— И нет ничего, совершенно ничего, что я могла бы сказать или сделать ради вашей свободы?
— Я сам отстаиваю собственную свободу, миссис Стенли.
— Вы отстаиваете собственную смерть.
Он кивнул, затем улыбнулся, и ей стало ясно, что она проиграла.
— У меня есть кое-какие вещи — рисунки, книги, другие мелочи. Я подумал, вдруг вы захотите взять их себе?
Она подумала о вещах Шэпа. В конце концов она заставила себя разобрать его ящики и навести порядок в его комнате. Это был нелегкий для нее день. Если не откровенно тяжелый.
— Не знаю, Дэниэл, пока не знаю.
— Ничего страшного. Они все равно никакой ценности не представляют.
Ирен заметила, что охранник смотрит на часы.
— Здесь есть комната, если вам это интересно. — Ирен обернулась. — Свидетели приходят туда, где вы сейчас, а на другом окне поднимаются жалюзи.
— Так это здесь?.. — Она повернула голову назад, но договорить не смогла.
— В основном ее используют как кладовую… Но на данный момент из нее, по всей видимости, все вынесли.
— И эта комната, где я сижу? Сюда приводят свидетелей?
— Да, именно сюда.
Ирен вздрогнула. Она понятия не имела, что находится в непосредственной близости от того места, где умрет Дэниэл. Почему-то ей казалось, что это произойдет где-то в другом месте. Длинный коридор, который ведет в потайную комнату. Может даже, в отдельное здание. Но только не в кладовку.
— В ту ночь, Дэниэл, что мне делать? То есть, что вы посоветуете мне делать?
Он закрыл глаза, и она заметила, как на шее у него бьется пульс. «Он такой же человек, как и все мы», — подумалось ей. Человек из плоти и крови, проживший жизнь, при мысли о которой ей сделалось больно. И впервые за много лет она мысленно обратилась с молитвой к Господу. Этот небесный тиран стал для нее единственной нитью, способной даровать надежду и милосердие. А может, даже любовь.
До нее донеслось покашливание.
Дэниэл прикрыл трубку рукой, а сам тем временем обратился к охраннику. Правда, в следующую минуту он повернулся и посмотрел ей в глаза:
— Вы спасли меня, миссис Стенли, и я хочу, чтобы вы это знали. Ваши письма, они вырвали меня из пустоты и вернули меня к жизни.
Ирен сжалась в комок:
— Вернула вас к жизни? Чтобы вы могли убить себя? Это же полнейшая бессмыслица. Вы меня извините, но я действительно не вижу в ваших словах смысла.
Дэниэл закусил губу:
— Попытайтесь меня понять. Мне уже ничего не нужно. Даже если вам удастся отсрочить приговор или вообще добиться для меня оправдания, поверьте, это будет не та жизнь, которую я для себя бы хотел. Я все обдумал. Я знаю, что это несправедливо, и мне жаль, что все так получилось. Честное слово, жаль.
Ирен отвернулась. Десять секунд, двадцать. Главное — не расплакаться. Не расплакаться.
— Ирен.
Она подняла глаза.
— Прощайте.
Охранник взял телефонную трубку и положил ее на рычаг, после чего помог Дэниэлу подняться на ноги.
Ирен поднялась и позвала его по имени, чтобы он обернулся и дал ей знать, словом или кивком, хочет ли он видеть ее здесь в ту ночь. Но он отвернулся. Ирен вытерла глаза, а тем временем охранник вывел Роббина из комнаты.
Глава 51. 25 октября 2004 года
Дик Гефке стоял рядом с огромным окном кабинета — коренастая фигура с бейсбольным мячом в руке. Он несколько раз подбросил его и поймал.
— Итак, — произнес он, даже не глядя на Мейсона. — Похоже, что мы с вами получили некую ситуацию.
Директор стукнул мячом о ладонь.
В то утро Мейсону велели явиться в кабинет к боссу, но причин не назвали. Впрочем, он и без того знал, в чем тут дело. Войдя в кабинет, Мейсон садиться не стал, однако повернулся лицом к человеку, который терпеливо ждал от него дурных известий.
— Я имею в виду разговор с той женщиной. Но не только его. А также ее встречу с Роббином. — Он отвернулся от окна. — Я, как генеральный прокурор, хочу знать, почему вы не поняли того, что я и губернатор сказали вам на прошлой неделе?
— Я все прекрасно понял.
— И поэтому решили сделать по-своему! — Гефке сжал мяч с такой силой, что жилы на руке набухли, а затем положил его в вазу, доверху набитую наручниками.
Мейсон посмотрел на этот контейнер и подумал, для чего, собственно, хозяину кабинета понадобилось собирать наручники.
