……………………………………………………
И ежели это — финиш, то, значит, да здравствует финиш.
О, как над его территорией прекрасно прощальное солнце!
Однако констатация «финиша» не убеждает ни ее, ни читателя, ибо накат страстного чувства вдруг сметает все условные возрастные границы:
Это — купол небес голубой,
Это — жизнь — как божественный промах…
И такая разлука с тобой,
Что кириллица стонет в проломах.
А жажда жизни по-прежнему призывает пытать темную бездну грядущего языческими вопрошаниями, наугад бросая их, как руны (вспомним скандинавские корни поэтессы), в надежде прочесть предначертания судьбы в отзвучиях этих вопросов: «Кто там — Кащей или добрый колдун?»; «Будет грядущее пусто ли, тесно ли?»; «Это что ж там: тучи ли, рыбы ли, / В синем небе? Яснбы ли соколы?».
Простодушно протягивая ладонь цыганке в подземном переходе, она столь же простодушно, своим поэтическим чутьем, угадывает и почти называет свою звезду, свою планету:
И слушаю звезду, огромную и злую,
Но все-таки мою… Я слушаюсь ее…
Что это за звезда, уж не Сатурн ли, с его кристаллизующим мощным началом, ледяной, жестокий, подавляющий волю, — «огромных злых планет» не так много в Солнечной системе? Или Уран, яростно взрывающий эту кристаллизацию. А может, все-таки Венера, явно не без влияния которой написаны многие стихи.
Неожиданно в книге открывается проза поэта, которую переплываешь, как чудесное тихое озеро воспоминаний. Этот совершенно отличный от стихов текст словно принадлежит перу другого автора. Воспоминания эти прописаны тонко и светло, они легки, оптимистичны и настолько улыбчивы, что создают ощущение сна и полета. Болезненные точки детства, какие бывают часто, здесь не болят, не «комплексуют», хотя их предостаточно. Особенно перехватывает дыхание новогодний эпизод, когда на маленькой Тане Бек вспыхнула от бенгальской искры ее Снегурочкина одежда (по счастью, все окончилось благополучно): «Утром, 1 января, о, блаженство: я гуляю по двору с папой, обе руки перевязаны, гордая-прегордая, горе-Снегурочка, раненная как на войне, в центре внимания… Елка удалась!»
Не знак ли то судьбы, не здесь ли положено начало переодеваниям и перевоплощениям лирической героини, столь часто пытающейся обрести себя в рубище калики, странника (юродивого, безумца, полоумного) и освободиться от прекрасного, но пылающего наряда сказочной Снегурочки, который она то и дело продолжает сбрасывать с себя:
Я же — калека, открытый в припадке.
Ну, не калека — полярница с полюса:
Пар изо рта и дырявая роба…
Я надвину беретку мамину,
Макинтош подпояшу вервием —
И почапаю в Рощу Марьину,
Распевая в мажоре «Реквием»…
То ли сполох беды, то ли радуга,
То ли Муза в мужском пальто…
Я не вашего поля ягода!
Я не ягода. Я не то.
Она пытается прорваться к какому-то чистому, лишенному надсады и муки бытию, но ее воинственная, гордынная, как она пишет о себе, натура вибрирует и постоянно ввергает то в конфликты, то в горькие раздумья. Порою ее завихривает и ведет некая безумная антилогика, а может, та самая злая звезда, иначе просто нельзя понять, откуда столь саморазрушительная дерзость.
Океана посередине,
Хочешь гибели — озоруй!
Уплыву от тебя на льдине
В направлении теплых струй.
Не слышится ли в этом что-то давно знакомое, родное, лермонтовское: «А он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой»? (И не здесь ли, кстати, ответ на вопрос Е. Рейна: «Откуда она пришла, явилась поэзия Татьяны Бек?»)
Подчас поэтесса сама себя загоняет в тупик, чтобы затем, вновь и вновь за счет внутренних (лирических) резервов, искать позитивный алгоритм для выхода из него. Возможно, им могла бы стать вера в Бога, чье имя столь часто она произносит в сборнике. Но все ли «в порядке» у нее с этой верой? Поэтесса слишком умна и интеллектуальна, слишком «гуманистична». В этом плане очень показательны ее стихи, связанные с псалмами. Доверяет ли она псалму?
Я псалмы прополощу в подкорке…
Для человека религиозного псалом — великая утешительная благодатная молитва, на которую верующий глубоко полагается. Глагол «прополощу» по отношению к псалмам кажется слегка, что ли, «некорректным». (Он скорее подходит к «подкорке»: прополоскать псалмом подкорку.) Но в этом же стихотворении — пронзительное:
Я пою псалмы, околевая
На исходе ужаса и дня, —
говорит о сильном интуитивном уповании на спасение через псалом, через молитву.
Ее стихи — это астральные автопортреты, она рассматривает свое эго со всех сторон, на изменчивом фоне бесконечной череды взлетов и неудач. Вряд ли это можно назвать нарциссизмом, поскольку чаще всего она себе в них далеко не нравится. Но — уже сказано — она живописует не только себя, отнюдь! В книге целая галерея стихов-портретов, написанных с пронзительной любовью, с какой-то цветаевской жертвенностью и без размытостей. Словно действительно есть такое амплуа — поэт-портретист. И это еще одна грань таланта Бек.
