Шаталов и Березовский друг у друга «вымучивают» победу: бой бесцветный.
Олег с Мыльниковым вел легкий бой, видно, ставил задачу переиграть. Берег ли силы для Маннаберга? Слава, похоже, тоже готовился к бою с Олегом, с Кулаевым только «разогревался». Со Славой Олег работал в левосторонней стойке. Славины попытки бить левой рукой пресекал ударами справа: бил по голове, по корпусу — менял «этажи»…
Сейчас команда толкалась на перроне, ожидая поезда из Победино. И вот он подает сигнал — свисток простуженного. Останавливается, скрипя тормозами. Вагончики те же, игрушечные, никак к ним не привыкнуть. Уезжают глядя на ночь, к утру надо быть в Южно-Сахалинске. Оглядываются на вокзал, прощаются с погружающимися в сумерки домиками. Михаил Евграфович пришел проводить, бойцам и, в первую очередь, Олегу Сибирцеву, пожал руки. Велел передать привет и доброе пожелание начальнику Новикову и его заместителю Шуранову. И расстались. Под продвигающимися пассажирами вагончик скрипел и наклонялся то в одну, то в другую сторону. Места сидячие, нутро вагона просматривается насквозь. Впереди ночь, к ней надо готовиться.
Ничего, разместились кто где. Олег, переводя взгляд с одного бойца на другого, спросил:
— Все на месте?
— Эдика Грибанова нету!
— А что вы молчите, как будто у вас все в порядке? — спросил Олег.
— Его там задержал один парень, — доложил мухач Дорохин.
— Еще лучше! — Олег пошел к выходу, громко ругаясь. Вышел из вагона. Рядом с подножкой парни, казалось, мирно беседуют; один из них — Эдик Грибанов, другой — чуть покачивающийся парень призывного возраста, поблизости еще трое. Эдик держит в руках свернутую шинель, за нее же держится и посторонний парень.
— Пристал он ко мне, Олег Иванович: отдай да отдай, а че я, дурак, что ли, отдавать свою шинель?
Олег приблизился к этому парню:
— Что ты его держишь?
Тот оглянулся, промычал что-то невразумительное и крепче вцепился в шинель — так она ему приглянулась.
— Отпусти! — Олег потребовал изменившимся голосом и подступил ближе.
Двойной удар колокола известил об отходе поезда, Олег понял, что слова до парня не доходят, и не стал уговаривать: ударил кулаком в подбородок. Освободившегося Эдика подтолкнул к подножке, сам, отмахнувшись от заступивших дорогу парней, последовал за Эдиком. Прямо за ним в вагон вошли четверо парней и — к Олегу, присевшему на свободную лавку.
— Ты это!.. Это ты ударил! — Говорящий присел рядом, трое остались стоять в проходе, где еще туда-сюда передвигались пассажиры.
— А что, ты тоже грабитель?! — спросил Олег.
— Я-а-а? Я грабитель?! — возмутился присевший. — А вот ты… Слышь, ты не доедешь до Южного. Мы тя сымем, это я тебе говорю!
Олег оглянулся на притихнувших своих парней, разместившихся тут и там по всему вагону.
— Пошли вон! — членораздельно выговорил. — Слышали? Это вот едет на первенство Сахалина команда александровских боксеров. Встаньте, ребята, покажитесь этим забиякам! — приказал тренер.
Команда поднялась разом, неспешно парни стали подвигаться к проходу.
— Видели, да? Сами выйдете, или парни вас проводят и поддадут в дорогу? А ну-ка, все, все уходите! Пока я не приказал им вышвырнуть вас за двери!..
Подвыпившие хулиганы тихо-мирно один за другим пятились к двери. И оставили вагон без дополнительных напоминаний. Пассажиры-попутчики любопытно прислушивались и наблюдали за поведением молодых людей, вмешиваться не решались. Тем более, что инцидент скоро был исчерпан. И все бы скоро забылось, если бы не мужичонка, довольно еще молодой и, конечно, нетрезвый. Он привстал с сиденья и, направляясь к двери, в которую только что вышли хулиганы-новобранцы, расставил руки и на весь вагон завопил:
— Х-ха! Дак это они что?! Это на александровцев?! Х-ха! Да за александровцев… Я же глотки перерву!
Парни задержали его:
— Не ходи, рвать глотки не надо.
— Ну, мы александровцы, так за себя постоим сами.
— И тренер у нас — ого!
— А эти ушли и больше не придут.
— А придут, дак мы покажем, кто такие александровцы!
Этого мужичка Олег где-то видел. И голос знакомый…
О! Ну, да, да, ну, конечно! Шофер это, водитель машины: вез их с Гошей Цаплиным из Победино в Александровск. Первый раз. Да не довез: на Камышевом перевале чуть не угробил… И еще видел его в клубе пограничников, танцевал с девушкой, далеко выставляя зад. Ну, как же его не узнать? Сейчас аллакал он с хлопающими его по плечу александровцами, то и дело геройски бил себя в грудь и мычал: да мы… да мы… Скоро стал парней подбивать на песню: «Бежал бродяга с Сахалина…» И затих. Уснул, видно.