— Я не одобряю ваших действий, Тэб. Ни в коей мере. То, что вы сделали, идет вразрез с тем, что мы с вами, казалось, разделяли: повиновение закону, поддержание порядка. В нашем деле главное — работа в команде, именно благодаря ей дела делаются правильно. Я думал, вы это понимаете.
Мейсон смерил его взглядом.
— К счастью, этот неприятный инцидент удалось исчерпать. Если бы информация дошла до прессы, нам пришлось бы огрести по полной программе. А так это дело останется исключительно в стенах департамента. Остальным вовсе не обязательно о том знать.
Чтобы скрыть нетерпение, Мейсон спрятал руки в карманы.
— Тогда поступим следующим образом. Вы останетесь на посту начальника нашей старой доброй тюрьмы до января. Потом пойдете в отпуск. Увидитесь с семьей, отдохнете. А когда вернетесь, будете работать в Пендлтоне. Джонс как раз уходит на пенсию, вот мы вас под это дело и просунем туда. Должность та же, зарплата та же. Все как здесь, даже лучше — никаких казней. Мне кажется, вам должно там понравиться. — Он улыбнулся. — Я прав?
Мейсон по-собачьи втянул носом воздух, словно в предчувствии неприятностей. Пендлтон располагается в нескольких часах езды к востоку от Портленда, окруженный полями овса и населенный преступниками, обвиненными в самых страшных сексуальных преступлениях.
— Зачем ждать? Я могу уже сейчас туда перебраться, — в итоге сказал он.
— Правильно, можете. Но к чему торопиться? Давайте сначала переживем праздники, вы съездите в отпуск, а там разберемся, — сказал Гефке и улыбнулся. — Что скажете?
Мейсон внимательно разглядывал своего начальника, его офис, вазу с наручниками. Было время, когда он сам хотел стать генеральным прокурором.
— Боюсь, я скажу «нет».
Гефке скрестил руки на груди.
— Вам придется подыскать кого-то еще на эту должность в Пендлтоне, сэр. Я не хочу там работать.
— Что ж, ваш выбор.
Мейсон кивнул. Гефке прав. Это был его выбор. Он подумал про Роббина, как тот заявил миссис Стенли, что не дождется собственной смерти, и как он сам сидел в соседней комнате и ему было стыдно посмотреть в глаза Блисс.
— И вы можете найти кого-то еще, чтобы он привел в исполнение приговор Роббину. Я не хочу иметь никакого отношения к этому делу.
Босс снова улыбнулся:
— Вы уверены? Потому что я должен предупредить: я предполагал такое развитие событий и на всякий случай приготовился к нему.
— Что вы хотите этим сказать?
— Ну, мне почему-то подумалось, что вы заартачитесь. Впрочем, я вас не виню. Симпатичный парень вроде вас, неженатый, какого хрена вам ловить в такой дыре, как Пендлтон? Потому что кто здесь живет — одна неотесанная деревенщина да бывшие отставники, из которых еще не вышел их горчичный газ. Вы когда-нибудь замечали эти вещи? Честное слово, если террористы захотят учинить разгром, им достаточно разбить здесь самолет. — Генпрокурор вновь подкинул мячик и ловко его поймал. — Но не переживайте. Если хотите, можете уйти тихо, без лишнего шума. Хоть сегодня. Я не буду против. Я уже подобрал новую команду.
Мейсон прищурился:
— Уотерс?
— Да. Он вполне пригоден, чтобы встать у руля. Мне он нравится, даже несмотря на то, что закончил всего-навсего местный колледж. Я нашел еще одного хорошего парня, как раз подойдет на должность исполнителя приговора. Меткий стрелок. Зовут Рик Стоунхайм.
Мейсон улыбнулся:
— Отлично, сэр. Следует отдать вам должное. Ваш выбор неизменно падает на самых отъявленных садистов, каких только свет видывал. Это надо уметь.
— Рад, что вы одобряете мой выбор.
— Полагаю, именно он рассказал вам про визит миссис Стенли?
— Вы не ошиблись, именно он. Бедняга с такими талантами не должен прозябать на проходной.
Мейсон посмотрел куда-то мимо Гефке, мимо его мяча и окна.
— У меня имелись веские причины пустить миссис Стенли.
— О, веские причины всегда найдутся.
— Неправда, не всегда.
Гефке пожал плечами:
— Ну хорошо, не всегда.
— Стоунхайм мерзавец, и вы это знаете не хуже меня.
— Согласен.
Мейсон потер шею:
— Итак, я остаюсь. Делаю свое дело. Что дальше?
— Затем вам самому решать. Можете оставить свою собственную команду. Мне все равно. Главное, чтобы они были одной командой, а не просто бандой горячих парней, которые делают все, что им вздумается.
— Так вот, значит, как? Я остаюсь, я делаю свое дело, и мои люди остаются со мной?
