— С тех пор как поселилась в Балтиморе, я лечусь у доктора Винсента, — сказала мать.
— Ну и что?
— А зачем менять? Просто так?
Дженни закатила глаза и повернулась к Эзре.
— Может, ты сама будешь лечить ее, — предложил он.
— Я же ее дочь, Эзра.
— Тем лучше.
— Вдобавок я педиатр.
— Дженни, — начал Эзра, — какое заболевание…
Он замолчал. Дженни подняла брови.
— Какое заболевание самое распространенное среди твоих пациентов?
— Невозможность оторвать их от матери.
— А-а…
— Почему ты спрашиваешь?
— Я думал, рак или что-нибудь в этом роде.
— Почему ты спрашиваешь? — повторила она.
Эзра пожал плечами.
Сложив неглаженое белье, составив список необходимых покупок и собрав детей, Дженни объявила, что им пора ехать. Прикоснулась щекой к щеке матери и потрепала Эзру по плечу.
— Я провожу тебя до машины, — сказал он.
— Не беспокойся.
Он все равно проводил ее до машины, нес мешок с бельем для глаженья, а она сама несла малышку. По дороге им встретился почтальон. Он так сгорбился, что даже не заметил их.
Когда подошли к машине, Эзра сказал:
— У меня какое-то уплотнение.
— Уплотнение? — переспросила Дженни. — Где?
Он дотронулся до паха.
— Утром оно маленькое, а к вечеру становится большим и твердым, как камень в кармане. Может, это… рак.
— Едва ли. Скорее похоже на грыжу, — сказала Дженни. — Сходи к врачу. — Она влезла в машину и пристегнула малышку к ее стульчику. Потом высунулась в окошко: — Дети все здесь?
— Да.
Она помахала ему рукой, и машина тронулась с места.
Эзра застал мать у окна, словно она и вправду могла что-нибудь видеть.
— У этой девочки слишком большая семья, — сказала Перл. — От ее красоты, наверно, следа не осталось.
— Нет, я что-то не заметил.
— А ее волосы? Эзра, скажи мне честно, как ты находишь Дженни?
— Да как всегда.
— Тебе не кажется, что она махнула на себя рукой? Что на ней было?
Он постарался припомнить. Что-то выцветшее, но вполне приличное. Синее? Серое? Он попытался вспомнить ее прическу, фасон туфель, но вместо этого в памяти возникли тонкие морщины, которые всегда, с самого детства, кольцами прорезали ее шею, что совсем ей не шло. Мысль об этих морщинах почему-то расстроила Эзру. Так же как воспоминание о смуглых руках Дженни с неровно подстриженными овальными ногтями и о «гусиных лапках» в уголках ее глаз и ее слова, означавшие, что жизнь его все-таки будет продолжаться…
— «6 февраля 1910 года, — прочел вслух Эзра. — Испекла несколько шотландских булочек, но к чаю их не подашь, получились не очень удачно».
Мать внимательно слушала, обдумывая каждое его слово. Затем, как обычно, жестом показала, что это ее не интересует. И снова стала раскачиваться в качалке.
— «Запрягла Принца и поехала в центр за коричневыми шелковыми перчатками и пузырем для льда. Потом достала шляпную болванку и постирала свою соломенную шляпу. На ужин приготовила…»
— Давай дальше, — попросила мать.
Эзра быстро переворачивал страницы, выхватывая взглядом отдельные слова: «петельный шов», «гости на арбуз», «комплект хорошего меха — воротник и манжеты — за 22 доллара 50 центов».
— «Сегодня рано утром, — прочел он вслух, — пошла за дом полоть огород. Стояла на коленях на земле возле конюшни, в грязном фартуке, пот струился по спине. Я вытерла лицо рукавом, потянулась за совком и вдруг подумала: ей-богу, сейчас я совершенно счастлива».
Мать перестала качаться, замерла.
— «Из окна дома Бедлоу слышались звуки фортепиано, девочка разучивала гаммы, — продолжал он, — навозная муха жужжала в траве, и я поняла, что стою на прелестной маленькой зеленой планете. Не знаю, что меня ожидает, но у меня была эта минута. И она принадлежит мне…» — На этом запись обрывалась. Эзра умолк.
— Спасибо, сынок, — поблагодарила мать. — Не надо больше читать.
Она с трудом поднялась с качалки и разрешила ему проводить ее на кухню. Эзра вел ее осторожно, шаг за шагом. Ему казалось, что обращаться с ней надо очень бережно. Они пересекали кривизну планеты, маленькие и стойкие, окруженные друзьями и попутчиками — вот Дженни мчится мимо со своими детьми, вот пьяницы на стадионе, мгновенно протрезвевшие, когда потребовалась их помощь, вот игроки бейсбольной команды послушно скачут вверх в ярком солнечном свете, вот Джосайя, связанный с неизвестным дарителем, связанный столь же прочно и таинственно, как сам Эзра связан с этой идущей рядом женщиной.
