Когда несколько месяцев назад турецкие танки ворвались в Фамагусту, и Ёзканы, и Георгиу еще надеялись, что вскоре все вернется к прежней жизни. Теперь они понимали: рассчитывать на это не приходится.
– Вы кого-нибудь знаете в Никосии? – спросила Эмин.
Ирини отрицательно покачала головой.
Эмин вспомнила, что у четы Папакоста была квартира в Никосии, но решила не говорить об этом. Учитывая случившееся, это было бы неправильно.
– Я уверена, нам не дадут пропасть, – сказала она бодрым голосом.
Она и сама не могла сказать, кого имела в виду.
В одной из газет, которую Маркос принес в «Восход», была фотография огромного палаточного лагеря для беженцев. Для Ирини и Эмин подобное место казалось хуже ада: негде готовить пищу, ужасная скученность, беспощадная жара летом и невыносимая сырость зимой. А что, если у них не будет выбора?
Все направились к выходу. Последним вышел Василис. Он запер дверь и отдал ключ Ирини, и все молча, как послушные школьники, двинулись следом за Хусейном.
Свернув за угол, они увидели армейский грузовик. Василису было трудно взобраться, но Хусейн подсадил его. Сидя на деревянных скамьях лицом друг к другу, они тряслись по изрытым рытвинами улицам, пока не выехали из города. Попадавшиеся по дороге солдаты смотрели на них с любопытством. На блокпосту у выезда из Фамагусты водитель, не заглушая мотора, принялся что-то втолковывать дежурным солдатам. Разговор затягивался. Все сидящие в грузовике молчали, даже дети притихли в тревожном ожидании. Водитель протянул какие-то документы и конверт. Пассажиры затаили дыхание, стараясь не привлекать к себе внимания. Рев мотора заглушал голоса, поэтому даже Мехмет и Василакис сидели всю дорогу молча и лишь озирались по сторонам. Апельсиновые деревья в рощах на окраине города клонились под тяжестью плодов. Земля казалась выжженной и бесплодной. Они проезжали мимо разрушенных домов, ферм и церквей. Было странно, что на полях никто не работал и не было видно никаких животных – ни коз, ни овец, ни ослов.
Пригороды Никосии потрясли их так же, как несколько месяцев до этого Афродити. Столицу было не узнать: все вокруг выглядело заброшенным и печальным. Грузовик громыхал по узким улочкам, направляясь к центру.
На людях была поношенная одежда, но жизнь шла своим чередом: старики сидели в кафе, женщины разглядывали витрины, а дети в стоптанных башмаках плелись из школы домой.
Грузовик остановился перед баррикадой, разделяющей город. Это была Зеленая линия.
Какое-то время они сидели неподвижно, потом скрипнули болты и опустился откидной борт. Их выгружали, как скот.
Хусейн спрыгнул первым, и Мария протянула ему маленькую Ирини. Он впервые держал на руках грудного ребенка и не представлял, что малыши так сладко пахнут. Девочка протянула ручку и ухватила его за нос.
Потом, не без труда, выбрался Паникос и стал помогать спускаться на землю тестю с тещей, Эмин и Халиту. Наконец Мария передала мужу Василакиса. Мехмет спрыгнул сам. Хусейн все еще держал на руках малышку. Ему не хотелось с ней расставаться.
Мария спрыгнула на землю и теперь стояла рядом, протягивая руки к дочке. Она видела, что на руках Хусейна малышке было хорошо.
Солдат не собирался ждать. Он получит вознаграждение, только когда закончит работу – доставит этих греков-киприотов на другую сторону Зеленой линии.
– Идите! – разозлившись, резко скомандовал он, указывая на баррикаду.
Две семьи молча стояли напротив друг друга. Они боялись солдата, но еще страшнее им было произнести прощальные слова. Все произошло так быстро, что они оказались не готовы к расставанию.
Но этот миг наступил, и сердца подсказали им, что делать. Главы семей держали в руках свои талисманы. Василис завернул свой мати в салфетку для сохранности. Он протянул его Халиту – как самый драгоценный дар. Халит, не задумываясь, вручил Василису свой назар. Это показалось им самым естественным. Оба талисмана были одинакового размера, оба из ярко-синего стекла. Различие было лишь в том, что Эмин вешала свой на красном шкурке, а Ирини свой – на голубой ленте.
Женщины обнялись.
– Мы никогда не забудем, как ты спас нашу малышку, – сказал Паникос Хусейну.
Хусейн только покачал головой.
Мальчишки носились друг за другом вокруг взрослых. Мария прижимала к груди маленькую Ирини.
Солдат повторил приказ, на этот раз громче:
– Идите! Живо!
