Немалую часть свободного времени он проводит также в Питт-Риверсовском[181] крыле университетского музея — сокровищнице артефактов, собранных исследователями прошлого. Витрины красного дерева забиты обломками мировой культуры. Он заполнил целый блокнот длинным змеящимся списком:
капсулы с магическими семенами, китайские фишки для азартных игр, рогатые черепа нага[182], гудел ка австралийских аборигенов, шлем, сделанный из кожи рыбы-дикобраза жителями островов Джилберта, ведьмина бутылка из Глостершира, костяной свисток арапахо[183], марокканские изразцы, норвежское пружинное ружье для охоты на волков, серьги, каноэ, бенинский военный флаг, табуретка ашанти[184], кадуцей[185], пенис из тыквы, склянки для нюхательного табака, перья для курения благовоний, астраханские шапки, грузинский крест[186], лаосский Будда, астролябии, боевой топор маори и погремушка сибирского шамана.
Для сравнения все эти вещи размещены рядом с родственными предметами, и взгляд исследователя парит высоко над миром, способный видеть волны влияний, семейные черты, торговые пути и линии наследования. Вся Земля упакована в одну комнату. Всё ждет, когда же Джонатан упорядочит его — и упорядочит себя внутри всего.
— Мы с твоим отцом хорошо поладили, — говорит он Стар. — Антропология — увлекательный предмет.
— Я рада. Не бросай ее. Она тебе подходит.
— Что ты имеешь в виду — подходит?
— Ну, папочка говорит, ты — как он, очень серьезно относишься к вопросу расовых различий и всего такого.
— Он так говорит?
— Ну, ведь ты такой?
— Наверное. Но это необязательно.
— Что ты имеешь в виду?
— Если… я хочу сказать, если тебе это не нравится…
— Разумеется, нравится. Папочка воспитал меня так, чтобы мне это нравилось.
Джонатан улыбается с облегчением. Здесь Стар вспоминает о выставке Империи, открывающейся в Уэмбли. Она собирается поехать туда с приятелем-поэтом. Там будет «стадо», и он хочет посмотреть на него. Джонатан пытается скрыть зависть к поэту и впечатляюще рассказывает о морфологии культуры и значении примитивных обычаев для понимания современной цивилизации. Стар описывает квартиру в Мэйфер, которую отделала в стиле восточноафриканской хижины — повсюду бамбук и шкуры зебры. Он размышляет вслух, не даст ли ему выставка Империи хорошую возможность для дальнейшего изучения предмета. В какой день она туда едет? Стар хмурится; она еще не знает. Все решает Селвин, поэт. Квартира, о которой она говорила, принадлежит его матери. Вот так они познакомились. Уэмбли, на ее взгляд, странное место для мероприятий. Она никогда там не была. Она никого там не знает. Джонатан тем не менее проявляет интерес к выставке. А она снова его не приглашает, и он вынужден ограничиться тем, что вкратце рассказывает о дискуссии относительно эволюции культурных характеристик. Он успевает определить только несколько ключевых терминов. Тут она вспоминает о договоренности с парикмахером и поднимается, чтобы уйти. При виде его удрученного лица она вздыхает:
— Ах, Джонатан, как бы я хотела, чтобы ты не был таким занудой. Это сводит на нет всю твою привлекательность.
На улице она подзывает кэб и велит ехать на станцию.
— Увидимся через пару дней, — говорит она.
Он угрюмо кивает, признавая унизительное поражение. Затем — быстро, почти рассеянно — она целует его в губы. Он не успевает сказать ни слова — ее уже нет. Кэб уезжает, а Джонатан не знает, что думать: быть ли окрыленным, быть ли раздавленным? Она его поцеловала. Этой ночью он не может уснуть. Скучен он, или привлекателен, или и то и другое? И что ему делать? Должен ли он измениться? В субботу, все еще находясь в смятении, он садится на ранний поезд в Пэддингтон, планируя — совершенно случайно — наткнуться на нее.
Уэмбли, до которого он наконец добирается, оказывается тихим пригородом — низкие кирпичные дома, вытянутые вдоль открытого участка линии Метрополитен[187]. Вокруг стадиона раскинулась страна чудес, залитая бетоном. Семьи пьют чай возле бетонных киосков с напитками и сидят на бетонных скамейках, пока их собаки мочатся на бетонные фонарные столбы, расставленные вдоль широкой бетонной дорожки. Толпа, похоже, чувствует себя неуютно. По указателям можно пройти к павильону правительства Ее Величества — обширным ангарам, которые возвышаются над меньшими павильонами, по одному на каждую колонию Империи. Джонатан все утро бродит по экспозициям, останавливаясь возле огороженных веревками загонов, где китаянки делают вееры, а канадские инуиты делают вид, что потрошат чучело оленя. В конце концов он обнаруживает, что перегнулся через какой-то забор и рассматривает группу тощих негров в шортах цвета хаки. Негры уныло сидят вокруг костра перед конической хижиной. Вывеска гласит:
ДЕРЕВНЯ ФОЦЕ
ФОЦЕЛАНДИЯ
БРИТАНСКАЯ ЗАПАДНАЯ АФРИКА
Он смущенно смотрит на людей, которые с ничего не выражающими лицами сидят на корточках, надев шорты по указу правительства. Так вот они каковы, объекты исследований профессора Чэпела! Здесь во всей своей кошмарности царит чернота. Один из мужчин показывает на него пальцем. Другие мужчины оборачиваются. У них красные белки глаз и тусклая сажистая кожа, шепчущие рты полны желто-белых зубов, и каждая черта в их лицах груба и отвратительна. Он резко разворачивается и шагает прочь. Он злится на Стар за то, что она заставила его приехать. Племена и первоисточники! Плохая шутка. Почему, для того чтобы угодить ей, он должен так много думать о дикарях? Это все равно что смотреть в унитаз.