10. Обед в ресторане «Тоска по дому»
Когда Перл Тулл скончалась, Коди был в отъезде, охотился на гусей, и два дня его не могли разыскать. Они с Люком жили в лесу в бревенчатом домике, который принадлежал его компаньону. Телефона там не было, и добраться к домику можно было только по лесным дорогам.
Поздно вечером в воскресенье, когда Коди и Люк вернулись домой, Рут встретила их у гаража. Ночь была прохладная, но Рут не надела свитера и шла им навстречу, обхватив себя руками. Бледное веснушчатое лицо выглядело как-то необычно, выцветшие рыжие волосы растрепались от ветра. И Коди сразу догадался — случилось что-то недоброе. Рут не выносила холода и обыкновенно дожидалась их в доме.
— Плохие новости, — сказала она. — К сожалению.
— Что случилось?
— Твоя мать скончалась.
— Бабушка умерла? — переспросил Люк, как бы уточняя.
Рут поцеловала сына в щеку, но не сводила глаз с Коди — наверно, хотела понять, насколько известие расстроило его. Но пока еще и сам Коди, устало закрывая дверцу машины, не мог осознать случившегося. У матери, конечно, был трудный характер, но все-таки…
— Умерла во сне вчера утром, — сообщила Рут, взяла руку Коди в свои ладони и крепко сжала ее, так что боль, какую он ощутил в этот момент, была чисто физической. С минуту он постоял, не противясь, потом осторожно высвободил руку и пошел открывать багажник.
Они не подстрелили ни одного гуся — охота была поводом провести некоторое время с Люком, который заканчивал школу и вскоре должен был уехать из дома продолжать образование. Коди вынул из багажника ружья в чехлах и брезентовый рюкзак, Люк взял походный холодильник, и они молча вошли в дом. Коди все еще не произнес ни слова.
— Похороны завтра в одиннадцать, — сказала Рут. — Я обещала Эзре, что мы приедем утром.
— Он-то как? — спросил Коди.
— Голос нормальный.
Войдя в дом, Коди опустил рюкзак на пол у двери, ружья прислонил к стене. Он ощущал не столько горе, сколько тяжесть. Хотя он был худощав и по-прежнему в хорошей форме, ему показалось, что тело его как-то уплотнилось, глаза стали тяжелыми и сухими, а походка — слишком грузной для узких лакированных досок пола в прихожей.
— Вот такие дела, Люк, — произнес он.
На Люка словно бы нашло какое-то оцепенение, а может, ему просто хотелось спать. Глаза на бледном лице прищурились от яркого света…
— Хочешь поехать на похороны? — спросил его Коди.
— Конечно, — ответил Люк.
— Тебе это не обязательно.
— Нет, я не против.
— Конечно, он поедет, — сказала Рут. — Он же ее внук.
— Это его ни к чему не обязывает, — сказал Коди.
— Нет, обязывает.
Они по-разному смотрели на такие вещи и могли бы проспорить целую ночь, но Коди слишком устал.
В Балтимор Коди повез их на машине Рут, потому что его машина после поездки на охоту была заляпана грязью. А им, видимо, придется участвовать в торжественном похоронном кортеже. Но когда он обронил какое-то замечание по этому поводу, Рут сказала, что, по словам Эзры, мать завещала, чтобы ее кремировали. («Жуть!» — ахнул Люк.) Поэтому будет только панихида, без поездки на кладбище и без погребения.
— Разумно, — одобрил Коди. Он представил себе аккуратную фигуру матери, небольшой волнистый пучок на ее затылке. Сохранилось ли еще это неугомонное маленькое тело или уже стало пеплом? — О господи, какое все-таки варварство! — вырвалось у него.
— Что, кремация? — спросила Рут.
— Смерть.
Они мчались по шоссе — Коди в своем выходном сером костюме, рядом Рут в торчащем черном платье, на заднем сиденье — Люк, смотрит в окно. Они выехали на окружное шоссе и приближались к Балтимору, оставляя позади деревья, пламенеющие красными и желтыми листьями, торговые центры, как обычно в начале недели полные покупателей и машин.
— Когда я был маленьким, здесь жили фермеры, — сказал Коди Люку.
— Ты рассказывал.
— А Балтимор был тогда небольшим городком.
Ответа не последовало. Коди бросил взгляд в зеркало заднего обзора на Люка.
— Эй, — окликнул он сына. — Хочешь сесть за руль?
— Нет.
— Я серьезно. Хочешь?
