Какая же я дешевка! Использовать нечистую силу, чтобы доказать всем, что я — лучший!
А если нет другой возможности?
Когда все и всё против тебя? И может быть, цель стоит того, чтобы пачками убирать со своей (своей?) дороги живых людей?
Гений и злодейство… Пушкинский Сальери… Сейчас пишут доносы, изводят сглазом. Как измельчали люди!
А тогда масштабы были… Не боялись замарать себя подозрением — лично травили ядом или сноровисто работали ножичком — ножичком острым-преострым да по нежному беззащитному горлышку… И пальцы липкие, в красном, капли кап-кап на землю… А она, земля-то, она все в себя впитает, она, матушка, привыкла к крови-то…
Я очнулся. Очнулся ли я? К чему все эти размышления? Пора открывать глаза. Не боясь волков и синего света… Нежели я не могу, в конце-то концов, стать на короткое время бесстрашным?
Рядом зазвонил телефон. Сердце успокоилось. Звук знакомый… Я дома. В спальне. Как я здесь оказался? Кто меня привез? Вернее, доставил?.. И тревога вернулась…
— Алле…
— Ну что, убил? — в трубке раздался скрипучий смех.
— Кто это?! — застонал я.
— И закопал? — продолжал весельчак.
— Сема! Ты, что ли?!
— Ну, ты, брат, даешь! Так нажраться! Ты мне дома всё переколотил! Рояль укатил к соседям… Они теперь не отдают… А с каким ты бодрым энтузиазмом блевал! Мне пришлось с утра вызывать бригаду уборщиц…
Я молчал. Шварц недовольно пробурчал:
— Сарочка была неприятно удивлена. Она сказала, что, если у меня все друзья такие, то я и сам такой же… Ты мне все расстроил! Она не хочет идти за меня замуж. Вернее, не хотела… Ты знаешь, как мне пришлось трудиться, чтобы умаслить ее? Теперь ты мой должник…
"Провалитесь вы все в тартарары!" — подумал я, морщась от головной боли.
— Ты вел себя непозволительным образом, — гундосил Шварц.
— Сема, ты мне что-то подмешал…
— Как же! Очень было нужно! Ты выхлестал вчера полторы бутылки виски… Не считая водки, которую пил в буфете… Без закуски! Где ты этому научился?
— В Соединенных Американских Штатах… Там все так пьют.
— Все шутишь… Не понимаю, как можно пить без закуски!
— Сам не понимаю…
— Надо всегда закусывать. Мне так мама говорила…
— Больше тебе мама ничего не говорила? Я был, насколько мне помнится, у тебя в гостях… Кажется, мог бы меня чем-нибудь покормить… Хотя бы гречневой крупой.
— А ты разве просил?!
"Вот же сволочь… Хотя — логично!" — подумал я. Шварц продолжал меня добивать:
— Боже, как же пакостно ты себя вел! Вокруг стола гонялся за Сарой… Пел матерные частушки… Пытался повеситься на люстре…
— Сема, откуда ты знаешь, что мне приснилось, ну, что я… это самое… убил и…
— И закопал?.. — он засмеялся. — Не скажу!
— Сема!..
— Не скажу!
— Сема!!!
— Черт с тобой! Тоже мне, бином Ньютона… Ты весь вечер пугал нас с Сарочкой! Орал, что, как только уладишь все свои дела, всех перережешь и потом самолично закопаешь. А пока, сокрушался ты, у тебя, к сожалению, нет времени… В общем, напился, как обычно… Вот тебе и снилась всякая мерзость! Как говорится, что у пьяного на языке, то у спящего в голове. И наоборот…
— Сема, что тебе от меня нужно?
— У тебя всегда ко мне один и тот же вопрос: Сема, что тебе нужно? Я всегда избегал прямо на него отвечать. Сейчас отвечу. Мне хочется, чтобы ты исправился и стал, наконец, нормальным современным человеком…
— И помог тебе избавиться от врагов?..