В подобном настроении он присоединяется к толпе, втекающей на стадион. Посетителей мало. Он обнаруживает, что сидит в абсолютном одиночестве, и от ближайшего человека его отделяет длинный и пустой изгиб бетона. На арене военный оркестр играет марш, затем мужчина в черном галстуке говорит в микрофон. «Это, — говорит он, — семейный прием Британской империи — первый послевоенный прием. Добро пожаловать!» Слышны редкие аплодисменты.
Ведущий сходит с подмостков. Солдаты и бойскауты показывают в лицах яркие миниатюры на тему роста Империи. Воины маори исполняют хака[188]. Зулусы бегают взад-вперед, вооруженные копьями и щитами из шкур, затем валятся на землю.
Представление вступает в последнюю фазу — начинается парад, прославляющий современную Империю. Джонатан видит Стар, и сердце его бешено колотится. Она сидит в ложе, на некотором расстоянии от него. Возле нее расположился худой темноволосый мужчина, небрежно зацепившись рукой за спинку ее сиденья. Субъекты Империи проходят прямо под этой парой. Джонатану кажется, будто весь спектакль адресован исключительно им. В его голове лицо Стар превращается в огромный зрачок, жадно впитывающий свет. Когда мимо начинает шагать индийский контингент, он встает и уходит.
По возвращении в Оксфорд Джонатана тревожат воспоминания о населении деревни фоце. Он хочет избавиться от них, ощущая некую связь между собой и их жизнью. Почему они к нему привязались? Он все еще посещает лекции профессора Чэпела. Пока профессор говорит о табу или брачных обрядах, Джонатан оглядывает аудиторию, опасаясь увидеть понимающий взгляд или ухмылку. Стар не появляется более, и единственная связь с ней возможна через ее отца. Постепенно Чэпел втягивает его в ближний круг своих молодых поклонников, приходящих в его дом на севере Оксфорда, чтобы посидеть в саду, поспорить и выпить шерри. Он принимает участие в этих дискуссиях. Ему важно показать, на чьей он стороне.
За пределами Оксфорда Британия охвачена политической борьбой. Друзья Джонатана в ужасе. Макдональд и его шайка — явные орудия в руках большевиков. Остановить гниение могут только здравомыслящие англичане. Джонатан громко отстаивает свою точку зрения в студенческой комнате отдыха, а однажды даже посещает шумное публичное собрание в мэрии Оксфорда. Национальный союз граждан украсил зал заседаний своими флагами. Граммофон играет «Иерусалим»[189]. Джонатан выпевает слова громко и четко.
От профессора он узнает, что Стар снова уехала в Париж. Эта новость огорчает Джонатана, и, когда кто-то из новых знакомых предлагает съездить вместе в Лондон на ралли, он соглашается. Он втискивается в вагон поезда вместе с пестрой компанией студентов, большой корзиной с припасами и огромным Юнион-Джеком, позаимствованным в колледже у офицеров-слушателей. К тому времени, как они достигают Пэддингтона, корзина разорена, и пустые бутылки из-под шампанского катаются по коридору.
На вокзале они берут кэб и направляются в Ист-Энд. Кварталы особняков Мэрилибоун-роуд и Риджентс-парк тают, превращаясь в покрытые копотью жилища Излингтона. Постепенно они оказываются в еврейском квартале Уайтчэпел. На Майл-Энд-роуд, напротив больницы, — толпа из нескольких сотен человек. Курносая женщина в униформе военного образца обращается к публике со страстной речью. В руках у нее — портрет премьер-министра, она называет его агентом семитско-большевистского заговора. Друзья Джонатана аплодируют и подбадривают ее. Джонатан тоже аплодирует и подбадривает. Вывески, нарисованные над лавками за платформой, гласят: «Кошерные деликатесы Сильвера», «Пекарня Блюма». Вот, значит, как сионские мудрецы плетут нити заговора. Среди колбас и мешков с мукой. Появляется женщина постарше, в такой же униформе. Она говорит о необходимости противостоять расслабляющему влиянию евреев-финансистов из других стран мира. Она потрясает кулаками. В одном из окон верхнего этажа появляется чье-то лицо, потом быстро скрывается. Сторонники фашизма раздают приглашения на обед с танцами, а члены группы под названием «Британская лига рабочих» продают книги с лотка. По краям толпы несколько полицейских решают, не пришла ли пора вмешаться. Но к тому времени, как женщина доходит до финала выступления, их уже и след простыл.
