приласкаться, изумиться, пренебречь, слукавить и «ногу ножкой называть», что аналитическому английскому напрочь не дано. Но здоровенная, хвастливая и подлая держава лгала мне по всякой мелочи и учила меня лгать, тряся за шиворот. Она, громадина, ненавидела меня с малолетства и заставила ненавидеть ее. Кого еще полюблю, битая?
Год блесс Америку, которая щедра и не ждет любви. Которая не смотрит на тебя, как классная руководительница: усердно ли радуешься и тому ли? Звонко ли поёшь наши гимны? Наверно, это здорово — распевать гимны, только я уже — никак. Я не хочу получать ни пятерок, ни двоек. Просторная эта страна молча позволяет жить среди своих американских камней, лесов и домов, у своего океана. И даже иногда подкинет невзначай запах сырой земли от постриженной под первоклассника лужайки. Или сопливенький масленок, словно бы из тех лесов, где вороха березовых листьев вперемежку с теплыми копеечками сентябрьского солнца — не понять, где что — заметали дощатую веранду старой Галиной дачи. Аборигены опасаются есть лесные грибы — покупают в супермаркетах неживые, суховатые шампиньоны или еще какие-то извилистые китайские, на мой взгляд, стопроцентные поганки. Правильно делаете, американцы, оставьте нам, мы не боимся. Мы поджарим их с лучком, с картошечкой.
И, хлебнув под грибки «Абсолюта», Нолик будет бахвалиться, что уже насовсем стал американцем и по-русски ничего уже два года как не читает (в сторону сказать, и в России сорок лет не сильно читать надрывался), а также испытывает мучительный дискомфорт, говоря по-русски. Год Блесс Америка — она терпит и американца Нолика, и его английский.
Виртуозно постриженные выпускники американских «хайскул» весьма нетверды в математике. Математикой они почтительно величают четыре действия арифметики. Также не подозревают, что, кроме закона об уплате налогов, есть еще и закон Кулона, и что все вещи: и джинсы, и бейсбольная шапочка, и герлфренд, и даже гамбургер состоят из крохотных таких штучек, молекул.
Слово «логарифм» вообще повергает в шок. Но сколько Нобелевских лауреатов! И не скудеют милыми очкариками Гарвард, Эм-Ай-Ти и Калтек. Как она это умеет делать, Америка? А вот умеет!
Странная страна, где треть населения в изнурительной борьбе с собственным телом, которое в пику владельцу так и набирает «паунды», на калькуляторе подсчитывает поедаемые калории. Против тела предпринимаются военные меры: вводят внутрь, как десант в тыл неприятеля, шестиатомные спирты вместо сахара, немасляное масло и немолочное молоко. После чего, не давая потрясенному организму опомниться, натягивают на него тугие алые трусы и гонят бегом вдоль магистралей, активно насыщая кровь окисью углерода и двуокисью серы. Другие же, которые попроще, просто идут в адское заведение «Данкин Донате» имени Марии Медичи и тоже, представьте себе, как-то выживают. Господь спасает Америку и ее беспечных детей.
Планета нервничает — пуская ядовитые пузыри и перестраиваясь, идет ко дну ржавый корабль социализма, не прекращая, впрочем, косметического ремонта на борту Братская любовь социалистических наций друг к другу перешла в свою высшую и завершающую стадию. Друг для друга не жалеют ничего, вплоть до баллистических ракет. Сбившись на карте в черную стаю, в мечтах о более сочной добыче, яростно клюют друг друга в темечко свободолюбивые страны арабского Востока. Страны неарабского Востока, трудолюбиво наготовив подобающих бомб, косятся с интересом: что-где-когда. В это время все пятьдесят штатов Америки тоже не сидят без дела — изобретены занятнейшие штучки на каждый день: Child Abuse и Sexual Harassment. Вся Америка страстно обсуждает: если отец отшлепал по попе двухлетнюю проказницу Лайзу, не является ли эта глубокая психологическая травма причиной того, что Лайза через тридцать лет развелась с мужем, и с работы ее тоже уволили по причине непроходимой дурости и лени.
Двадцатилетняя Лорейн подала в суд на мамашу — у Лорейн в детстве болело ухо, и мать отволокла ее к врачу, причем без ее согласия, заметьте. Насильно! Последствия «абьюза» ужасны: Лорейн весит двести сорок фунтов и не может прекратить объедаться. Девушка с удовольствием демонстрирует свою фигуру по телевидению, фигура занимает весь экран. Потом все слушают психолога и адвоката пострадавшей. Также интересно с привлечением радио, газет и телевидения выяснить: если дантист, сверля зуб, задел локтем плечо семидесятилетней миссис Смит — является ли это сексуальным домогательством с его стороны?..
Возле почтового отделения водят хоровод, носят хоругвь с портретом зародыша и нежно поют противники и противницы аборта… Мне страшно, и я умоляю: Год блесс Америка! Упаси и помилуй! Вразуми! Во внутренней, а также внешней политике. Пока кое-как обходится — только надо каждый день: «Год блесс Америка!» Но заодно и дипломаты, конечно, немного помогают.
Я беспокоюсь за Америку? Пожалуй, да. Я даже здорово порой беспокоюсь и уже говорю про солдат «наши мальчики». Неужели это любовь? Со вкусом ругаю правительство и систему медицинского страхования. Видимо, любовь. И, возвращаясь из злокаменного Нью-Йорка в наш старенький, уютный, уже такой привычный, зеленый Бостон, я как-то нечаянно произнесла: «домой». Оговорилась? Не думаю.
