Двадцатилетняя Лорейн подала в суд на мамашу — у Лорейн в детстве болело ухо, и мать отволокла ее к врачу, причем без ее согласия, заметьте. Насильно! Последствия «абьюза» ужасны: Лорейн весит двести сорок фунтов и не может прекратить объедаться. Девушка с удовольствием демонстрирует свою фигуру по телевидению, фигура занимает весь экран. Потом все слушают психолога и адвоката пострадавшей. Также интересно с привлечением радио, газет и телевидения выяснить: если дантист, сверля зуб, задел локтем плечо семидесятилетней миссис Смит — является ли это сексуальным домогательством с его стороны?..
Возле почтового отделения водят хоровод, носят хоругвь с портретом зародыша и нежно поют противники и противницы аборта… Мне страшно, и я умоляю: Год блесс Америка! Упаси и помилуй! Вразуми! Во внутренней, а также внешней политике. Пока кое-как обходится — только надо каждый день: «Год блесс Америка!» Но заодно и дипломаты, конечно, немного помогают.
Я беспокоюсь за Америку? Пожалуй, да. Я даже здорово порой беспокоюсь и уже говорю про солдат «наши мальчики». Неужели это любовь? Со вкусом ругаю правительство и систему медицинского страхования. Видимо, любовь. И, возвращаясь из злокаменного Нью-Йорка в наш старенький, уютный, уже такой привычный, зеленый Бостон, я как-то нечаянно произнесла: «домой». Оговорилась? Не думаю.
Год блесс Америка.
Где мы и не мечтали жить — а вот же, сбылось.
Которая не то что Москва — слезам верит.
Которая из подростковой мечты превратилась просто в адрес.
Где дивные, похожие на бело-розовый зефир, старушки с сияющими молодыми зубами сидят по парикмахерским и щебечут чушь.
Где деревья могучи, как соборы, а птицы, белки и собаки не боятся людей.
Где есть буквально все, даже свои коммунисты, причем нескольких сортов. Надо только знать, где искать.
Где деловито говорят о сексе, скороговорочкой о любви (старомодный милый «фан», вроде вальса) и со страстью о деньгах и деньговладельцах.
Где нет словно туго набитых опилками людей в погонах и зловещих предприятий «Почтовый ящик УЩ-38».
Где продавщица в овощной лавке вам улыбается — как мы все отмечаем, фальшивой улыбкой. Но это, честное слово, приятней, чем искренняя ненависть, которая полыхала в глазах у мордатой стервы, орущей: «Ложь морковь взад! Ишь, выбирает! Умная больно, очки на харю нацепила! Хошь выбирать — катись на базар!»
Где человек человеку не волк, а человек. Что дела, конечно, не упрощает.
Где даже картошку мы покупаем на твердую валюту.
Год блесс.
Телефонная интермедия для двух голосов
Появляюсь на просцениуме в дешевых джинсах и черном свитере. В левом ухе серьга — правую вдеть не успела. Откашливаюсь, пробую микрофон: раз-два-три-четыре-пять… Вышел зайчик погулять… Меня слышно? Пять-четыре-три…
Я — телефонная вишенка нашей поры. В то брюзгливое ново-английское утро оба телефона как с цепи сорвались. Мои номера — на семи ветрах и доступны каждому. Издаю журнальчик: реклама-мама — кормилица-поилица, шрифт — кириллица. Работаю из дома. Вот — спальня, вот — кухня, а вот — гостиная, то есть офис. Хожу на работу пешком — четыре шага от спальни до рабочего места. Многие, не понимая, завидуют. В столовую, где картины и люстра, заглядываю редко. Если число гостей менее пяти, то их тоже в столовую не загонишь — жмутся на кухне. Культурная традиция.
Мой журнальчик — море позитива и юмора, все должны читать и улыбаться, хохотать, оптимистически бежать к врачу, лихорадочно хватать круиз на Багамы. Отремонтировав развалюху-машину, на радостях купить часы от Картье, отбелить зубы, искоренить прыщи у подрастающего поколения. Удачно судиться с помощью адвоката, пригласить на дом лихое вокальное трио, занять деньги у банка и страстно танцевать аргентинское танго.
Я — девочка за все.
В динамиках звучит мотивчик «Была я белошвейкой…».
Работаю с рекламодателями, делаю дизайн, пишу под разными псевдонимами всякие стишки и статейки, гороскопчики рифмованные также (увы мне!), бухгалтерию со скрежетом зубовным справляю… Говорю, говорю, говорю по телефону… Факсы шлю, электронную почту проверяю, суп варю, пол запросто могу помыть, муху убить.
— Вы неправильно ведете бизнес, — сообщил мне доброжелательный брюнет, мечтающий оттягать у меня кусок занозистого хлеба, который издали казался ему сдобной булкой с обильным изюмом.
