Так что, когда два года спустя он вернулся, прием был экстатически-радушным. Но это был отнюдь не «выплеск неконтролируемой радости от возвращения великого начальника» (как написал он в популярном очерке о первых двух путешествиях под названием «Несколько месяцев в лачуге без водопровода»), а облегчение. Ибо появился шанс завершить подвисшие трансакции, превратившиеся в гнойник на теле политики фоце. И вновь фоце остались ни с чем. Дело дошло до того, что (как робко признался источник) практически каждый житель Фоцеландии ожидает теперь небольшой, но значимой доли выигрыша от смерти Чэпела. Тем не менее на этом запутанность ситуации не заканчивалась. Смерть Чэпела должна была быть вызвана одной из множества болезней, передающихся через воду и эндемичных для Фоцеландии. Только в этом случае гофо приведет в действие долгожданное массовое распределение добра.
Обнаружение того факта, что из-за пары сапог все вокруг пытались навязать ему бильгарциоз[180], не порадовало профессора. Он не был уверен в том, что понял все правильно. Большая часть нюансов ускользнула от Чэпела. Какое-то время он даже опасался за свою жизнь и спал с револьвером под подушкой. Он вообще собрался было уехать, но переводчик убедил его в том, что на самом деле никто не желает ему зла. Более того, для фоце убийство профессора оказалось бы бесчестным и невыгодным делом. Это слегка успокоило Чэпела.
Несмотря на то что прямое убийство было снято с повестки дня, переводчик признал, что угощение грязной водой рассматривалось как допустимая мера. Никто всерьез не ждал, что профессор умрет из-за некоторого количества грязной воды. Среди фоце ходили слухи, что спекулянты из общины Ящерицы заняли выгодную позицию, предполагая, что он, наоборот, проживет длинную и здоровую жизнь. Ему только следует быть внимательным к знакам. Например, когда ему в первый раз предложили на обед молотые половые органы верблюда, это было знаком позитивных перемен. Теперь вместо воды будут железы. Профессор Чэпел всегда понимал, как важно разделять деловую и эмоциональную стороны жизни. Поэтому он переждал бурю и вернулся в Оксфорд в конце лета, чтобы поразмыслить над тем, что открыл.
Его потряс не сам факт гофо, которое он счел, скорее, пустой тратой времени, а то, что фоце были осведомлены о передаче болезней через грязную воду. Последующая книга «Магия и медицина у фоце» стала классикой ранней антропологии. Ко времени своей следующей поездки он стал легендой университета: сверстники искали его расположения, студенты сбивались вокруг него в кучку; за прогресс в изучении отсталых народов он получил медаль Паргеттера…
Мысли о славной карьере, слегка приукрашенные, всегда совпадают с последним абзацем лекции по «Социальной организации», напоминая профессору, что пора закругляться. Он заканчивает под воодушевленные аплодисменты, что может считаться высшим достижением для подобной аудитории. Дочь обнимает его и говорит, что очень хотела бы, чтобы он познакомился с ее юным приятелем. Упомянутый приятель довольно презентабелен — по крайней мере, не похож на еврея и не накладывает румян (в отличие от большинства типчиков, которые составляют теперь свиту Астарты).
— Папочка, — воркует она, — это Джонатан Бриджмен. Он ужасно заинтересовался твоей работой.
— Я? — говорит тот, подобно большинству юных приятелей Астарты кажущийся слегка рассеянным. — О да. Несомненно.
Чэпел протягивает ему руку и получает крепкое рукопожатие. В порыве дружелюбия он приглашает дочь и ее друга на обед.
Джонатан не помнит, чтобы он когда-либо был так счастлив. Стар и ее отец говорят друг с другом, точнее — друг другу, строя отдельные, но странным образом параллельные цепочки рассуждений. Жизнь ресторана вращается вокруг их разговора, другие столики описывают медленные дуги вокруг занятого ими центра — как малые спутники в модели планетной системы. Беседа наполнена именами собственными: названия городов; имена людей, с которыми она познакомилась; заглавия книг, которые он прочитал; огромное количество имен приводи Джонатана в благоговейный ужас широтой охвата и разнообразием. Сколько всего сделано, посещено, познано. Сколько вещей, о которых можно рассказать за столом.
Официант подбегает с булочками и столовыми приборами, его вновь посылают за чем-то, не прерывая потока слов. Джонатан чувствует, что случайно попал в святую святых вещей, где маршруты рациональны и безмятежны, а обитатели живут вдалеке от своих соседей — таких растрепанных, таких подверженных влиянию. У Чэпелов все просто. Берем винную карту. Устраиваем вечеринку. Если хочешь поехать во Францию, тебе откроется путь, оборудованный механической движущейся дорожкой.
