— Фу, Горчичник, все так чинно, так семейно. А у тебя одно на уме!
Он опустил голову, бодая ее висок лбом. Сказал в ухо:
— Сидишь тут. В шортах своих. Без трусов. И вообще. И что я должен думать? Я только об этом и думаю. Давай быстро. Пока ключи.
* * *
Уже почти под утро совершенно усталая Инга легла навзничь, сонно жмурясь в потолок и послушно поднимая ноги, чтоб Сережа стащил с нее джинсы, и после так же — трусики, улыбаясь, ждала, сейчас ляжет, рядом, и она повернется, чтоб обнял. Но в комнате встала тишина. И она, просыпаясь, открыла глаза. Сережа стоял у окна, рассматривал белеющий в руке листок.
— Ты чего там? Нам вставать через три часа. Провожать Зою.
Подошел, садясь рядом. Листок по-прежнему держал в руке.
— Разбудил? Прости.
Инга протянула руку и включила висящее в изголовье бра. Сережа расправил листок, поворачивая к ней рисунком.
— Ты говорила сегодня. О крыльях. И Олега потом сказал. Ты ушла когда, я тут попробовал. А оно не выходит. Думал, вот круто, если такие сделать из металла гнутые рамы, и чтоб на них полотно. И тогда он летит. Крылья полощутся, как воздушный змей, но чтоб края свободные, видишь?
Инга кивнула, беря листок. Над гребнистой спиной линия очерчивала выгнутую лирой конструкцию. Сказала неуверенно:
— Будет красиво. Наверное.
— Нет, — с силой ответил Горчик, — да нет же. Там придется все это крепить, железо к камню. Оно бывает хорошо, а тут — не торкает как-то.
— Серый, ты сумасшедший. Уже деньги получил, в ведомости расписался. Через три дня домой. А мучаешься.
— Дурак я, да?
— Дурак, — согласилась Инга, любуясь узким серьезным лицом, сведенными бровями. И эти его губы, такие красивые…, - за то и люблю, что дурак. Такая вот я. Тоже глупая.
— Да. Ты моя ляля и цаца, я помню. Но вот получается, идея есть и она хороша. А делать — нужно другое что-то. Я тебя уморил совсем, ты спи.
— Еще чего. Говори, давай, я вижу, придумал же!
Она придвинулась, зевая и обхватывая его поясницу. Подумала сонно, тут буду жить, на его животе, а пусть теперь ходит и носит меня. Под рубашкой.
— Нюша сказала. И правильно. Свет. Не полотно, и не палки эти. А в основании камня — лампы. И тогда он летает ночью. Понимаешь?
— Вот вы о чем с ней шептались? — возмутилась Инга в теплую кожу, — я значит побоку, а Нюша у нас великий эксперт по драконам.
— Ну… да. Потому что она сама, как из сказки сбежала. Прости. Она видит лучше, сразу. Лучше тебя. И меня.
— Прощаю. Жалко, не станцевала она сегодня.
… Они уже все примолкли, сидя вокруг костра на маленьких табуретках. Смотрели в угасающее пламя. У ног стояли пустые тарелки с положенными на них шампурами. Стаканчики с остатками вина и лимонада. Только Олега с Ванькой вполголоса препирались, отстаивая музыкальные пристрастия, а из поставленного поодаль динамика плыла негромкая музыка. И замолчали тоже, когда Нюха встала. Неловко оглядываясь на сидящих, пошла к дракону, остановилась, кладя руку на мощный загривок.
Все лица, освещенные слабым огнем, были повернуты к ней. Она переоделась тоже, чтоб не озябнуть в ноябрьской ночной темноте, и стояла, долгая, в узких джинсиках и просторном Олеговом свитере с рукавами до кончиков пальцев. Закрывая глаза, расплела волосы, встряхивая их пальцами. И сделала шаг на пустое пространство, исчерченное светом фонарей.
Музыка плела свое, люди ждали. И, немного постояв, Нюха открыла глаза и смущенно засмеялась.
— Я не могу. Извините. Почему-то вот.
Быстро вернулась на место и села рядом с Олегой, хватая его пальцы.
— Все нормально, — сказал тот, — да чего куксишься, сказал нормально. Мы чего тебе — фестиваль твой?
— Я хотела. А оно.
— Та хватит виниться. Спать уже пойдем сейчас.
— Ох, — сказала Зоя, трогая пальцем уголок глаза, — обязательно спать, а то утром буду, как пугало. Миша…
И вот тогда Горчик бросил сонную Ингу, что сидела рядом с Вивой, и обе молча глядели в костер. Перетащив табуретку, присел рядом с опечаленной Нюхой, заговорил с ней тихо. Инга не слишком слушала, потому что Вива что-то спросила, о комнате, и правильно ли Саныч поставил аквамаринку, там, у ворот…
Оказывается, Бибиси и ангел Нюха решали вдвоем — летать ли дракону. Ну, что ж. Наверное, он прав. Она такая. Видит то, чего нам не увидеть.
