Я оторвался от двери, прошел будто сквозь невидимую стену зноя; у меня снова перехватило дыхание, снова остановилось сердце, но тут с моря рванулся свежий ветер, и все во мне двинулось, ожило; наконец- то хамсин совсем кончился — как и в ту минуту, в которую умер Он и с которой начал жизнь вечную; земля вздохнула, зашелестели деревья, луна всплыла из-за жаркой мглы, и я снова увидел свою тень; вот я повернул направо, вышел из мрака и через пустое поле пошел прямо к дороге на Хайфу.
1962
Все было бы хорошо, если б не Роберт. Мы зашибли в Тель-Авиве кое-какую деньгу и теперь ехали в Тверию с новой собакой. В автобусе все уже спали, а я глядел на пса.
— Придется его подкормить, — сказал я.
— Точно, — согласился Роберт. — Вид у него не ахти.
— На это уйдет минимум две недели. В Тверии дороже, чем в Тель-Авиве.
— Плохо, что в гостинице нельзя готовить, — сказал Роберт. — Кормили бы его кашей. От каши быстрей всего толстеют.
— Если в нее накидать мяса.
— Не уверен. Пес, похоже, пройда. Жрал бы одно мясо, а к каше и не притронулся. Я ведь о нем ничего не знаю.
— Ты знаешь, что с ним произойдет. Это уже кое- что.
— С каждым из нас когда-нибудь произойдет то же самое. Это ничего не значит. А может, так повернуть, будто и тебе нечего жрать и ты делишься с ним последним куском?
Я ничего не ответил. Я смотрел на девушку, сидящую рядом с нами; на ее прямой нос и курчавые волосы.
— В Тверию едешь? — спросил я. — Да.
— И надолго?
— Это зависит.
— От погоды?
— Нет. От того, кто за меня будет платить. А ты?
— Это зависит, — сказал я.
— От погоды?
— От той, что за нас будет платить.
— И за собаку тоже?
— Без собаки мы не можем работать.
Она повернулась ко мне, и я увидел маленький шрам у нее на переносице. Но ее это нисколько не портило, и я подумал, что через месяц, когда с лица сойдет загар, этот маленький шрам вообще не будет заметен.
— Это ты, что ли, убиваешь собак? — спросила она.
— Я бы предпочел убивать людей.
— Ты только так говоришь.
— Во всяком случае, я так думаю. Это тоже кое-что значит. Тебе никогда не приходила охота убить кого- нибудь из тех, кто тебе платит?
— Я об этом не задумывалась.
— И даже не пытайся. Считай, что у тебя нет желания их убивать. Так будет лучше.
— Сколько собак ты уже убил?
— Я всегда убиваю одну и ту же. — Всякий раз мне кажется, что я стреляю в того же самого пса. То это бульдог, то — овчарка. Но все равно для меня это одна и та же собака. Вот что скверно.
Она раскрыла сумку и вытащила бутылку бренди «Сток». Налила мне в алюминиевую кружку; в этом автобусе у всех стучали зубы, а у нее рука даже не дрогнула.
— Выпей, — сказала она.
— Нет, — сказал Роберт. — Ему нельзя пить.
— Почему?
— Физиономия пухнет. И сразу делается приличный вид. А надо, чтоб лицо было изрыто морщинами. Ради бога, не уговаривай его пить. Хочешь, чтоб у нас все сорвалось? У него на лице отпечаток страданий, как ты не понимаешь.
— А почему он так страдал? — спросила она.
— Вот этого никогда нельзя сказать заранее, — ответил Роберт. — Все зависит от ситуации и от его невесты. Если ее бросил муж и слинял, прихватив монету, с молоденькой, он страдает оттого, что его девушка ушла к богатому, которого не любила. Тогда из двух историй выстраивается одна. Мы показываем этой женщине фотографию, и дальше все идет как по маслу.
— Фотографию той девушки?
— Нет. Фотографию того типа, к которому она ушла. Это тоньше. Таскать при себе фотокарточку девушки, которая тебя бросила, может каждый. Идея стара как мир. Мы показываем фотографию человека, к которому девушка ушла. У нас есть целая коллекция фото мужиков, с младенчества больных полиомиелитом, раком, детей алкоголиков. Он просто не способен этого понять. И оттого не расстается со снимком. А невеста смотрит на фото этого урода, а потом на его лицо, и пожалуйста, ситуация готова. Поняла? Он страдает и в то же время не в силах преодолеть удивление. Что именно к такому человеку ушла женщина, с которой он провел весну своей жизни. — Роберт умолк, а через минуту добавил: — Единственную и неповторимую. Ясно?
— Да.
