Гурьянов вернулся к майору.
— Войдешь? — спросил майор.
— Войти-то не штука, — задумчиво ответил Гурьянов и вновь повторил свою прогулку, и снова, едва дошел он до угла вольера, пес молча и яростно кинулся в его сторону.
Не спуская глаз с собаки, Гурьянов сказал:
— Челушкин, лопату.
Солдат козырнул ему, словно офицеру, и убежал за лопатой, а майор потянулся к кобуре, но Гурьянов с усмешкой остановил:
— Не надо.
— Смотри, покусает.
— Сроду не было. — Гурьянов взял у вернувшегося солдата лопату, сильным броском перебросил ее через изгородь в вольер, в тот угол, который с такой настойчивостью охранял пес. Второй рукой уже открыл засов на двери, шагнул в вольер.
Пес растерянно метнулся между брякнувшей лопатой и вошедшим Гурьяновым. Выбрал Гурьянова, присел для прыжка, но в ту самую долю секунды, когда тело собаки должно было взмыть в воздух, Гурьянов издал тихий, странный для нашего слуха звук — нечто вроде томного воя. Пес разом осел к земле, Гурьянов подошел к нему, дал обнюхать себя.
— Все? — спросил он, когда пес равнодушно отошел в сторону. — Будь здоров.
— Талант! — восхищенно сказал майор солдату.
Гурьянов поднял лопату и принялся копать в углу. Мягкая земля легко поддавалась лезвию. Тремя ударами Гурьянов выкопал старую, полуистлевшую куклу с целлулоидной головой.
— Дети у его хозяев были? — спросил он у солдата.
— Пацан с ним был на базаре, а больше не знаю.
— Вот и научили игрушки стеречь. — Гурьянов бросил солдату куклу. — Возьми на память.
У солдата суровая служба-а!
Как нужна ему девичья дружба-а!..
Вечером, с армейской прилежностью впечатывая подошвы сапог в гаревый песок дорожки военгородка, рота «салажат»-новобранцев шла из столовой в казарму. Вел роту младший сержант Гурьянов, молодые солдаты старались дай Бог — аж песок под ногами крошился, и запевала тоже старался, что называется, от души.
А в сотне метров от расположенного на морском берегу военгородка, на полузатопленной в море барже, прохлаждались «старички». Лежа на нагретой за день палубе, они глядели на близкий и все же такой далекий пока от их солдатской жизни противоположный курортный берег бухты. Там ярко светились корпуса санаториев, там вспыхивала неоновая реклама, суетились огоньки автомашин, с танцверанд доносилась джазовая музыка, а от пристани морвокзала отходил многопалубный, сияющий иллюминацией туристический лайнер.
Ефрейтор Фенька Бурков, дружок и земляк Мити Гурьянова, лежа на палубе баржи, крестиком зачеркнул в карманном календарике очередную клетку. Майор, удивший рыбу с борта баржи, заглянул ему через плечо, усмехнулся.
— Четыре дня служить осталось, — сказал Фенька. — Ох, дорвусь я до гражданки, ой!
В отличие от своего друга, вышагивавшего сейчас с ротой вдоль берега, был Фенька худ, как схлестанный веник, лицо круглое, мальчишеское.
— Ждете, значит? — сказал ему майор. — Думаете, у вас жизнь только тогда и начнется?
— А то нет! — сказал Фенька, глядя на противоположный курортный берег. — Вот я не я буду, но через год мы с Гурьяновым приедем сюда и я — лично! — буду иметь в виду все черноморское побережье! Вот гад буду!
— Это ж на какие шиши? — поинтересовался кто-то из ребят.
— А мы путевки взяли, на Север. Там за месяц пятьсот рублей — запросто!
— Рота-а!.. — приказал на берегу Гурьянов. — Стой, ать-два!
Рота замерла. Только легкая пыль дымилась от ботинок.
— На море — равняйсь! — Гурьянов не спеша прошелся вдоль застывших рядов. Строй перед ним стоял молодой, восемнадцатилетний, новенькие, не застиранные еще гимнастерки топорщились и пузырились из-под ремней, и ребята, старательно выпятив грудь и чуть не сворачивая шеи, держали равнение на море.
— Вятский? — спросил Гурьянов у запевалы.
— Так точно, тва-гва-сержант! — с такой громкостью грянул парень, что Гурьянов невольно отпрянул.
— Тихо ты! Ну, горло!.. Ладно, земеля, хорошо спели. А за здоровую песню — вольно, сымай портки!
Под громкоголосое солдатское «ура!» полетели на землю гимнастерки и брюки, и в теплые морские волны сигали литые солдатские тела, и прожектор, которым баловались на вышке постовые, шаря лучом по волнам, слепил глаза и высвечивал озорной ор и дурашливую — в воде — потасовку.