Ты, в рубашке в больничную клетку
И с кудрями до плеч под Бальмонта,
Стал похож на себя — малолетку,
Для которого нет горизонта…
По сравнению с предыдущей книгой «Облака сквозь деревья» стихи сборника «Узор из трещин» выводят автора в некий новый план духовного творчества — более светлый.
Сколько можно канючить и жить на проценты от боли?
Я сама на себя выливаю ушат новизны.
Мне сейчас хорошо, как бывало прогульщицей в школе:
На газоне лежать, и курить, и рассказывать сны…
У меня сарафан, у меня босоножки без пяток
И могучая странность — выпаривать счастье из бед.
…Да. Была горемыкой. Но если рассмотрим остаток —
Он блажной, драгоценный и даже прозрачный на свет.
Татьяна Бек демонстрирует своим творчеством, насколько она доблестна как человек и поэт и насколько все же неуверенна как духовное существо. Но как бы то ни было, ее книги говорят о кресте невидимом, который она несет. Этот крест — ее характер, ее натура, сильная, противоречивая и кризисно щедрая.
Разумеется, у поэзии несколько иная задача, чем у религии, у лирики — свои возможности преодоления хаоса, ибо она — магия, она часть интуиции; но она и пророчество, и красота во всех своих проявлениях. Как здесь не упомянуть стихотворение Тани Бек о ее (персональном) Пегасе, которое не есть ее игра или выдумка, а оживление мифа, уходящего корнями во времена иных богов и чудес, в прародину всех поэтов. И не диво ли! Пегас трудится, спасает — выносит!
Дабы пустошь музыку исторгла
(Зелень — изумление — роса!) —
Я Пегаса вытурю из стойла
На простор,
на холод,
в небеса —
Над страницей белой, как горячка,
Над поденкой с часу до пяти,
Над двором, где каждая подачка
Требует: «Натурой доплати»,
Над урбанистической конюшней,
Купленной и сгубленной насквозь, —
Мой конек, мордатый и ненужный,
Воспари, надеясь на авось,
То есть на крылатую повадку
И на хвост, которым гонят мух…
— Ну, лети! —
…А я свою тетрадку
Подставляю, затаивши дух.
Такие радующие стихи узнаешь по совершенно иной музыкальной логике, по отсутствию агрессивной сиюминутности, по теплому наплыву гармонии, когда и печаль, и надежда слиты воедино и напитаны той субстанцией выстраданности, тем (по словам Давида Самойлова) эликсиром, «который душа». Когда вокруг стихотворения, при всей его трагичности, возникает мягкая незримая аура Света.
О, год проклятый — навет, и змеиный след,
И окрик барский, и жатва чужого хлеба…
И даже кошка, роднее которой нет,
Под Новый год ушла без меня на небо.
Сквозь крест оконный — портовых огней игра:
Моя пушистая азбуку неба учит…
— Скажи: куда мне? Скажи, что уже пора. —
…Молчит, и плачет, и, всхлипывая, мяучит.
Стихи Татьяны Бек интересны и ценны не только как факт Поэзии, но и как документ личности, целиком положившейся на самооткровение, на эмпирическое слово, в котором она предельно честна и не лукава.
Петр КРАСНОПЕРОВ.
Книга контрабанды
Андрей Немзер. Памятные даты. М., «Время», 2002, 512 стр., с илл
Чтобы ответить на вопрос, что такое эта книга, следует сперва понять, что такое ныне литературная критика. Как и предыдущая книга Немзера («Литературное сегодня. О русской прозе. 90-е», выпущенная издательством «Новое литературное обозрение» в 1998 году), она составилась из газетной работы автора. В предисловии Немзер пишет, что испытывал желание сделать для книги ряд очерков о дорогих ему писателях, для которых в газете не нашлось информационного повода, — но без «внешнего импульса» тексты «не пошли». Полагаю, это не следствие привычки к формату и неизбежного для многих коллег газетного автоматизма. Автоматизм — это когда в голове у человека периодически, к примеру раз в неделю, возникает пустота на столько-то тысяч компьютерных знаков, требующая заполнения формулировками, и без этой рамки человек уже не совсем опознает предмет разговора, будь то литература или военная реформа. Андрей Немзер постоянно пребывает в режиме опознания явлений литературы. Будучи «по базе» филологом, то есть специалистом отнюдь не массового спроса, он обладает еще и впечатляющим коммуникативным талантом: многие, включая автора данной рецензии, не соглашаются с рядом радикальных высказываний Немзера, но пока никто не выработал способа их проигнорировать. На самом деле для этого критика «внешний импульс» — это импульс коммуникативный, посредничество газеты запускает механизмы, которые иначе не работают. Книга «Памятные даты» (как и «Литературное сегодня») несет коммуникативный заряд, редкий для предмета и жанра.