Антропология, решает Джонатан, — вот высшая планка цивилизации. Лекция профессора Чэпела, непринужденно сравнивающая обычаи народа фоце и жителей Тробриандских островов, индейцев хопи, инуитов и каренских горных племен Бирмы, — последний этап длинного пути, трудного подъема на высоты, с которых можно наконец осмотреть мир и живущих в нем людей. Вся земля перед глазами. У всего и всех есть свои места. Что может быть лучше, чем стоять и смотреть вниз, на долины прошлого? Какое лучшее подтверждение можно найти своему собственному месту и тому, что ты достиг конца своего пути?
Слушая Чэпелов, он примеряет к себе их уверенные позы, пробует на вкус их сливочно-сладкую легкость. Он слышит, как английским голосом просит Стар передать ему соус с хреном, и с некоторым изумлением наблюдает за тем, как ее пальцы смыкаются на маленькой чашке и поднимают ее, перемещая поближе.
Все заканчивается слишком быстро; пустые тарелки, беспорядок из кофейных чашек и салфеток. Джонатан формально прощается с отцом Стар и долго, медлительно — со Стар, которая целует его в щеку и обещает заглянуть через день-другой. Вернувшись в Варавву, он допьяна поит Левина в кладовой. В какой-то момент их просят уйти — под угрозой штрафа.
Утром он, маясь похмельем, усаживается ждать следующего подарка новой жизни. Но Стар не появляется. Она не появляется и на следующий день. Не появляется до конца недели. Наконец он идет в ее колледж и обнаруживает, что мисс Чэпел здесь больше не живет. Она решила прервать занятия и открыть фирму по дизайну интерьеров в Лондоне.
Джонатан ошеломлен. Дизайн? Интерьеров? Такое важное решение: полностью изменить жизнь. И все же она ничего не сказала об этом за обедом. Напрасно он перебирает воспоминания из ресторана. Что-нибудь, что могло бы предвещать это известие. Она много говорила о сигаретах, потому что только что бросила курить, и о каком-то вибрирующем поясе для похудения. Но о дизайне интерьеров — ни слова. Он задается вопросом, не была ли и близость, испытанная им во время обеда, иллюзией.
Так проходят почти пять мучительных месяцев. Все это время жизнь кажется ему пустой. Она течет обычным чередом: цикл лекций, пьянство, собрания в союзе и обеды, но все это несущественно. Однажды днем, так, будто прошло лишь несколько дней, Стар возникает в его комнате, небрежно подставляет щеку для поцелуя и спрашивает, собирается ли он торчать тут целый день или все-таки наденет шляпу и поведет ее пить чай.
Он надевает шляпу.
Лондон ей явно к лицу. Ее костюм будто не сшит, а выточен на станке из твердой серой ткани. Ее лицо — скучающее и изысканное — хранит характерное лондонское выражение, создаваемое одними губами. Большинство студентов-модников (включая Джонатана) пытаются его воспроизвести, но редко когда им удается это сделать. Он сразу понимает: она вращалась в лучших кругах.
Как он и боялся, кондитерская не соответствует ее стандартам. Это та самая кондитерская, куда она привела его в прошлом году, и с тех пор здесь ничего не изменилось. Но теперь Стар кажется, что зал захламлен, избыточно заполнен «стадом». «Стадо» часто фигурирует в речи Стар — по контрасту с «людьми», каковые встречаются только в ее непосредственном окружении. «Людей» она всегда упоминает по именам, особенно если они с ней лично знакомы. Джонатан слушает, отмечая для себя Дэвида (многообещающий драматург), Джона (остроумный молодой политик) и Памелу (великолепная актриса музыкального театра). Он не спрашивает, почему Стар оставила Оксфорд. Это слишком очевидно.
Внезапно она прерывает поток имен и с деланой непринужденностью интересуется, как он ладит с папочкой. Джонатан чуть-чуть оживает: может быть, она испытывает к его жизни больше интереса, чем кажется? Конечно, так оно и есть. Не зря ведь, лишившись Стар, он приставил себя к профессору Чэпелу. Он отныне — неотъемлемая деталь лекций профессора: всегда садится в передних рядах, задает умные длинные вопросы, после лекции материализуется у кафедры и спрашивает, как пишется то или иное слово, уточняет какой-то пункт библиографии. Постепенно профессор начинает награждать его небольшими беседами и редкими прогулками (руки в карманы) по Паркс-роуд.