— Я тебе скажу, что нам надо с тобой делать… У тебя сотни непроданных картин… Не противоречь мне! Я знаю, сотни… Сотни хороших, подчеркиваю, ты знаешь, как я люблю подчеркивать, хороших картин. Готовая выставка! Но ты их никогда нигде не пристроишь. И не продашь. Не перебивай, я знаю, что говорю… Я знаю также, что у тебя нет денег. Скоро ты будешь нищим! Что скрывать, ты талантлив! Но в этом мире это мало что значит… Да что говорить! Ты сам все прекрасно понимаешь… Я тебе скажу сейчас одну очень важную вещь. Ты нацелился не на тех… Я тебе уже говорил в такси… Тебе не Бову надо сглазить. И не меня. А совсем другого человека. Кстати, Алекс уже нахлебался успеха, пора и честь знать. А лавровый венок у него никто отнимать не собирается. Сережа, ты талантливей всех нас. У тебя, если ты поможешь мне, появляется шанс. Мое имя известно. Твое — нуждается в раскрутке. Если мы с тобой объединимся, то сможем организовать совместную выставку в Манеже. И тогда все завертится, конечно, при условии, если всему этому мы поможем вертеться… А я знаю, как это делается… газеты, телевидение, интервью, в общем, вся эта рекламная бодяга… У меня есть проект: необходимо возобновить связи с владельцами крупных галерей на Западе… Но уж теперь я не повторю прежних ошибок! Я не выпущу наше предприятие из своих рук! И еще, деньги, деньги, деньги! Нужны деньги! Много денег! И я знаю, где их взять!
— Я могу объединиться с кем-нибудь другим. С Алексом, например…
— С этим чистоплюем?! Не смеши меня! Ты думаешь, он согласится уступить тебе кусочек пьедестала?
Я и сам понимал, что Алекс на подобные компромиссы не пойдет. Не такой он человек. Но я-то, я!.. Господи, до чего я докатился?! Уже одно то, что я выслушиваю Шварца…
— А потом, — продолжал методично втолковывать мне Шварц, — потом, завоевав пространство, можно излишками поделиться с конкурентами. С тем же Алексом. Ему же лучше! Пусть знает нашу незлопамятность… И пусть он спокойно рисует своих бледнорожих прошмандовок, выдавая их за британских аристократок, а грязную работу оставит другим. Ты же поделишься своим успехом с Алексом, когда мы с тобой окажемся на Олимпе, не так ли? Кстати, он с тобой не поделился… Разве он предлагал тебе помощь? Разве он хоть что-нибудь сделал, чтобы как-то тебя продвинуть? Он сейчас наверху и, кажется, мог бы порадеть родному человечку. Да, — лицемерно вздохнул он, — не всем удается выдержать испытание славой…
"Неправда!" — хотел я крикнуть. Алекс помог мне. Он дал мне денег… Много денег. Обедом угостил… И с Бовой говорил, просил за меня…
"Да, — устало подумал я, вешая трубку, — я и сейчас живу на эти деньги, на это подаяние…"
В моих ушах еще звучали последние слова Шварца. "Сглазь его легонько. Не на смерть… Я же не говорю, что его надо убивать…"
…Я валялся в постели, испытывая бездну противоречивых желаний… Мне страстно хотелось пива, причем в неограниченном количестве. Чтобы оно пенилось, журчало и клокотало, как камчатский гейзер.
Мне также хотелось женщину, желательно красивую и молодую, покладистую, такую, чтобы уже сейчас раздетая лежала рядом, хотя сошла бы и не молодая, и не красивая, но обязательно — покладистая. И раздетая. И чтобы она все сделала сама…
Помимо этого, я хотел очутиться где-нибудь в глуши, где меня никто не знает, а было бы еще лучше, чтобы вообще — без людей.
Я хотел превратиться в серебристую рыбу, чтобы, медленно шевеля плавниками, вольно плавать в лагуне, залитой голубовато-золотым светом…
Хорошо бы также вдруг стать лесным зверем. Лежать под разлапистой старой елью на теплой, влажной земле, покрытой ковром из мха, и ловить медвежьим своим носом грибные запахи…
Возникло желание взглянуть на картину. На мою главную картину. Интересно, по-прежнему спешат там люди под дождем? Как тогда, когда я стоял перед ней на коленях? Когда слезы жгли мне глаза?
И, как обычно, наведались приятные мысли о смерти. Но они быстро умчались, подгоняемые прозаическим чувством голода. Желание что-нибудь как можно быстрее съесть было настолько сильным, что я понял, если сейчас же не утолю голод, то могу умереть и без приятных мыслей о смерти…
Я уже совсем решился встать, когда услышал глубокий, искусственный, чувственно-нежный, вздох. Женщина…
Не раз и не два доводилось мне просыпаться и задаваться вопросом, а кто это приладился без разрешения валяться рядом со мной в постели. Каждый раз я страшно удивлялся, если это оказывалась хорошенькая девушка половозрелого возраста.
А это, повторяю, бывало не раз, все более и более укрепляя меня в мысли, что даже в пьяном виде во мне не ослабевает существующая, вероятно на подсознательном уровне, неодолимая тяга к прекрасному.
Сейчас в моей памяти зияла преогромная дыра.
На скорую руку я занялся вычислениями, подсчетами, гипотезами и иными логико-математическими построениями.