— Что? — Инга отлепила голову от его поясницы, моргая глазами.
— Быстро, одевайся, — вполголоса проговорил Горчик, пихая ей джинсы, — и свитер. Куртку мою накинь.
— Зачем? — Инге было совсем лениво, но, тем не менее, очень любопытно.
Серега тоже натягивал вещи, совал ноги в кроссовки, топал с нетерпением, крутя в руке ключ от номера.
Запирая дверь, сказал негромко:
— Мы когда ушли, они там остались. С Олегой. То полчаса всего тому. Успеем, может?
— Горчик, я не поняла? Мы что, следить бежим? За ними?
— Бежим, — согласился Серега. И вдруг, уже подбегая к лестнице, резко свистнул, кидая короткое звонкое эхо по спящему коридору с тусклой лампочкой в потолке. Схватил Ингу за руку и потащил вниз.
Вахтерша Татьяна перестала вязать и проводила их глазами. Снова подняла с колен полосатый шарф. Бегают, будто им лето. Шатоломные. Вроде уже и разбрелись, спокойной ночи, тетя Таня. И на тебе, снова зашуршали. Сперва этот, в серьгах весь, с цветной головой. Выскочил. Теперь вот Сережа со своей кралей ненаглядной. Наташка, конечно, красивше, но у Наташки таких сережей — каждо лето десять штук в месяц. А Инга с него глаз не сводит, сразу видно, один он ей свет в окне. Бывает же так…
Она снова положила вязание, кивнула на извинительные кивки.
Ну вот, не просто свистел, соловей. Спецально побудил, значит. Королева ихняя идет, вся в шали шелковой. И мужик следом, зевает, аж не проглотил бы лампочку. Ему видно оно не сильно и надо, но свою, как ее весь день — Вика… Вика… нянькает, как того ребенка.
Когда стеклянная дверь в холле крутанулась, сверкнув, и закрылась, Таня вздохнула и положила вязание на стол. Встала, беря большой ключ на подвеске в виде деревянной груши. И кивая Зое, которую тащил за руку интеллигентный плешивый муж с Питера, выждала минуту и тоже вышла, запирая светящуюся желтым светом, оставленным в холле, дверь.
Спустилась по ступеням, и пошла, хоронясь в тени ночных деревьев, следом за крадущимися людьми. У них тут интересно, а с корпуса все убежали. Она только глянет и сразу обратно. Так решила, подходя к площади, и встала за кустом гибискуса, не подозревая, что с другой стороны стоит Ваня, поблескивая тремя серьгами в крупном, как у отца ухе.
Нюха танцевала. Без музыки, и думала что — одна. Вернее, на самом хвосте дракона сидел ее Оум, тихий и серьезный, положив руку на каменный зубец гребня. И она танцевала, поднимая над пушистой головой тонкие руки и делая ими что-то, будто они пели, замолкали, а после снова рассказывали кому-то там, наверху. О том, что вокруг стоит ночь, и в ней спят осенние цветы. О том, что у людей никогда не бывает истинного прошлого, пока они живы — их прошлое всегда сплетено с настоящим. И с будущим. Запрокидывалось к неподвижному свету фонарей тихое лицо с темными ночными глазами. И молча рассказывало, что иногда это очень больно, но ты жив, пока оно болит в тебе. А иногда радость рождается из боли, или счастье приносит боль. И как разделить? Никак, соглашалась тонкая фигура, скрытая свитером и почему-то совсем не скрытая им, никак, только жить, каждый день, каждую ночь и каждую секунду. Искать силы и находить их. Брать с благодарностью от того, кто дарит, и отдавать свою — тем, кому она тоже нужна. Слушать, смотреть, думать, снова и снова поражаясь огромности бесконечных космосов, хранимых каждой крошечной частью мира, который вокруг. Быть в нем, и быть им, частью его. Лю-бить.
Танец стихал, будто его слышно, и он был громче, а после — стихал. Оум встал, и она подошла, совсем просто, без всякого пафоса или надрыва. Взяла его руку и засмеялась, как человек, все же сделавший то, что хотел, не получалось, но вот — сделал все же. И они ушли. Канули в пятнистую тень в глубине аллеи, оставив площадь и дракона. И тайных зрителей, хулигански выгнанных на площадь резким свистом Сереги Горчика.
— Пойдем, — сказал Сережа Инге, — теперь пойдем спать. Ужас, как спать охота.
Они медленно пошли следом за Таней, что партизанской тенью торопилась вернуться. А позади слышались тихие голоса и шаги.
— Саша, ты хорошо проверил? А то вдруг утром грузовик какой.
— Та нормально стоит. Сбоку. Волнуешься.
— Да. Ты же ее любишь теперь больше меня.
— Вика!
…
— Мишенька, пойдем к морю. Там сейчас пена, белая такая. Да не хочу я спать. Высплюсь в такси. Ты только завтра не смотри на меня. Пока не высплюсь. А где Ванечка?
— Оставь ты его. Пусть сам.
— Но он совсем один. Миша, покричи.
