— Нет, — сказал я. И соврал; я ее помнил и знал, что не забуду. У нее были веснушки, и она как-то очень славно потела.
— Не помнишь?
— Нет.
— Та, что забеременела и выпрыгнула в окно? Поднялась на двадцатый этаж и в плавный устремилась полет…
— Теперь припоминаю, — сказал я и рассмеялся.
— Что тут смешного?
— Вечно ты преувеличиваешь. Этаж был седьмой, — сказал я и взял кружку, а девушка смотрела на меня и тоже смеялась.
— И все равно тебе не надо пить, — сказал Роберт.
— Это еще почему? У нас целая пачка диамокса. Не бойся. Не отеку.
— Не о том речь, — сказал Роберт. — Спьяну ты ведешь себя как подлец. Конечно, ты — человек опустившийся, неудачник, но душою чист. — Он обратился к сидящей рядом девушке: — Не похож, скажешь?
Она взглянула на меня.
— Про мужчин трудно что-нибудь сказать, пока они не начнут говорить о своих женах. И о том, почему они с ними несчастливы. И о том…
— Погоди, — сказал я. — Еще они говорят, что разочаровались во всех философиях и идеологиях и что единственный грех — упустить счастливую минуту в жизни. Ну и, разумеется, добавляют, что имеют в виду не только секс, а вообще любой кусочек счастья, который можно урвать. Иногда это прогулка на моторной лодке, иногда- часы одиночества, которые проводишь с удочкой в руке. Но все это они выпаливают в тот момент, когда начинают тебя раздевать. Верно?
— Да, — сказала она.
— Ради бога, никогда такого не говори, — сказал Роберт, и я увидел на его лице страх. — Текст хороший, но к нашей ситуации абсолютно не подходит.
— К нашей? — спросил я. — Разве мы вместе их раздеваем? Я всегда это делал один. Но, пожалуйста, можешь попробовать. Прямо сейчас, в Тверии. Не исключено, что ты даже по-настоящему женишься и уедешь с ней за океан.
— Умоляю, не нервируй меня. Не мешай сосредоточиться. Тебе кажется, все это легко и вообще мы уже ничем не рискуем. А тут многое зависит от нюансов. Иногда можно на какой-нибудь ерунде поскользнуться, и все полетит к чертям.
— Ты мне надоел, — сказал я. — Хочешь думать о нюансах — думай. Для меня они все — клиентки. Случай из учебника психологии: врожденная тяга к богатым женщинам. — Я повернулся к девушке: — Дашь еще глотнуть?
— Это уже в последний раз, — сказал Роберт. — Если ты к завтрашнему утру распухнешь, даже после двух таблеток диамокса до вечера от тебя все равно не будет проку. Раньше ты вряд ли придешь в норму, и мы опять целый день потеряем. Вспомни, сколько стоит номер в гостинице. Тверия дороже Тель-Авива.
— Ну и что? Я пью с горя, — сказал я. — Пью, потому что не могу спать. Потому что снотворные мне больше не помогают. Потому что я столько их наглотался, что они перестали действовать. И лишь эта женщина подарит мне сон без таблеток и спиртного. Странно, что тебе такое не пришло в голову. Любая почувствует себя счастливой, если ей сказать, что она кому-то дарует сон. Нет такой идиотки, которая не зайдется от восторга услышав, что ее пышное тело… дальнейшее тебе известно. — Я помолчал немного, потом повторил: — Ее пышное тело.
— Знаешь, а ты сказал умную вещь. Конечно, любая женщина придет в восторг, узнав, что она дарует сон. Особенно здорово ты придумал про снотворные. И про то, что они на тебя уже совершенно не действуют. Пожалуй, тебе придется пальнуть себе в голову. Но как сделать, чтобы ты промазал, стреляя из пистолета девятимиллиметрового калибра, приставленного к виску? Это еще надо обдумать. А дальше все пойдет гладко. — Он перегнулся через мое плечо к девушке и сказал: — Головастый малый, верно? И все равно диву даешься, когда случается время от времени заработать. Но никто не знает, что я переживаю, оставляя его наедине с какой-нибудь из них. Это известно только Богу и мне.
— Позволь ему выпить, — сказала девушка.
— Ладно, пускай пьет. Кстати, он давно не пил. Может, и не опухнет. — Он мазнул меня рукой по щеке и сказал: — К тому же его ждет бессонная ночь. После бессонной ночи он будет смахивать на привидение.
— Вы не ночуете в Хайфе? — спросила девушка.
— Нет. Только купим ему в ночной аптеке таблетки. В Тель-Авиве нам в аптеки ход заказан. Потому и едем кружным путем. Каждый рецепт обходится вдвое дороже.
— И, естественно, выписывается на чужую фамилию.
