БОРИС ПЕТРОВИЧ. Да, милая, не стал тебя будить. Что-то мне зябко, барахлит котел, что ли? Скажи, чтоб посмотрели.
ЭВА. Так воскресенье, Боричек, Ольга Николаевна только завтра придет… Как я много спала… Ох, эта ваша полярная зима! Я так и не привыкла за пятнадцать лет…
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Можно подумать, ты из Эфиопии приехала. Или в Польше и зима лучше?
ЭВА. Лучше… она такая мягкая, ласковая…
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Умора вся эта провинциальная Европа. Я вот понимаю, на России можно умом тронуться. Есть от чего. Или там – Америка. Даже Китай. А то – под микроскопом страну не разглядеть, а гонору, а самомнения!
ЭВА. Как это говорится – мал золотник, да дорог. Велика фигура, да дура.
БОРИС ПЕТРОВИЧ. И кто это – дура? Страна, в которой ты благоденствуешь, – дура?
ЭВА. Не мучай меня с утра. Я сказала просто так. Я не хочу спорить, милый. Слушай, этот новый крем, по-моему, дивный… Смотри, как кожа разгладилась!
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Смотри у меня – чтоб без русофобии в моем доме… Ты машину помыла?
ЭВА. Завтра помою…
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Грязнуля… И сережку потеряла мою… знал бы – не дарил… Вот что ты за женщина!
ЭВА. Да, женщина, а ты как думаешь?
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Я с тобой разучился думать… Знаешь, кажется, Генделевич зашатался.
ЭВА. Разве твоего департамента это касается?
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Впрямую не касается, но есть косвенные обстоятельства. Некоторые гарантии, некоторые договоренности могут повиснуть в воздухе. Хорошего мало… Устал я от кадровой чехарды. Ничего прочного. Хоть бы годик без тревоги пожить, чтоб все сидели на своих местах… без мельтешни без этой. Опять в министерство ехать…
ЭВА. Когда?
БОРИС ПЕТРОВИЧ. На вторник поеду. В понедельник они там все как собаки некормленые.
ЭВА. Боричек, ты сегодня хотел список составить, на юбилей. Надо уже определиться…
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Хорошо, давай сейчас и напишем. Бери бумажку, пиши.
ЭВА. Вот… Значит, двадцать первого января…
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Это какой день недели?
ЭВА. Четверг.
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Ну, что ты. Какой четверг. Конечно, банкет в субботу, двадцать третьего, значит. Закажем зал в «Русской рыбе» – там прилично кормят. Гостей – человек пятьдесят. Это хорошо: пятьдесят на пятьдесят, на каждый мой год по гостю.
ЭВА. Итак, я пишу: номер один – Борис Петрович Шилкин. Номер два – Эва Шилкина, урожденная Шепальска.
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Еще скажи: графиня Шепальска… У вас же там в Польше через одного – графы.
ЭВА. Через одного – графы, да, это ужасно. Куда лучше, когда через одного – алкоголики. Я шучу, не сердись, Бо-ричек…
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Так, два человека есть.
ЭВА. Номер три – мама?
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Зачем мама? Она больная старушка, куда ее тащить? Она и заговариваться стала, после инсульта. Нет, с мамой как-нибудь отдельно… Юбилей – это социальное мероприятие, деловое вообще-то.
ЭВА. Тогда номер три – твой сын Витек?
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Ты что? У него сессия будет в разгаре. Пусть сидит в Москве, к чему это его дергать? Учится он хреново, нечего ему расслабляться. Сдаст сессию, приедет, тогда и отпразднуем.
ЭВА. Мамы не будет, сына не будет, а брат твой, Павел?
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Что-о? Павел? Ты что – забыла? Я с ним второй год не разговариваю. Тоже мне, учитель жизни, народный трибун! Учить меня вздумал, как мне жить. Я ему враг, чиновник, крапивное семя, казнокрад. Он скоро мне джихад объявит, священную войну. Чтоб духу его не было на моем юбилее.
ЭВА. Надо было тогда одолжить ему, на ремонт, помнишь, он тогда и озлился… А человек он очень хороший, Боричек.
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Ну, не было у меня свободных денег, я сказал – через полгода одолжу… И вот знаешь, родственникам одалживать – хуже нет. Потом ни денег, ни родственников.
ЭВА. А Таню позовем?
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Какую Таню?
ЭВА. Езус Мария, твою первую жену, маму Витека…
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Что еще за тени забытых предков? Я ее лет… лет пять в глаза не видел.
ЭВА. Но ты с ней двенадцать лет жил!
БОРИС ПЕТРОВИЧ (искренне удивлен). Ну и что?
ЭВА. Хорошее надгробное слово примерного мужа… Скоро ты и обо мне так скажешь: ну и что?
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Я не понял – ты меня у Таньки отбила и хочешь ее теперь на банкет пригласить? Похвастаться, что ли? Покрасоваться?
ЭВА. Нет, мне как раз было бы тяжело ее видеть, и мне нечем хвастаться. Я просто думала, что на свое пятидесятилетие правильно звать родных, близких, тех, с кем прожил свою жизнь… Я бы так сделала. Но это твой банкет, я слушаю и повинуюсь. Кого мне писать дальше?
