Назим Ракха - Плакучее дерево

— Хотите взять отпуск?

— Что-то вроде того.

Мейсон набрал полную грудь воздуха и поведал Блисс о разговоре с генпрокурором. Рассказал про бейсбольный мяч и про вазу с наручниками.

— Так или иначе, но мы с ним резко расходимся во взглядах относительно того, как следует управлять тюрьмой.

— Он вас уволил? — Блисс была ошарашена.

Мейсон принялся бережно снимать с мандарина кожуру, чтобы не повредить сами дольки, — примерно так же, как снимают белок яйца, чтобы желток остался цел. Пустую кожуру он отложил в сторону, а сам осторожными движениями начал снимать волокна.

— В некотором роде. Кто его знает, может, мне и впрямь пора поменять место работы?

Блисс прищурилась, размышляя над тем, что только что услышала. Посидев немного в задумчивости, она подняла глаза:

— Я понимаю. Начальство было против… оно не хотело, чтобы мы навестили Роббина? — спросила она и хлопнула ладонями по столу. — Вот сукин сын. Они ответили вам отказом, я правильно вас поняла? Господи, почему вы нам сразу не сказали?

Блисс встала и подошла к комоду. На ней были черные джинсы и мягкий зеленый пуловер цвета молодой травы.

— Черт, бросал мячи, говорите. Теперь мне все понятно. Вы играли не по их правилам, и теперь они решили дать вам пинка. Вот гады!

Гораций встал, потянулся и соскочил с комода.

— Боже, знали бы вы, как я ненавижу этих политиканов! Кстати, а откуда им стало известно? — Она поднесла пальцы к губам. — Стойте. Кажется, я догадываюсь. Это тот самый тип, который досматривал нас. Такой противный гаденыш. Все эти его вопросы и улыбочки, когда мы сказали ему, к кому, собственно, приехали. Стукач. Это он донес прокурору. Готова спорить на что угодно. Он позвонил, как только мы от него вышли. Черт, ну как мне сразу в голову не пришло.

Она вновь опустилась на стул и побарабанила пальцами по столешнице. Мейсон вернулся к своему мандарину. Идеально очищенный фрукт — своего рода произведение искусства. Очищенный от кожуры и волокон мандарин — это сочный оранжевый шарик. Чтобы добиться результата, иногда требуется минут пять. А взять гранат? Чего стоит вытащить каждое зернышко из его углубления? Это было одно из его любимых занятий, оно помогало ему на короткое время отрешиться от других забот, таких как его собственная отставка или казнь Роббина. Даже от Блисс и ее задумчивых глаз, взгляд которых накатывал на него подобно морскому прибою.

Блисс наклонилась и взяла его за запястье:

— Тогда почему вы нас впустили? Вы могли бы этого не делать, и вы сами это знаете. Вы имели полное право ответить нам отказом. Боже, начнем с того, что вы вообще могли не поднимать трубку, когда вам позвонила моя мать!

Мейсон взял мандарин и посмотрел ей в глаза:

— Вы так считаете?

— Что вы хотите этим сказать?

— Истории, кажется, вы так тогда выразились. Что у нас у каждого свои истории.

Было видно, что она разочарована его ответом.

— И?..

Блисс посмотрела на него пронзительным взглядом адвоката:

— Так почему бы вам не подать в отставку прямо сейчас? Послать вашего босса к чертовой матери, и пусть он сам возьмет на себя грязную работу.

Мейсон покачал головой.

— Но как вы будете жить? — Она отпустила его руку. Диск закончился, и теперь обоих окружала тишина, которую нарушало только пощелкивание радиаторов и где рядом громко мурлыкал кот.

Все его тело ныло. «Боже, как я хочу эту женщину», — подумал Мейсон. Нет, он хотел ее не просто физически, он хотел проникнуть только в нее, но и в ее душу — проникнуть глубоко, как не проникал никогда в жизни. Было в ней что-то такое, что будоражило его.

— Я за всю свою жизнь не сделал ничего даже близко похожего на то, что сделала ваша мать.

Блисс слегка растерялась, услышав такое заявление.

— Простить. — Он посмотрел на мандарин у себя на ладони. — Думаю, лично мне было такое не по силам.

— Не всем быть святыми.

Он поднял на нее глаза:

— Верно, но пример вашей матери заставил меня задуматься о том, что все мы можем быть гораздо счастливее.

Ему было видно, как на шее у Блисс пульсирует жилка — тонкий путепровод, по которому к ее сердцу и к ее мозгу поступали кровь и кислород. Так близко к поверхности, так уязвимо.

— Вы должны знать, что если вы с матерью решите присутствовать на казни, то в процедуру будет внесено одно изменение.

— Что именно?

