Столовая, куда привел их Михаил Данилович Боярченко казалась скорей небольшим рестораном. Внутри все сверкает и светится: ножи, вилки, ложки. Соль, горчица, перец — все в хромированных солонках и перечницах, на столах расставлены тарелки с кетовой икрой и нарезанной вареной свеклой с какой-то зеленью. Молодая официантка в расшитом белом кокошнике; предупредительный ее голос обратил на себя внимание.
— Сейчас, мальчики, пока закусывайте, я принесу второе блюдо.
— Ташшите што есть, — с соседнего столика раздался голос Жоры Корчака. Здорово видно проголодался.
Официантка отошла, Олег обернулся.
— Жора! Надо обращаться чуть повежливей.
— А как надо ей сказать?
— Несите, принесите, а не ташшите… И еще прибавить слово «пожалуйста».
— Ну, это можно, — согласился Жора. Нет, он не возражает, раз так надо.
Подан был гуляш с рассыпчатой картошкой, припорошенной укропом, и блинчики в сметане. И какао. Ну, чем не ресторан?
…В поликлинике врачиха привязалась к Эдику Грибанову: сердце у него будто с двойным биением. Ну, ничего, допустила.
В парк культуры поехали на автобусе. В нем было не протолкнуться. Олег оплатил проезд команды. Прошел вперед. Средних лет мужчина, в очках и берете, попросил Славу Маннаберга передать на билет один рубль кондуктору. Слава посмотрел на интересного, как ему показалось, пассажира, повертел бумажным рублем туда-сюда и против хода пассажиров полез к сидящей на своем месте кондукторше.
— Вот передали на билет, — подал он этот злополучный рубль. Вместе с билетом та протянула сдачу. Слава пересчитал ее и, тесня и раздвигая всех, полез обратно. Стоящего на дороге тренера попросил:
— Олег Иванович, передайте, пожалуйста, билет и сдачу вон тому чудаку.
Олег усмехнулся, передал. «Чудак» кивнул ему в знак благодарности и стал глядеть в окошко, о чем-то сосредоточенно размышляя.
— Не надо тесниться и лезть напролом, — разъяснял тренер негромко Славе. — Передать другим, а те передадут дальше. В этом нет ничего особенного, так делают везде.
— Да-а? Ну, а я не знал, — он сконфузился. — У нас в Александровске автобусы не ходят.
Ах, александровцы! Все же они чем-то отличаются от южносахалинских парней.
В парке ворота отворены — добро пожаловать, проходи. По асфальтовым дорожкам около озера работники ходят с ведрами, метлами, лопатами. Скамейки со старой, шелушащейся краской собраны в одно место, ждут маляра. Парни огляделись, пошли вокруг, остановились. Лед на озере растаял, вода переполняет бассейн и ручьем уходит под летний ресторан. Лодки все вытащены на берег, несмотря на кажущуюся громоздкость, они легкие. Нос их украшен смотрящей вперед птицей. Бродит собака, не очень большая, светлая, с подпалинами на боках. Когда парни, проходя мимо, остановились, черными умными глазами она внимательно на них поглядела.
Ее поведение очень заинтересовало и парней.
— Одна. Без хозяина, — заметил Миша Шульга.
— Умная: глаза-то, глаза! — добавил Кулаев.
— Благородная! — закруглил Слава Маннаберг. Позвал ее, она внимательно на него поглядела, не спеша подошла. — Голодная, — сказал он, протягивая к ней руку, в которой был кусочек пиленого сахара. Не торопясь, взяла она с его ладони сахар и разжевала. В выражении ее морды мелькнуло что-то похожее на улыбку, и стала она смотреть на Славу, возможно, ожидая очередной подачки. Он достал еще один кусочек сахара.
— Где твой хозяин, куда подевался?
Собака опустила голову, словно поняла вопрос. Подошел мужчина, по-видимому, сторож, остановился.
— Это тут вчера приехали на «Победе», компания цельная, погуляли хорошо. Ну, и собака с ними была, а разгулялись, дак, видно, не поместилась — оставили-то. И нисколь ить не жалко им! Хотел было ее покормить — не берет. А у вас, вижу, взяла: может, и пойдет с вами. Вы бы и забрали ее. Заберите, а не то я сам…
— Не здешние мы, из Александровска приехали на соревнования, — разъяснил Слава Маннаберг. — А так-то мы и забрали бы.
— А вы на прогулку, что ли, пришли?.. Ну, и хорошо. Вы в парк, подальше пройдите, там лес живой, настоящий. А дальше — сопки. Можете и на них подняться, повыше.
Слава протянул к собаке руку, хотел погладить на прощание — отодвинулась, не далась, не приняла ласки. И все же стала глядеть с надеждой. Глазами провожала ребят.