За окном стояла ночь. Ни в море, ни на берегу уже не было никаких ледяных закраек. Здесь был юг Сахалина, закрайки на севере. Охотское море плещется рядом с железной дорогой, плеск его будет сопровождать всю ночь. Парни укладываются спать головой к окнам, ноги ставя в проход, по иному не получается — лавки коротки. Проблема с ногами возникает, главным образом, у полутяжеловесов Кулаева и Маннаберга, да как-то и они приспосабливаются: все-таки полагается спать.
Утром, разбуженные проводником, по одному открывают глаза и сразу — к окошку. Моря за окном уже нет. И снега нет, и скоро будет Южно-Сахалинск. Сходили в туалет, умылись, стали усердно глядеть в окошко. Неожиданно раздался хохот Дорохина, он показывал в окно, и все потянулись туда: у переезда увидели четырех коров и теленка. Ничего смешного в этом так и не разглядели.
— Дак теленок же там, че вы не видите?
— Ну, и что?
— А помочился и сам же нюхает — вот что. Или не видите?
По одному стали отходить от окошка. Понемногу начали посмеиваться над тем, что ничего смешного нет, а того смех пробирает. И опять в окошко пялились и, в угоду Дорохину, хохотали. Теперь уже хохотали! Пока он не сообразил, что смеются-то, черти, над ним самим: ну, по поводу его смеха, что ли? Ну, над пустяком-то! Дак его и разыгрывают! И стал он злиться и тем, кто смеется, заикаясь, говорил что-то быстро-быстро, наверняка, что-то обидное. Да, но это же вызывало дополнительный смех!..
Южно-Сахалинск объявился неожиданно. Проводник об этом громко известил, и скоро поезд сбавил скорость и стал переходить с одного пути на другой. И, наконец, вот он, деревянный настил перрона и крыша над ним.
Остановился, и стало тихо. Послышались восклицания с визгом и счастливым смехом. Ребята перемещались к выходу и продолжали посмеиваться. За окном кто-то громко протопал и остановился около вагона. И все было в движении: и встречали, и восклицали, и целовались. Вышли на перрон, держась поближе к тренеру, остановились, дожидаясь всех остальных. Герой-александровец, готовый за своих земляков заступиться, не показывался, видно, крепко уснул. Подошел к ним запыхавшийся средних лет чернобровый, симпатичный мужчина с золотой коронкой во рту, заговорил:
— Я так и думал, что вы в этом вагоне! Ну, здравствуйте, Олег Иванович. Встречаю вас, да сам чуть не опоздал — поезд пришел тютелька в тютельку, не ожидал такой точности.
Олег пожал руку, спросил у встречающего имя.
— Боярченко я, Михаил Данилович, работаю в областном управлении трудовых резервов. Как главный болельщик, сам я напросился вас встретить… Ну, как вы, ребята, себя чувствуете? Как прошли ваши сборы? Драться-то научились? А как доехали? — он прямо засыпал вопросами.
— Хорошо! Тренировки прошли нормально. К боям готовы, — отвечали один за другим и все враз.
— Готовы не готовы, куда деваться? — вымолвил Слава Маннаберг и скромно опустил голову.
— Заявление ваше оргкомитет рассмотрел, — Боярченко обернулся к Олегу. Команду, всю целиком, допустили к боям со взрослыми. Это вот первое. Сейчас я устрою вас в гостиницу, с дороги умоетесь и пойдем завтракать. Отведу в столовую, где будете питаться постоянно. Это второе. Потом — в поликлинику, там проверят ваше здоровье. Ну, туда вы сами сходите. И все. И можете отдыхать с дороги. Или сходите в парк культуры — побродите, подышите чистым воздухом.
— В парк! В парк! — заголосили ребята.
— А гостиница тут недалеко. Ну, идемте!
Она была двухэтажная и, как все дома в городе, деревянная. Лестница вывела на второй этаж, шли по длинному коридору до первого поворота. Двери были распахнуты, комната большая, на всю команду. Возле заправленных кроватей ребята шумно разложили нехитрые свои вещички; разделись, вокруг стола расставили табуретки. Деревянный стол не накрыт скатертью, на нем только стоят графин с водой и тремя стаканами.
— Ну, и вот. Все, что надо, есть, можно умыться, почистить зубы — и в путь, — рассудил Олег.
Столовая, куда привел их Михаил Данилович Боярченко казалась скорей небольшим рестораном. Внутри все сверкает и светится: ножи, вилки, ложки. Соль, горчица, перец — все в хромированных солонках и перечницах, на столах расставлены тарелки с кетовой икрой и нарезанной вареной свеклой с какой-то зеленью. Молодая официантка в расшитом белом кокошнике; предупредительный ее голос обратил на себя внимание.