Выбравшись по якорной цепи на баржу и отряхнувшись от воды, Гурьянов лег на палубу рядом с Фенькой, растянулся раскованно.
— Мить, — сказал Фенька, глядя на отходивший от причала туристический лайнер. — Давай домой не поедем, а? Как приказ выйдет — сразу на Север. Чего мне к тетке ехать?
— Тебе к тетке, а мне к матери, — сказал Гурьянов, тоже глядя на красавец теплоход.
— Митя, а ты… — осторожно сказал майор. — Ты не думал на сверхсрочную остаться?
— Как это? — удивился Гурьянов, и все остальные тоже удивленно поглядели на майора.
— А так, — сказал майор. — У нас, в школе собаководства. Звание получишь, квартиру. Я ходатайство напишу.
— Да вы что! — усмехнулся Гурьянов. — Нет, мне погулять надо, домой съездить.
— А ты съезди. Съезди и назад. Ты сейчас не решай, подумай.
Низко и призывно прогудел теплоход. Фенька, Гурьянов и остальные поглядели на него. Неслышно и невесомо скользя по сиренево-вечерней воде, расцвеченный огнями и музыкой огромный туристический лайнер шел мимо них к выходу в открытое море.
Кирзовые ботинки увязали в теплом желтом песке и крошеном ракушечнике. По черноморскому пляжу шел комендантский патруль — красивый молоденький лейтенант с тонкими усиками, сержант Гурьянов и ефрейтор Бурков. На рукавах, повыше локтя, красные повязки. А вокруг — лежбище курортников в разгар бархатного сезона, блондинки, брюнетки, визг транзисторов, шлепки по волейбольному мячу.
Лейтенант, приглядываясь в основном к женскому контингенту, увидел все же на песке и чью-то военную форму, подошел к загоравшему хозяину.
— Комендантский патруль. Вашу увольнительную.
Компания девушек то ли случайно, то ли заигрывая с лейтенантом, угодила в них цветным мячом, и Гурьянов уже хотел носком ботинка послать им мяч обратно, но тут увидел: в стороне, под брезентовым тентом, рядом с пляжной палаткой стоят голубой «жигуленок», две красные «Явы» и два мотороллера. И здесь же, возле палатки, та самая девушка, которая мчалась тогда на мотороллере по шоссе. Сейчас она устало гонялась за молодым пятнисто-серым догом. Дог, по-щенячьи играя, таскал в зубах ее босоножку, дразнил, подпускал девушку совсем близко, припадая мордой к земле и выжидая, когда она подойдет ближе, а затем легко, одним прыжком отскакивал в сторону и мчался по кругу, кося хитрыми желтыми глазами. Он был поджар и породист, этот годовалый дог, но была в его прыжках и беге какая-то кургузость — задние лапы он ставил чуть шире передних и не разгибал до конца.
— Отдай! — звала его девушка. — Атлас, ну отдай!
В легком купальнике, с персиковым загаром, распущенными волосами и чуть влажными губами она была так красива, что даже лейтенант застыл на месте. Звали девушку Люсей, но Гурьянов узнает ее имя несколько позже.
С моря, на ходу обтираясь полотенцами, шли к этой палатке парни и девушки Люсиной компании.
Наконец Люся поймала дога за ошейник — или дог позволил себя поймать — и стала отнимать босоножку, но дог не выпускал, выворачивал морду.
— Отдай! Я кому сказала!
Гурьянов подошел, наклонился к собаке, одной рукой взял босоножку совсем рядом с зубами дога, а другой рукой отвернул догу ухо и несильно дунул в него. Челюсть у собаки тут же разжалась, Гурьянов протянул босоножку хозяйке, сказал хмуро:
— У вас дома паркет?
— Что? — изумилась она такому вопросу.
— Я говорю, паркет у вас дома. Ноги кобелю паркетом испортили.
— Правда? Это из-за паркета?
— От паркета, барышня, это у нас любой знает, — некстати втерся лейтенант. — А вы местная?
Она смерила его взглядом от усиков до ботинок.
— Нет, барин, московская. Сорок градусов. — И поглядела на Гурьянова. — А вылечить можно?
— Можно, только бегать с ним надо помногу… — начал было он, но лейтенант опять вмешался:
— Вы к нам приходите, в военгородок. И побегаем, и вылечим. — И с нахальной улыбочкой заглянул ей в глаза, тронул свой усик. — Вас как зовут?
Люся психанула — по глазам было видно. Но сдержалась, сказала спокойно:
— Может, вам пойти водички попить, а? Холодной.
Полуденное солнце било сквозь рыжеющую резную зелень осенних каштанов. По солнечно-тенистому шоссе весело, метровыми скачками мчался молодой пятнисто-серый дог. Он принял игру, он догонял «Яву». Вела «Яву» Люся, а Гурьянов сидел сзади, держал ее в обхват за плечи.