— Либо все выстраивается по-другому — если, не дай бог, эту бабу никто не бросал. Тогда мы даем ей фотографию девушки. Он до сегодняшнего дня не мог забыть любимую, которая погибла в автомобильной катастрофе, и ее фото для него — святыня. А теперь, познакомившись с ней, отдает самое святое, что у него есть. Это, конечно, не все, но для начала неплохо.
— У вас с собой фотографии?
— Женщины или того типа, который слинял с башлями?
— Женщины.
Роберт полез в бумажник и вытащил фотокарточку. Протянул ей, она посмотрела и отдала ему обратно.
— Совсем как новая, — сказала.
— Ну и что? — спросил я.
— Снимок должен быть затрепанный, — сказала она. — Ты ведь не первый год таскаешь его в бумажнике или в кармане, было жарко, влажно, а у карточки такой вид, будто она только что напечатана. Надо ее замусолить.
— Умоляю, не учи меня, — сказал Роберт. — Я тебе показал оригинал.
— Мог бы и не показывать, — сказала девушка. — Достаточно было сказать, что Ева, эта проститутка из Иерусалима, разрешила себя сфотографировать.
— Только никому не говори, — сказал Роберт. — Эта девушка несколько лет назад погибла в автомобильной катастрофе. Посмотри, сколько у него седых волос. — Он повернулся ко мне: — Плохо дело! Кто-нибудь, кто знает Еву, может нас заложить, если нашей невесте вздумается поставить фотографию на свой ночной столик.
— Ну и что? Ничего страшного, — сказала девушка.
— Лишняя осторожность не помешает.
— Ева покончила с собой, — сказала она. — Вы что, не знаете?
— Нет, — сказал Роберт. — Слава богу. Значит, не придется раскошеливаться на новый снимок. Если кто-нибудь начнет вякать, нетрудно будет отбрехаться: мол, случайное сходство. Хорошо бы еще тебе усмехнуться и сказать, что она была похожа на проститутку. Но эта баба должна знать, что тебе нравится самому себе причинять боль. Ты малость мазохист, но ведь многие, кто в жизни сильно страдал, становятся мазохистами. — Он замолчал, а потом сказал: — Хотя нет. Это я чушь говорю. Наоборот! Пускай душевная боль только лишний раз отразится на твоем лице. Это тебя подымет в ее глазах. Понимаешь? Самоубийство жалкой проститутки напомнило тебе о смерти любимой женщины. Понял? Эта, новая, на тебя смотрит, а ты не в силах сдержать порыв души, хотя знаешь, что такое ей вряд ли придется по вкусу. Чистота твоих чувств не позволяет прикидывать, что тебе выгодно, а что — нет. И тут же стена между вами рухнет.
Девушка наклонилась ко мне, и я почувствовал ее горячее дыхание, а она провела рукой по моему виску.
— И верно, — сказала она. — Ты уже седеешь. Года через два будешь совсем седой. — Я слегка пододвинулся к ней, но она отстранилась. — И не жаль тебе их? — спросила.
— Все вы клиентки, — сказал я. — Правда, Роберт?
— Это он только так говорит, — сказал Роберт. — Хамоват, но сердце золотое. Жизнь у него была тяжелая. Он все время настороже. Боится людей и убегает от них. Некоторые боятся и рвутся к власти, а другие убегают. Он из тех, что убегают.
— Все вы клиентки, — повторил я. — Хочешь верь, хочешь нет. Вы клиентки. Но, так или сяк, в конце концов я останусь один и без гроша. А пока дайте мне поспать.
Но заснуть я не мог. Возможно, потому, что водитель автобуса ехал так, точно ему платили, чтобы у нас клацали зубы; а может, просто мешало сознание, что эта девушка сидит рядом; время от времени, когда автобус проезжал через освещенные перекрестки, я отворачивался от окна и тогда видел ее профиль: прямой нос, сильную шею и вьющиеся волосы. Не знаю почему, но не смотреть на нее я не мог. Чуть подальше сидела красивая блондинка, но мне на нее было начхать. Слишком молода для клиентки. У нее еще лет десять в запасе, а то и пятнадцать, хотя в здешнем климате женщины стареют быстро, а она, похоже, тут родилась, и наверняка ей нечем будет платить. И мне даже стало ее немного жаль.
Я повернулся к той, с темными волосами и сильной шеей, и тронул ее за плечо.
— Дай все-таки глоточек, — сказал я. — Не могу заснуть.
— Умоляю тебя, не пей, — сказал Роберт. — Ты же опухнешь.
— Приму диамокс, — сказал я.
— Что такое диамокс? — спросила темноволосая.
— Средство для обезвоживания организма, — объяснил Роберт. — Если он слишком много выпьет, у него отекает лицо. Тогда на следующий день я даю ему две таблетки диамокса, и снова у него рожа изрыта, как у Богарта.
— Я такого не говорил, — сказал я.
— Ясное дело. Это говорят все твои невесты. Помнишь девушку из Бостона, которая покончила с собой?
