Я придумывал себе разные хитрые упражнения, мне плохо удавалась тонкая работа, например схватить что-то кончиками пальцев. Поэтому я высыпал на стол сушеный горох из трехлитровой банки и, меняя попеременно пальцы, по горошине перекладывал всю кучу обратно. На такое поначалу уходил весь день. Горошины вели себя подло, все время выскакивали и к тому же норовили закатиться в самые узкие щели под кухонной мебелью.
Но вода камень точит. Через месяц я шутя расправлялся с этой работой за пару часиков. Потом перешел на гречку. Гречка – это вам не горох. Но и ее я постепенно укротил. Труднее всего было привыкнуть к тому, что пальцы ничего не чувствуют. Потому что, когда нет чувствительности, невозможно понять, держишь ты в руке какой-нибудь мелкий предмет, или это только кажется.
Вот почему всякий раз мне необходимо было контролировать свои действия еще и зрительно. Например, я смотрел, не держу ли случайно двумя пальчиками за уголок сторублевую купюру. Нет, оказывается, не держу.
В начале июля пришла пора настоящего испытания. Я съездил днем в “Детский мир” и купил это. Ночью, дождавшись, когда Лена и Рома уснут, вытащил заветную коробку из укромного места и, сидя на кухне, приступил к работе. Уже рассвело, когда я закончил. На цыпочках, чтобы никого не разбудить, прокрался в комнату и поставил результат моего ночного творчества на пианино у Роминой кроватки.
Это была пластмассовая модель танка КВ-85, склеенная мной собственноручно. Можно было смело выходить на работу.
Я вышел из раздевалки, подошел к блоку и робко заглянул внутрь. Полна коробочка, все шесть коек заняты пациентами, гудят аппараты. Сегодня у меня первый день, мне еще рано работать по “шоку”. Нужно потренироваться. В общем, это справедливо. Я ходил по кругу, от койки к койке, измеряя давление с пульсом. Через полчаса принесут назначения, начну колоть, вешать капельницы, потом перекур, опять давление, потом опять назначения, потом обед, после обеда кого-нибудь да перестелим, снова назначения, давление, перестилания, назначения…
А утром, когда поеду домой, уткнувшись в стекло автобуса, меня, как всегда, будет немного подташнивать, от рук будет исходить неистребимый запах йода, из-за выкуренного за сутки дикого количества сигарет во рту будет сухо, а приходящие мысли станут тяжелыми и тупыми. Почти сразу растает и жаркое лето с речкой, и яркая, полная событий весна, длинная, холодная зима, переезд, поликлиника…
Все сотрется первым же дежурством. Я вполне ясно себе это представляю потому, что точно так же и отпуск, который в реанимации немаленький, забывается за первые несколько рабочих часов.
Всех восхитил мой загар. Мне никогда в жизни не удавалось стать таким, ну еще бы, почти три месяца проваляться на пляже, я даже сам на себя в зеркало с удивлением смотрел. Белые глаза на черной, как у негра, физиономии. Многие тут же начали прикладывать свои бледные ладони, удивляясь контрасту.
Конечно же Суходольская не упустила возможности сказать колкость в мой адрес на утренней конференции, мол, пока мы тут все надрываемся, спасая человеческие жизни, некоторые, возвращаясь с курортов, мозолят нам глаза своей невозможной красотой. А я к тому же еще и поправился килограмма на три и вдобавок костюм себе новый справил, с таким модным пиджаком в большую красную и черную клетку.
Чужой отдохнувший вид всегда раздражает. Когда пашешь как проклятый без сна и отдыха и вдруг являются всякие, с больничного, веселые, довольные, нарядные, – глаза бы не смотрели. Поэтому я Суходольскую понимаю. У меня тоже такое чувство периодически возникало за время работы. Ничего, скоро все станет на свои места. Пройдет совсем немного времени, и у меня опять будет бледное, как у покойника, лицо с зеленоватым оттенком и круги под глазами.
Работа в реанимации, безусловно, относится к тому роду деятельности, который лучше не прерывать надолго. Не только потому, что теряется квалификация, нет, хотя это тоже немаловажный момент. Самое главное заключается в том, что после длительного перерыва, когда ты снова оказываешься в этом удивительном месте, то всегда поражаешься сам себе: “Как же я здесь раньше работал?”
Такие мысли приходят даже по возвращении из отпуска, а я тут не был восемь долгих месяцев.
Да, я действительно не был здесь давно. И как-то вдруг забыл, что опять придется хватать швабру, тряпку, драить полы, мебель, намывать больных, таскать судна. Вся прелесть неквалифицированного санитарского труда никуда не делась, я просто отвык. Но всем плевать, здесь такая работа, другой нет.
