– Щас я все про него расскажу! В комнате он не курил, курил на балконе, но вещи свои раскидал, я их подобрал и на стул повесил!
Вот и сейчас Рома приподнялся на мысочки и спросил строго:
– Пап, это ты что там делаешь, рисуешь?
Я улыбнулся. Рома говорил “это” как “ето”. А еще он смешно произносил букву “р”. Длинно и раскатисто.
– Сынок, я книжки читаю, задачки решаю!
– Это ты зачем задачки решаешь?
– Да вот думаю учиться пойти!
Рома внимательно на меня посмотрел:
– Ты что, пап, дурачок, апче?
– Почему? – растерялся я. – Почему дурачок?
Он пожал плечами и пошел в комнату:
– Ну ты же старый!
Такое впечатление, что самая необременительная, веселая и высокооплачиваемая работа – конечно же у врачей. Понять, почему в медицинские институты всегда стабильно высокие конкурсы, не может никто. Есть во всем этом что-то метафизическое. Ну а максимально престижный и недоступный, вне всякого сомнения, – Первый медицинский. Вот это-то как раз понятно. Он самый старый, самый известный, самый уважаемый. Огромное количество клиник, кафедр, разбросанных по всей Москве, не говоря уже о медицинском городке, занимающем изрядный кусок земли в районе Большой Пироговской улицы и прилегающих переулков.
А вдоль Пироговки памятники Пирогову, Сеченову, Филатову и другим светилам стоят как часовые, показывая, что не на пустом месте возникла слава института, все эти признанные гении работали и передавали секреты мастерства именно здесь, в этих стенах.
Год от года слава института только крепнет, абитуриенты съезжаются сюда со всей страны. Иметь диплом Первого меда – не только вопрос престижа, а еще и гарантия получения хорошего рабочего места, особенно на Кавказе и в Средней Азии. Такой выпускник, как правило, быстро становится в этих солнечных республиках большим начальником. Пяти лет не проходит, как тихий и скромный студент из числа туркмен или узбеков превращается у себя на родине в важного и неприступного бая.
Поэтому я уже перестал поражаться многонациональному разнолюдью, царящему тут во время вступительных экзаменов.
Официальный конкурс на лечебный факультет обычно был около шести-семи человек на место. Но цифра эта и приблизительно не отражала состояния дел. Большая часть мест распределялась еще до всяких экзаменов. Профессия врача принадлежала к так называемым “кастовым”, поэтому из года в год шло поступать несметное количество детей, внуков, племянников и племянниц академиков, профессоров, доцентов и прочих сотрудников института, да и не только сотрудников, а просто врачей, на разных уровнях имеющих возможность повлиять на экзаменационную оценку.
Сюда же, как правило, вклинивались дети и родственники влиятельных людей, не имеющих никакого отношения к медицине, но которым достаточно одного телефонного звонка для того, чтобы их протеже оказался в числе студентов. Еще каждый год принимали детей и внуков знаменитостей, тех, чьими именами назывались улицы и города. Такие, как мне рассказывали, даже не всегда на экзамен являлись, но может, это только слухи.
Абитуриент “с улицы” вступал в неравную схватку со всеми вышеперечисленными “блатными”. Иногда кому-то везло, но с каждым годом вариантов такой удачи оставалось все меньше и меньше.
Так, значит, в этом году новый министр пытается сломать устойчивую коррупционную систему, дав льготы стажникам. Посмотрим, что у него получится. Пока что результат виден на цифрах. Всех абитуриентов разбили на четыре условные категории с общими экзаменами, но с раздельным конкурсом. Самыми несчастными оказались иногородние школьники. У них конкурс был тридцать два человека на место. У школьников-москвичей – около пятнадцати, у иногородних стажников – восемь, а у стажников-москвичей, к которым, слава богу, относился я, – три с половиной человека на одну студенческую вакансию.
А первым, главным, или, как его еще называли, “профилирующим” экзаменом вдруг впервые сделали химию. Химия – это хорошо, химия – это здорово. Может, это знак свыше?
Я взглянул на часы над дверью “шокового” зала. Без десяти восемь. У меня на руке Orient, а я по привычке сверяю время с этими круглыми белыми электрическими часами. Точно такие же раньше висели у нас в сестринской. Когда я пытался забыться сном, они мне весь мозг выдалбливали своим тиканьем. Вернее, это было никакое не тиканье. Ровно каждую минуту раздавался громкий щелчок и вслед за ним – резонирующий лязг: “шшшчиккк!!! дэннннннн!!!”
