— Этот Ван Цзянню нарочно воду мутит! Настоящий вредитель, надо хорошенько его проработать, чтобы впредь неповадно было!
Я поспешил сказать:
— Давайте сначала разберемся как следует, выясним, почему вдруг он переменил решение.
Молчавший до сих пор секретарь Чжэн Гуюй подал голос:
— Верно. Пойду поговорю с ним, — и ушел, забрав с собой Ван Эрлань и Чжэн Юньшаня.
Чжэну Гуюю было за пятьдесят, и я слышал, что прежде, когда здесь был кооператив высокой ступени[49], он исполнял обязанности секретаря ячейки в селе. Как только началась «культурная революция», его сразу сняли, и лишь недавно он вернулся на руководящую работу. По общему мнению, он один мог уговорить отца девушки. Я спросил о Ван Цзянню — что он за человек? Оказалось, ему уже под шестьдесят, он бедняк. В антияпонскую войну был в ополчении, потом активно участвовал в проведении земельной реформы[50]. Ни к чему как будто не придерешься. Вот только характер упрямый — за это его и прозвали «Старый буйвол». Говорил он мало и редко, но уж если что скажет — словно кол в землю вобьет. Говорят ему идти на восток — он непременно пойдет на запад. Бывало, доставалось ему из-за его упрямства. Чистил он как-то выгребную яму и по неосторожности ляпнул себе на штаны. Сгоряча стал лупить черпаком, приговаривая: «Вот тебе, получай! Вот тебе, получай!» Ну и перепачкался весь, конечно, даже лицо забрызгал. Возможно, тут было некоторое преувеличение, но одно ясно — старик с характером.
Тем временем вернулся Чжэн Гуюй. Уже без жениха и невесты. Сказал, что Ван Цзянню ни на какие уговоры не поддается, стоит насмерть. А под конец разговора вспылил и ушел из дому.
— Куда бы монах ни пошел, монастыря ему не миновать! — сказал Чжоу Тева. — Вечером придет, я с ним разберусь!
— Секретарь Чжоу, — обратилась ко мне У Айин, — может быть, обсудить этот вопрос на собрании, подвергнуть критике порочную практику выкупа, за которую так цепляется Старый буйвол? Сделать это хотя бы в воспитательных целях?
Предложение было встречено громкими возгласами одобрения, особенно со стороны молодежи. Старый буйвол открыто и нагло попирает брачное законодательство, это надо строго осудить. Вот единственный способ борьбы со злом и несправедливостью.
Чжэн Гуюй, опустив голову, курил и молчал. Лишь когда страсти немного улеглись, произнес с расстановкой, не торопясь:
— Из-за свадебных подарков устраивать судилище — это, пожалуй, слишком! А потом, вы же знаете, старик не испугается. Наоборот. Так можно только все испортить.
Чжэн Гуюй, видимо, был человеком рассудительным, и я его поддержал. Знал по опыту, что беседы и уговоры могут подействовать даже на упрямца. Сам попробую убедить старика, решил я, воспользуюсь своим положением секретаря уездкома. Как-то надо устроить так, чтобы я поужинал у него в доме. Этой мыслью я поделился с Чжэн Гуюем, и он сразу принялся за дело.
— А с теми двумя парами все нормально? — спросил я, и мне дружно ответили, что никаких подвохов тут быть не может.
По просьбе У Айин я согласился их посетить, и мы пошли в дом Ван Шуньси.
Двор старый, но чистый. На дверях парная надпись, на окне в комнате молодых наклеены двойные иероглифы «радость». То и дело приходят родные и знакомые с поздравлениями. Все предвещает счастливое событие. Ван Шуньси — спокойный, приветливый старик. Он долго благодарит меня — само уездное начальство пожаловало на свадьбу, никто в селе и не мечтал о такой чести, во сне и то не видел. И коллективную свадьбу похвалил — и торжественно, и расходов меньше. На усиленные приглашения остаться ужинать я ответил вежливым отказом.
Во вторую семью мне пойти не пришлось — у ворот меня дожидалась Эрлань, сама вежливость и терпение. На мой вопрос, вернулся ли отец, она поспешно кивнула. Я распрощался со всеми и пошел за Эрлань. По дороге она рассказала, что отец ходил в горы за хворостом, а когда, вернувшись, узнал, что секретарь Чжоу собирается у них ужинать, заметил: «Хоть чем-то похож на прежних руководителей. Не захотел пировать в бригаде, придет ужинать в крестьянский дом». И не разрешил жене готовить никаких особых блюд.
Я поспешил сказать:
— Ну, что ж, это правильно.
Эрлань, вздохнув, продолжала:
— Секретарь Чжоу, у отца характер тяжелый, если что не так скажет, вы уж не обижайтесь.