А в институт я больше не поступаю, достаточно. Во-первых, у меня уже нет никаких моральных сил для шестого поступления, и потом, в этом году с такой травмой, как у меня, точно, что не приняли бы документы. Завернули бы еще на этапе институтской медкомиссии. Я выполнил свою основную задачу, не стал инвалидом, но что мне делать дальше, даже не задумывался. Просто наслаждался тем отдыхом, который на меня свалился, в глубине души не желая ничем его омрачать.
После этого снова становиться рыцарем швабры очень непросто. Ну, тут я уже повторяюсь. Но никаких стройных идей по поводу своего будущего у меня не было. Я еще от прошлого прожекта не совсем отошел. Когда решил массажистом стать.
Так что впереди ждал полный туман. Вернее, та определенность, которая уже давно перестала устраивать.
Каким образом одна личность влияет на другую? Что нужно предпринять, чтобы заставить человека совершить то, чего он делать не собирается?
Да, в принципе, тут много различных способов, не раз описанных в художественной и специальной литературе.
Можно уговаривать, убеждать, взывать к чувству долга, к совести, жалости, подключать логику, приводить яркие примеры из своей или чужой жизни, действовать обманом, подкупом, грубой или тонкой лестью, насмехаться и подтрунивать. Также неплохо приказать, наорать, обозвать последними словами, угрожать всем, чем только можно, в конце концов, избить как собаку.
Все зависит от ситуации, привычек и чувства меры.
Что же касается меня, то, безусловно, я часто оказываюсь под влиянием людей, которых уважаю, ярких личностей, красиво говорящих и к тому же эмоционально убедительных.
Хотя, честно говоря, когда в ухо орут всякие придурки, это тоже дает свой эффект.
Люди, которых я уважаю, – прежде всего те, с которыми мне интересно. К сожалению, их не очень много. В нашем отделении к таковым относилась Лена Гаркалина.
Нет, конечно, я не нарушал субординации и называл ее Елена Николаевна. Она работала врачом-лаборантом, смотрела в микроскоп, считала форменные элементы, определяла газовый состав крови и делала много чего еще такого, чем обычно занимаются врачи ее профиля. Но лишь посвященные знали, что имеют дело с живой легендой.
Помню, как в восемьдесят третьем Гога, главный лицедей нашего пионерлагеря “Дружба”, узнав, что я работаю с ней в одном отделении, восхищенно позавидовал.
– Повезло тебе, – сказал тогда Гога, – с таким человеком рядом быть. Это же элита!
Говоря об элите, Гога имел в виду не какой-то необыкновенный экстерьер, каковым обладают скаковые лошади, а одно вполне конкретное качество.
Елена Николаевна была несомненным лидером студенческой самодеятельности Первого медицинского института, стояла у истоков знаменитого конкурса “Весна на Пироговской”, а кроме того, являлась одной из центральных фигур культового летнего студенческого лагеря “Сеченовец”, что располагался на Черноморском побережье.
С ней у меня был связан один случай, из тех, которые запоминаются надолго. Елена Николаевна тогда только вернулась с Тихого океана. На океане она была по делу, не совершала морской круиз, не бродила по улицам города Гонолулу, а вышла в море в качестве судового врача зарабатывать на квартиру. И сама поехала, и мужа, красавца травматолога, с собой потащила. Работали они на огромной плавучей базе, где люди занимались тем, что вылавливали рыбу и сразу там же из нее лепили консервы.
Таким образом, супруги Гаркалины провели там не то полтора, не то два года, пока не вернулись с кучей денег приобретать себе жилплощадь.
И вот дежурю, значит, я по “шоку” вместе с Суходольской. Забежал на минутку в первый блок и тут заметил, что “бобровская” банка промывной системы у кардиохирургической больной переполнена и, кроме того, переполнена вторая, “страховочная”, которая ведет к плевроаспиратору.
– Девчонки, – строгим голосом сказал я, – не забывайте банки вовремя выливать, наверняка аспиратор спалили!
– Так я только что выливала! – виновато произнесла медсестра Галька, студентка-полставочница. – Десять минут назад!
– Да как же ты выливала… – продолжил я и вдруг осекся, потому что, подойдя ближе, увидел цвет промывной жидкости в банках. Она была не розовой, как обычно, а интенсивно-красной, почти черной. Чистая кровь. И в тот же момент перед глазами возник протокол операции, который я читал часом ранее. Я всегда читал эти протоколы. Там была запись о ранении во время операции левого желудочка с последующим его ушиванием. А потом посмотрел на больную, которая на глазах становилась землисто-серой, и на монитор. Зайчик на дисплее выписывал брадикардию, которая почти сразу же сменилась единичными комплексами.