— Нет, — сказал Роберт. — Как раз наоборот. Рецепты на его фамилию. Ведь вся трагедия в том, что он не спит: таблеток этих у него навалом. Не будь их, он бы и выстрелить в себя мог.
— Можно сперва застрелить собаку и приберечь одну пулю для себя.
— Умоляю, не учи меня. Стреляя в собак, он об этом не думает. Он же депрессивный маньяк, съехавший с катушек. Убивает любимое животное, а потом терзается от стыда. Но пистолет уже разряжен. Единственный выход — таблетки.
— А почему бы ему не повеситься?
— Не давай мне умных советов. У всякого самоубийцы свое представление о смерти. Один способен только отравиться, второй — застрелиться, а третий вешается на дверной ручке. Для депрессивных маньяков универсальных методов не существует. Любой врач тебе это скажет. В том-то и штука, что за ними невозможно уследить: каждый норовит откинуть копыта на свой манер.
— Есть такие, что кончают с собой в приступе отчаяния, — этим все равно.
— Да, которые обезумели или убиты горем. Эти выпрыгивают из окон и вскрывают себе вены. У нас не тот случай. Многолетние несчастья раздавили его. И вот теперь он встретил женщину, с которой не может соединиться… Остальное тебе понятно.
— Дай еще глоток, — попросил я.
— Я тебе дам целую бутылку, только не мешай спать.
— Не хочу, чтобы ты спала, — сказал я. — Хочу с тобой трепаться. И хочу, чтобы ты ко мне повернулась.
Она повернулась, и опять я волей-неволей смотрел на ее прямой нос, и ее сильную шею, и маленький шрам.
— Про тебя написан рассказ «И эти губы, и глаза зеленые»[65]? — спросил я.
— Я тебе сказала, куда еду. И сказала, почему там останусь. И сказала, почему смогу остаться.
Я уже захорошел. Позади у меня были три дня в больнице и тяжелый день хамсина, и сегодня я почти ничего не ел, так что теперь этот крепкий израильский коньяк как огонь тек у меня по жилам.
— Это про тебя рассказ «И эти губы, и глаза зеленые»? — повторил я. — А если про тебя, где этот человек тебя видел? Тот, который написал рассказ. Наверное, ты тогда тоже ехала в Тверию и еще не знала, надолго ли там застрянешь, да?
Она мне не ответила, а я почувствовал, что засыпаю. Я выпил больше половины бутылки, и, как уже говорил, позади у меня были три дня в больнице и день хамсина в Тель-Авиве, ну и эта моя невеста, которая в данный момент летела на самолете «Боинг-7» в Калифорнию, где собиралась меня ждать; а до того, как мы с ней познакомились, у меня было много других невест и я провел много дней в разных больницах. А перед тем была полоса голодухи и безработицы. А еще раньше — психушка; а еще раньше — тюрьма. И сейчас, катя на автобусе в Тверию через Хайфу, я подумал, что не ищу себе оправдания: нищета в этом не нуждается, человек не должен оправдываться, что нет денег на гостиницу, чашку кофе или бифштекс.
— Роберт, — сказал я. — Почему нищета не нуждается в оправдании? Почему проигравшего никогда не спрашивают, отчего ему не повезло?
— Не думай об этом.
— А мне хочется об этом думать.
— Человек должен оправдываться, только если добьется успеха, — сказал Роберт.
— Зачем?
— Чтобы другие следовали его примеру.
— И чтоб проигрывали?
— Неважно. Не думай об этом. Думай о своей невесте.
Я повернулся к девушке, которая дала мне бутылку. Она все еще не спала, но на лице ее не было ни тени усталости — я это видел, когда мы проезжали мимо бензоколонок и освещенных перекрестков.
— Тебе надо бы зваться Эстер, — сказал я. — У меня была когда-то девушка, которую звали Эстер. А потом она забеременела, и родители велели ей сделать аборт, потому что терпеть меня не могли. Но она не решалась, и какая-то из ее подружек сказала, что если переспать с другим мужчиной, его сперма убьет мою. И она так и сделала, потому что ужасно боялась врачей. А потом все мне рассказала, и я ее бросил. Это была моя последняя девушка.
— У тебя потом были еще женщины, — сказала она. — И столько же собак.
— Неправда, — сказал я. — Никакие они не женщины. Просто клиентки. И всегда одна и та же собака.
— Здесь женщины и дети, — произнес чей-то голос сзади. — В автобусе о таких вещах не разговаривают.
— А о чем разговаривают в автобусе? — спросил я, не поворачивая головы. — Скажи мне, ты, мразь.
— Я тебе скажу на автовокзале в Хайфе, — ответил голос. — Там всегда дежурит полицейский.
Водитель остановил автобус и обернулся к нам. Он, видимо, был родом из Марокко; впрочем, один Бог знает, откуда он был. Глядя в его резко очерченное лицо и холодные глаза, я подумал, что не хотел бы с ним повстречаться на узкой дорожке.