— Постараюсь с ним мирно поговорить, — засмеялся я и вслед за Эрлань вошел во двор. Дом был старенький, на три комнаты, в западной части двора — коровник. Старик, еще крепкий, перебирал сено. Эрлань крикнула:
— Папа, секретарь Чжоу пришел!
Старик поднял голову, скользнул по мне взглядом, буркнул: «Проходите в дом», — и, повернувшись спиной, кинул охапку под навес. В этот момент я увидел на его ватнике большую заплату. Так вот, оказывается, кто не уступал дорогу нашей машине!
Эрлань приподняла рваный дверной полог и пропустила меня в комнату, где занималась стряпней пожилая женщина, видимо мать Эрлань. Чуть позже я заметил подростка лет четырнадцати — пятнадцати, раздувавшего мехи. Как я узнал потом, это был младший брат Эрлань. И мать, и брат встретили меня приветливо, пригласили сесть на кан, что я и сделал, быстро разувшись. Эрлань принялась накрывать столик, стоявший на кане. Вошел Старый буйвол, молча уселся напротив меня. Только теперь я смог его как следует разглядеть: прямоугольное лицо, баки, лоб в глубоких морщинах. Он уставился на меня, видимо ожидая, когда я заговорю. Но если я, например, произносил три слова, он в лучшем случае отвечал одним. Я спросил, сколько он получает за один трудодень, много ли их набирает в году, как ему живется.
— С голоду не помираем! — последовал ответ, и снова молчание. Зато жена рассказывала все обстоятельно и подробно, чтобы хоть как-то поддержать разговор и разрядить обстановку. Вдруг Старый буйвол брякнул:
— Я назначил выкуп — пятьсот юаней. Говори прямо: что собираетесь делать? Критиковать или бороться со мной? Ну, отвечай!
— Ни критиковать, ни бороться. Не в этом дело. Но мне хотелось бы знать, почему вы изменили свое решение.
— Государство и то меняет политику, а мне, простому человеку, передумать нельзя? Ну, сделал глупость, с кем не бывает?
Эрлань, видимо испугавшись, как бы отец не сказал лишнего и не поставил меня в неловкое положение, подала голос:
— Папа, ужин готов!
Старый буйвол ничего не сказал, только фыркнул. Принесли большое блюдо с острыми маринованными овощами и каждому по чашке густой похлебки. Старый буйвол не притронулся к палочкам. Он продолжал курить, посматривая то на меня, то на блюдо с овощами.
— Ну, как еда? — неожиданно спросил он.
Вопрос был простой, но очень не просто было ответить. Скажешь вкусно — не поверят. Невкусно — обидятся. И все же я предпочел не лгать, ответил:
— По правде говоря, не очень вкусно, но есть можно. — И, помолчав, добавил: — После Освобождения прошло без малого тридцать лет, а крестьяне плохо живут, бедно. Почти так же, как во времена земельной реформы.
Старый буйвол кивнул и спросил:
— А во время «великой культурной революции» ты кто был?
— «Идущий по капиталистическому пути». Три года меня продержали в коровнике, семь лет жил в ссылке.
Лицо старика неожиданно смягчилось. Он выбил пепел из трубки и приказал жене подогреть вина и нарезать мяса. Я стал отказываться, но женщина меня успокоила:
— Мясо вареное, мы приготовили его к свадьбе, так что стряпать не придется.
Вместе с Эрлань они нарезали мясо, подогрели вино. Старый буйвол прикрыл рукой мою чашку.
— Если уважаешь нас — выпей несколько рюмок, а боишься — тогда ешь, я один пить буду.
В создавшейся обстановке было неудобно отказываться, и я согласился. Наполнив рюмки, Старый буйвол сказал:
— Ну, давай говори!
— Что говорить?
— Как что? Про то, что требовать выкуп за невесту — преступно, отвратительно, про реакционную сущность этого выкупа, про вымогательство, ну и, конечно, про отсталую крестьянскую психологию. Наслушался досыта! Хватит!
Я с улыбкой спросил:
— А почему вы решили, что я собираюсь об этом говорить?
— Так ты ведь начальник, значит, за тем и пришел.
— Раз так, давайте откроем окно, и пусть все слушают, какие красивые слова мы здесь говорим. Да я просто хотел у вас узнать: почему нельзя обойтись без подарков, без выкупа, без пятисот юаней?
Старик, потупившись, пил вино и молчал. Потом вдруг спросил:
— Столько лет не приходилось с начальством беседовать, не знаю даже, как теперь — дают вам на еду денег или не дают?
— Конечно, дают. Государством установлено: в день — тридцать фэней или карточками на цзинь и два ляна[51] зерна.
— Я двадцать три года растил Эрлань, — продолжал Старый буйвол. — Пусть будет в день не тридцать, а двадцать фэней. Сколько всего получается?