— Гефке, генеральный прокурор, поставил во главе команды исполнителей казни другого человека — на тот случай, если вы все-таки решите присутствовать.

— И кто он такой?

— Тот самый. — Мейсон осторожно снял с мандарина последнее волокно. — Тот самый, которого вы только что назвали мерзким гаденышем.

Блисс склонила голову и закрыла лицо руками:

— Этот ублюдок?

Мейсон отвернулся. Он знал, что сердце — самый чувствительный орган. Нежный, ранимый, и ему никогда не стоит доверять. Он усвоил эту истину рано, от Тьюлейна, затем от матери, затем от жены, затем узнавал всякий раз, получая новое фото Латиши. Прислушаться к голосу сердца — значит угодить в западню. Это чревато. И вот теперь он сидел, и ему больше всего на свете хотелось протянуть через стол руку и дотронуться до этой женщины. Он наклонился через стол и, взяв ее руку в свою, положил ей в ладонь мандарин. Круглый и гладко очищенный.

— Ваша мать может кое-что сделать для Роббина, — прошептал он. — Не знаю, захочет ли она, но кое-что может.

Мейсон и капеллан сидели с Роббином в камере наблюдения. Все трое пили кока-колу, а Роббин рассказывал им истории.

— Вы когда-нибудь наблюдали за китами? — спросил Роббин.

Мейсон и капеллан отрицательно покачали головой.

— Тогда непременно съездите и посмотрите. В порту всегда можно взять напрокат лодку. Я как-то раз ездил на них смотреть, когда мне было одиннадцать. Эту экскурсию мне подарили на день рождения мои тогдашние приемные родители. Мы отправились в море на рыбацкой лодке, с другими людьми. Мы плыли мимо причалов до тех пор, пока вокруг нас были лишь птицы и буйки. А потом, примерно через час, когда все уже решили, что никаких китов мы не увидим, капитан что-то крикнул и завел мотор. На всю мощность, потому что на нас полетели брызги дизельного топлива. А затем так же неожиданно выключил, и мы просто сидели, покачиваясь на волнах.

Роббин на минуту умолк и поднес к глазам ладонь, словно всматриваясь в горизонт.

— В общем, капитан указывает на что-то такое, что издали кажется нефтяным пятном на воде. Сказал, что в том месте только что ушел под воду кит. Народ, понятное дело, столпился на носу лодки, чтобы лучше разглядеть это дело. Затем кто-то крикнул, что видит фонтан. И тогда я бегу на корму, в надежде его увидеть. И в этот момент рядом с лодкой из воды высовывается огромная голова. Да что там, гигантская. Размером с автомобиль, честное слово. Примерно на таком расстоянии, как сейчас мы с вами друг от друга. — Роббин большим пальцем указал на капеллана. — Я тотчас застыл на месте как вкопанный. У этой головы была огромная пасть, и она ее разинула, и мне было хорошо видно, что там внутри. А еще глаза — больше я таких ни у кого не видел. Темные, как океанские глубины, а еще — знаю, вы точно подумайте, что я слегка того, — мудрые. Мне тогда показалось, будто им известно все и все, что им известно, наполняет их печалью.

Ирен и Блисс стояли в парке рядом с тюрьмой, в ожидании полуночи. Шел дождь, и все вокруг было окутано туманной дымкой. Мелкая, но упрямая изморось сверкала и переливалась в свете ярких оранжевых фонарей. Они готовятся убить человека, подумала про себя Ирен, стараясь подавить в себе осознание этого факта и всех эмоций, которое оно несло вместе с собой.

Через два дня после встречи с Роббином она прочла в газете, что он переведен в камеру наблюдения. В статье также говорилось, что внешне он оставался спокоен, хотя и задумчив, что большую часть времени спал, читал или рисовал. За время их переписки он прислал ей несколько своих рисунков. На одном был изображен черный мужчина со шрамом на шее. Рисунок был мастерски выполнен карандашом, и к нему прилагалось пояснение, что это портрет начальника Орегонской тюрьмы, «он — достойный человек».

Ирен подняла глаза на одну из сторожевых башен и задумалась о смысле этого слова. Интересно, какую цену должен заплатить такой достойный человек, как Тэб Мейсон, за то, что он сейчас совершит. Воспоминания о содеянном будут еще долго преследовать его. А если учесть, что это за человек, то наверняка до конца его дней.

Ирен взяла дочь за руку.

— Мне полагается быть там, — сказала она.

Мейсон, капеллан и Дункан Льюис привели Роббина в комнату казни. Льюис, как начальник команды по исполнению приговора, снял с Роббина кандалы и попросил его лечь на стол. Затем четверо из команды Льюиса коричневыми ремнями с пряжками размером с кулак прикрепили его к столу. Ноги, руки, грудную клетку.