Позвали — нет, не пошла: осталась ждать своего непутевого хозяина.
По тропинке, усыпанной прошлогодним палым листом, шли спортивным шагом. Скоро парковые деревья стали меняться диким лесом. На опушке одна кряжистая, вовсю уже позеленевшая береза распустила свои тугие ветви и, кажется, поворачивалась ветвями в сторону солнца. Тропинка раздваивалась и уходила в разные стороны, и все же обозначилось ее главное направление — в обнаженную до голых скал и каменистых россыпей сопку.
На подъеме скорость сбавили. Лес и парк уже оставались внизу, где-то там затерялась и береза. Озеро скрылось, его не видно, парни то и дело оглядывались, чтобы увидеть, как заблестит оно зеркальной поверхностью над вершинами деревьев. Но вот, наконец, оно и показалось, одновременно с городскими черепичными крышами и с прямыми, вкось уходящими улицами, по которым проезжали будто игрушечные машины. Стекла блестят на солнце. Слева, должно быть, у железной дороги, искрит сварка. Больших домов в городе не так много, один из которых, как ребята опознали, — почтамт, другой — обком партии. По центральной улице, упирающейся в другую сопку, с северной уже стороны, были в основном двух- и трехэтажные дома. Озеро, от города отделенное лентой голых еще деревьев, казалось совсем небольшим — словно блюдце с прилепившимся к одной его стороне летним рестораном, внизу и сбоку которого под перилами журчит вода. Людей не видать, ручья тоже. Там по дорожке, наверное, ходит собака — ожидает своего незадачливого хозяина. Ее тоже не видно.
На вершине, покрытой жухлой прошлогодней травой, сквозит ветер. В стороне от города открывается вид уходящих в бесконечность лестницей, одна выше другой, горных сопок. Внимание привлекает темными впадинами и разноцветными возвышениями, среди которых преобладают обнаженные скалы и заросли хвойных деревьев.
Прежде чем играть в пятнашки и заниматься борьбой пуш-пуш, обязательно надо полюбоваться живой картиной. Потом все смешалось: вопль, хохот — совсем как дома, в зале. В заключение — опять гимнастика. Постояли, помолчали, вглядываясь в уходящие вдаль сопки.
Спуск был крут, их то и дело разносило на скорости, это вызывало озабоченность тренера, он часто подавал команды: сдерживайте себя, не бежать! Ноги напряжены, нужна передышка. Но спуск продолжается, и город, и озеро пропадают из вида, приближаются макушки леса; стали, наконец, различаться отдельные деревья. Ребята узнали ту заметную березу, на нее и держали курс. Спустились, добежали и окружили, как старую знакомую, трогали кое-где потрескавшуюся кору. Дерево готово было навстречу солнцу выстрелить своими мелкими еще листиками из всех своих вызревших и вылупившихся почек. Напитанная и напившаяся талой водой, сочная и жизнеспособная, жадно она потребляла солнечный свет и горячие лучи, и жила, и дышала, и еще шире распускала ветви свои, будто готовилась к хороводу. Уходя, ребята все оглядывались на нее, будто надолго хотели запомнить.
Команда выходила из леса — собака с любопытством смотрела в их сторону, выделяя среди парней Славу Маннаберга: внимательно она следила за каждым его движением.
— Ох, ты, моя хорошая! — Слава подошел ближе. — Но у меня больше нет ни сахару, ни хлеба. Ребята, у кого что осталось, проверьте карманы, ни у кого ничего? Тогда вот что: посидите здесь, на скамейке, время еще есть. Я сбегаю в магазин, он здесь рядом.
— Возьми деньги, — Олег предложил.
— У меня есть, — Слава отмахнулся.
— Возьми! — настоял Олег и вложил ему в руку целый рубль.
Хотели поговорить с собакой, но она отошла и смотрела туда, куда ушел Слава. Магазин был, действительно, рядом — Слава не задержался. Собака его встретила. Принес он хлеб и ливерную колбасу, стал кормить. Она была голодна, но ела не торопясь.
— А это вот тебе на закуску. — Слава достал из кармана бумажный пакетик с пиленым сахаром. Собака прилежно разжевывала по одному кусочку, вкусно хрустя и прищуривая глаза.
— Ну, все, — сказал Олег, когда с едой было покончено. — Идем, ребята, в гостиницу.
— А собаку куда? — озаботило вдруг Володю Дорохина.
— Останется здесь. Пока во всяком случае. Да она и не привыкла к вам.
— Слава же кормит ее, к нему скоро привыкнет.
— А гладить-то и ему не дается, видите, держится на расстоянии? Нужно время, чтобы привыкла, а у нас его нет. Да и найдется же хозяин-то, в конце концов.