Георгиу не понимали турецкого, но жест говорил красноречивее слов. Времени у них не осталось. Им вдруг стало ясно: все, они расстаются. И сердца их словно рассекли ножом.
Прошел ровно год со времени переворота, после которого события мелькали как в калейдоскопе, и теперь у них не осталось ни слез, ни слов.
Несколько прохожих обратили внимание на пожилую женщину в черном и двух женщин помоложе, одна из которых была в платье-рубашке от Шанель. Их дети тоже были богато одеты. Странно было видеть таких нарядных людей, стоящих посреди улицы.
Прохожим они казались одной семьей. Но пришло время части из них подчиниться приказу солдата. Вдруг они разделились. Ирини, Василис, Мария, Паникос и их дети медленно двинулись вперед, а Эмин, Халит, Хусейн и Мехмет остались на месте.
Семья Георгиу направилась в сторону границы, где виднелись голубые береты солдат ООН. Они шли словно во сне, не слыша вопросов, которые сыпались на них со всех сторон. Документов у них не было, но их все равно вскоре пропустили.
Ёзканы смотрели вслед своим друзьям, пока те не скрылись из виду. Георгиу ни разу не обернулись.
Несколько лет спустя…
Как только Георгиу пересекли Зеленую линию, они, как и Ёзканы, стали цифрами статистики.
Более двухсот тысяч греков-киприотов лишились домов на севере Кипра и сорок тысяч турок-киприотов были выселены с юга. Все они стали беженцами.
Ни для Георгиу, ни для Ёзканов Никосия не стала домом. Только Фамагуста заслуживала называться этим именем. Столица стала лишь отправной точкой их жизни в изгнании.
В конце концов обеим семьям выделили жилища, которые остались бесхозными в результате конфликта: Ёзканам – в Кирении, а Георгиу – в Лимасоле. Города располагались на севере и юге соответственно, на максимальном удалении друг от друга.
Даже если бы они знали, где осели их бывшие соседи, они не смогли бы пересечь границу, чтобы встретиться. Более того, никакой связи между севером и югом практически не существовало.
Новое жилище показалось семье Георгиу более просторным, чем прежнее, так как все накопленное за долгие годы добро осталось в Фамагусте. Икона, сопровождавшая их все время, по-прежнему присматривала за ними. Как и назар на красном шнурке.
Ирини с легкостью воспроизвела обстановку их дома в Фамагусте. Паникос и Мария купили такие же пластиковые садовые кресла, а она связала скатерть, похожую на ту, что осталась лежать на столе в доме на улице Эльпиды. Все чужие вещи, что были в доме, когда они в него вошли, – альбомы с фотографиями и фарфор, – она упаковала и спрятала на случай, если их хозяева, турки-киприоты, вернутся.
Ирини постепенно удалось воссоздать нечто, напоминающее ее любимый кипос в Фамагусте. Под ярким солнышком и весенними ливнями все росло быстро, и вскоре жасмин украсил двери, а герани расцвели пышным цветом в горшках. На грядках взошли перцы, помидоры и душистые травы, а через пару лет семья Георгиу уже собирала виноград с собственных лоз.
Василис был рад, что ему не надо больше обрабатывать землю. Он и передвигался-то с трудом, а уж о том, чтобы копать и полоть, не могло быть и речи. Многие переселенцы из Фамагусты оказались здесь, поэтому вскоре он нашел старых друзей. Они снова собирались каждый день, но уже в другом кафенионе, вспоминали прошлое и мечтали о будущем.
Для Георгиу потеря всего нажитого была ничем по сравнению с потерей сыновей. Каждый день Ирини зажигала три свечи в церкви – за Маркоса, Христоса и Али. Вера снова затеплилась в ее сердце, хотя Христос так и не вернулся домой.
Василис старался быть реалистом. Он смирился с тем, что они никогда не узнают, что случилось с Христосом. Стало известно, что некоторые из убитых во время короткой гражданской войны, вызванной путчем против Макариоса, были включены в списки пропавших без вести и похоронены греками-киприотами в безымянных могилах.
– Возможно, он один из них, – вздыхал Василис.
– Мой внутренний голос говорит: пока я его жду, он может вернуться, – отвечала Ирини.
Все, что у нее осталось, – это надежда. Эльпида.
Ирини поддерживали повседневные дела и радость оттого, что она помогает Марии и Паникосу растить детей. С внуками она забывала обо всех горестях.
Георгиу жили с постоянным ощущением того, что их дом им не принадлежит, что настоящие хозяева вот-вот вернутся и потребуют его освободить. Однажды им показалось, что такой день настал.