Я лежал и думал: вот еще одна минута прошла, а я так и не заснул, вот вторая, вот пятнадцатая, вот сорок седьмая…
А сон считался у нас на вес золота, и каждое бездарно проведенное мгновение на диване было верхом расточительности. Я ненавидел эти часы и желал им смерти. Мне постоянно хотелось их раскурочить, и, мучаясь на диване, я всякий раз давал себе слово покончить с ними, но с утра дел сразу наваливалось столько, что было уже не до того. А ночью опять начиналась садистская долбежка по голове: “шшшчиккк!!! дэннннннн!!!”
Помог случай. Однажды Раиса, медсестра из “стареньких”, придя на работу как обычно рано, около половины восьмого, не нашла в шкафу своего колпака и полетела скандалить с теми, кто на него покусился. Выходя из сестринской, она с такой силой саданула дверью, что эти проклятые часы не выдержали и, вырвав изрядный кусок штукатурки, с грохотом свалились на пол. Только два провода остались торчать из голой стены.
Я тогда догнал Раису и похвалил ее за то, что она так здорово умеет закрывать двери, но та почему-то обиделась, даже назвала балаболом. Ну да бог ей судья. Зато с того дня лежать на диване, когда это удавалось, стало намного комфортнее без этого бездушного, поминутного механического клацанья.
Часы в “шоковом” издавали точно такие же звуки, но тут это никому не мешало. Здесь частенько творился такой бедлам, что даже если бы сюда притащили лондонский “Биг-Бен”, бой знаменитого колокола вряд ли бы кого смутил.
Я отжал тряпку и повесил ее на ведро. Пол сверкал чистотой, столики тоже, сегодня я убегаю раньше, нужно оставить все в безупречном виде. Хотя, когда в два часа ночи к нам привезли утопленника, я засомневался, что вообще когда-нибудь отмою “шок”. Бедняга был весь в песке, даже не в песке, а в прибрежной земле, которая ровным слоем покрывала его с головы до ног. Кстати, никаким утопленником он не был. Эти умники со “скорой” поставили ему такой диагноз. Они просто взяли человека без сознания с берега реки, в плавках, вот и решили, что утопление. А мужика на самом деле кто-то крепко избил, били на берегу лежачего, поэтому он и оказался в таком виде. И пока мы над ним колдовали, вся подсохшая земля осыпалась на пол “шокового” зала.
За пять минут я переоделся, в третий раз проверил паспорт, ручку. Все на месте. Заглянул в ординаторскую.
– Юрий Владимирович, ну я побежал! – Доктор Мазурок сосредоточенно писал истории болезни. – А то мне к девяти надо, боюсь опоздаю!
– Подожди, Леха. – Мазурок встал со стула и, подойдя к своему шкафчику, взял там что-то с полки. – Вот возьми, я не забыл! Ни пуха ни пера!
На его ладони лежал значок “Кандидат в мастера спорта”. Мы с ним насчет этого значка договорились на прошлом дежурстве. Вроде как он счастливый, с ним под видом спортсменов уже несколько человек поступало, и никому двойку не поставили.
“И сегодня эта славная традиция наверняка нарушится!” – мерзким голосом прокаркало подсознание.
Тьфу! Сволочь, типун тебе на язык!
Я вышел на эстакаду, остановился около ворот и глубоко вдохнул, как перед нырком.
Пошел третий час, как я вытащил билет, а меня все не вызывали. Обычно на подготовку дают минут сорок, максимум час, и будь любезен, иди показывай свои знания. Чего они тянут, другой на моем месте давно бы перегорел.
Но свой адреналин я сжег без остатка. Бессонное дежурство и домашние ночные бдения с химией в обнимку сделали свое дело. Удивительно, но я даже не трясся в привычном мандраже. Наоборот, в сон стало клонить. А потом, что зря волноваться? Только себя обманывать. Все равно не поступлю. Вот и буду сегодня вести себя как беспечный игрок-кутила, а то все приползаю сюда словно нищий за подаянием.
Ладно, пока за процессом понаблюдаю. В аудитории за тремя столами устроились экзаменаторы. Самым привлекательным из трех был тот, что располагался напротив. У сидящих за ним мужчины и женщины было хорошее настроение, и девицу, которая ничего путного не могла им сказать про свойства азотной кислоты, явно не топили. Можно сказать, подбадривали.
– Ну а какой газ выделится при взаимодействии разбавленной азотной кислоты с магнием? – весело спрашивали они. – Подумайте, не спешите!
Вот бы мне такой вопросик! Ох я бы им наговорил!