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Так. Сам не приедет, мне он не по чину. Да он меня и не особо любит, ты знаешь. А вот Николай Сергеевич – это реально. Пиши: Ховрин с женой – хотя эта жена, господи, дура, набитая опилками, ну, тут ничего не поделаешь. Жен мы брали пятнадцать-двадцать лет назад, и не всем так повезло, как мне.
ЭВА. Правда, Боричек, правда, с этим я согласна…
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Потом: ну, верхушку департамента пиши всю. Кулько, Магазеев, Аюпов, Нигматуллин, Руммель, Эйделькинд, Четырская – Четырская одна, без мужа, – потом Петров и Карманников.
ЭВА. Ты же Петрова не переносишь…
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Поэтому и зову.
ЭВА. Не понимаю… На свой день рождения – зачем звать неприятных людей?
БОРИС ПЕТРОВИЧ. А что ты вообще понимаешь? Ты – асоциальный элемент. Живешь всю жизнь на моей шее, как у Христа за пазухой.
ЭВА. Не такой уж я асоциальный элемент… Я пытаюсь… В этом году три книги перевела… Не слишком тут много работы для меня, Боричек…
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Да я что, я доволен. Сиди дома, я согласен. Нужды нет никакой тебе работать, графиня Шепальска.
ЭВА. Олега Викторовича пишем?
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Да, обязательно. Он меня, слава богу, с того света вытащил. Гениальный врач, очень приличный человек, остроумный, и – завотделением, в его-то годы. Пишем обязательно.
ЭВА. Слава богу, хоть одного приличного человека нашел. А ты никого не хочешь позвать из молодости, из университета или из лаборатории? Я помню, эта пара… Маша и Ваня… как они нам помогали, ключи от квартир и дач доставали, когда мы… ну, когда был наш маленький пожар? У вас же такая дружная была компания. Я хоть уже вас на закате застала, но помню – так весело было… Песни, танцы, КВН, капустники… Я тогда и Россию полюбила по-настоящему – за безумие, за бескорыстие, за этот… размах, да…
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Разошлись мы все, Эва. Распались. Получилось, каждому – свое…
ЭВА. Не говори этих слов! Ты знаешь, что это за слова для Польши!..
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Прости… Да, жили мы неплохо, бедно, весело… я вспоминаю с удовольствием. Но, Эвочка, звать сейчас абсолютно некого. Нас разметало по полной программе. Уже и покойники есть, и эмигрантов полно, и алкашей безнадежных… Кое-кто в Москве, они вряд ли приедут… Бабы? Безмужних опасно приглашать – начнутся истерики, а которые замужем – я их мужей не знаю, может, совсем люмпены… Вот, можно Сергейчика позвать, он с пути сбился, в артисты пошел, мне говорили – он заслуженный, большие роли в театре играет, зашился… Хотя эти зашитые – вот хуже нет в компании… Нет, Эва, тут глухо. Надо, знаешь вот, пиши, надо этого журналиста, из «Ленправды», позвать, который интервью у меня брал. Он такой юркий, хитрый – далеко пойдет. Фамилия, кажется, типа Казинец… или Калинец…
ЭВА. Какая «Ленправда», Боричек? Ты имеешь в виду газету «Санкт-Петербургские ведомости»?
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Да не один хрен, что ли? Так-так. Ну, пиши: херр Хельмут Айнсдорф, с супругой.
ЭВА. Ты приглашаешь Айнсдорфа?
БОРИС ПЕТРОВИЧ. А как же.
ЭВА. Странно как-то. Ничего ты не боишься. Насколько я понимаю, ты получил от Айнсдорфа…
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Да, я получил от Айнсдорфа. И мы построили наконец бассейн, ты купила себе машину, и, если я не ошибаюсь, кое-что ушло твоим польским родственничкам, так что бывший краковский горком тоже порезвился на мой счет. Эта сделка была выгодна всем: город получил прекрасное оборудование немецкого качества, херр Айнсдорф – контракт на пять лет, что для него полное спасение в условиях экономического спада в его Дойчланде, я – взял свое вознаграждение. Где несчастные, обездоленные? Где вдовы и сироты? Кого я ограбил, а?
ЭВА. А если ты попадешься?
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Нет. Не попадусь. Попадаются по глупости и по жадности, а я не глуп и не жаден. Никаких долбаных вилл в Испании, миллионных счетов в Швейцарии, никакого беспредела. Все тихо, аккуратно, интеллигентно. Курочка по зернышку клюет. Что это ты надулась, а?
ЭВА. Про моих родственников ты даже… никаких идей, что их тоже можно пригласить… они нас принимали, ласкали… На кооператив тогда – они нам одолжили, да! И мама так тебя любила, защищала – всегда…
БОРИС ПЕТРОВИЧ. Вот только мне сейчас не хватало краковского горкома партии! Графьев Шепальских! Деда твоего, ветерана Армии Людовой, с партизанскими рассказами, папашу – урожденного марксиста и маму – романистку из несчастной жизни великого польского народа. Полный набор шизофрении – пусть все любуются на пышное приданое моей польской жены.