— Да, я неправильно веду бизнес, — легко согласилась я.
— Но почему вы с этим соглашаетесь? — смутился брюнет. Он жаждал борьбы и победы в жарком споре.
— Потому что вы правы, — кротко улыбнулась я.
— Я вас научу вести бизнес правильно, поскольку желаю вам только добра, — твердо пообещал визитер.
— Нет, пожалуй не стоит и стараться. Извините, у меня через десять минут встреча с рекламодателем.
— Какая вы неженственная! — закручинился он…
Когда компьютерная программа начинает вести себя, как «чудище обло, озорно, стозевно и лаяй», набираю телефон сына, вою и скулю. Неправ брюнет — женственная я. Приходит недовольный сын, смотрит на меня сверху вниз и сильной рукой укрощает взбесившуюся программу, а я в это время подобострастничаю и грею котлеты. Депрессию позволяю себе два дня в месяц, после сдачи макета в типографию. Дольше нельзя.
Должность моя определению не поддается. На должность назначают. А меня кто назначил? А никто! Значит, и должности нет. Не определилась. Ох, неправильно веду бизнес.
Вот и выходит — глупая я. Надо, оказывается, смекать в субординации. Америка, прежде чем кинуть нас в свой прославленный «плавильный котел», забросила в миксер. Кто был никем… ну и, к сожалению, наоборот тоже. С системой координат перекос вышел. Вопрос «кто есть кто» стоит ребром, то есть в неравновесном состоянии. На ощупь ищут главного начальника. Совершенно непонятно, на кого орать можно, а на кого — нет.
Звучат первые такты песни «Каждый человек нам интересен, каждый человек нам дорог…», переходящие в тяжелый рок.
Открывается занавес. На сцене опять я, в том же сценическом костюме. На столике два телефона и компьютер. Телефон звонит.
В трубке густой начальственный баритон.
— Алло, деушка, а ну позови-ка вашего менеджера!
Сердце тает и слюна становится сладкой, когда ко мне обращаются «а ну, деушка!». Что-то слышится родное… Трамвай номер сорок в часы пик, сберкасса, пахнущее сургучом почтовое отделение. Очередь за туалетной бумагой — «Деушка, я за тобой буду. Ты это… стой тут, я отойду!»… Отойдите с миром, прекрасный незнакомец!
— Здравствуйте, — это у меня рефлекс такой: говорить «здравствуйте», — чем могу быть полезна?
— Я, кажется, русским языком тебе сказал: менеджера!!! Непонятно?! Повторить, да? Менеджера позвать!
Поняла я, болезный, тебя, поняла. Хама понять недолго. Выдерживаю паузу и мерзотным, гнусавым таким, капризным голосом цежу сквозь губу:
— Хэллоу! Владелец бизнеса у телефона. Слушаю.
— Добрый день, добрый день! — хам в трубке расплывается, как пахлава на припеке. — Извиняюсь, — это он сам себя, стало быть, извиняет, — я бы хотел дать рекламу в вашем издании…
— Перезвоните через час, я провожу сейчас рабочее совещание. С вами поговорит мой менеджер, — ловко выхожу я из положения, тщательно следя за голосом.
— Да-да-да, конечно, да, конечно! — даже повизгивает от почтительности.
Неизлечимо. Запущенный случай… Мою руки.
Сижу у столика, подпираю щеку рукой — поза воспоминания. Тихо звучат «Подмосковные вечера». Вообще-то я просила «Сормовскую лирическую», но не нашли запись.
Был у меня и мой личный персональный грех телефонной подлянки. То, что я нынче прикована к телефону, как Прометей к скале, может быть, и есть возмездие за тот давний, еще в Нижнем Новгороде, ночной разговор. Прометея ведь тоже не из хулиганства к скале приковали: было, было за что. Не воруй энергоносители!
Телефон тогда взвыл у изголовья в полтретьего ночи. Ночами телефоны орут особенно истошно, с интонацией, сулящей немедленную беду. От этого сердце на две секунды останавливается, потом трепыхается у горла мышью и пикирует в район желудка. Лихорадочно шарю руками в темноте. Опрокинула будильник. Чертов будильник заверещал, в соседней комнате заплакал ребенок. Где, где трубка?! А, вот она! Нет, не она, это футляр от очков! Где?! Нашла наконец! Забубнили пьяные голоса. Не меньше трех их там, вроде.
— Верка, ты, что ли?
Кретины пьяные! Теперь уж точно до утра не усну. Ох, слава богу, слава богу — ничего с мамой не случилось.
— Нет здесь такой. Вы спутали номер телефона.
Пью валерьянку. Укачиваю сынишку. Ложусь. Закрываю глаза. Вызываю в памяти море, волны, прибой шуршит — пшш, пшшш… Дззи-и-иннь!
