Далеко над травами громыхало, посверкивая тонкими ниточками молний. Сережа засмеялся.
— Бутылки. Ты сказала. А есть, я за камни уходил, там сбоку мусорка целая. И еще кострище. А сюда, видишь, не тащат.
— Молодцы, — сонно ответила Инга.
Ужасно лень было вставать, отлепляться от Серого, идти за камни с фонариком, чтоб пописать. Но после они лягут, снова вместе. Такое счастье.
— Слышишь? — он поднял голову.
Из темной степи, в промежутках между ленивым рокотом дальнего дождя слышался мерный стрекот.
— Ну вот. Едет кто-то. Что будем делать, Сереж?
— Ждать будем.
Стрекот постепенно превратился в рычание, запрыгал по темноте кружок света. Инга беспокойно всматривалась, а Сережа держал ее руку, иногда толкая плечом.
— Да не шебуршись. Нормально. Мотик, значит, всего-то двое там. Просто люди, Инга.
— Хорошо бы. У нас даже топора нету. Чего ты ржешь?
— Угу. Выскакиваю с топором, из темноты. И ты следом, вся сажей расписанная. Сиди.
Он встал, настороженно глядя на приближающийся мотоцикл. Тот потарахтел уже совсем рядом, на бровке травы за камнями. Умолк. Тихий говор приблизился. И в свет костра ступил высокий худой парень в черных штанах и и длинной футболке, черной же бандане на маленькой голове. Так же настороженно уставился на Горчика, перевел взгляд на сидящую Ингу.
— Вечер добрый, — выжидательно сказал Горчик.
Парень обернулся и сказал в темноту сердито:
— Вот видишь? И чего теперь? Ехай, ехай. Здрасти. Вы извините. Мы тут. Мы ненадолго. К ним.
Инга нахмурилась, соображая. А из-за спины парня вышла девочка, в шортах и широкой футболке с черепом. Лет с виду тринадцати, не старше. Повторила за ним:
— Мы ненадолго. Можно? Извините. Мне надо. К ним.
— К кому? — Инга тоже поднялась, оглядываясь.
А девочка пошла к стеле, огибая озерцо, и пропала в темноте за тростниками. Парень помялся, и с удивлением глядя на удивленные лица, объяснил:
— Мы к Морскому воину. И к Волне. Наська пристала, то сестра моя, Наська. Я завтра уже уезжаю, меня Вадик зовут, ну я пообещал, еще неделю назад, и забыл. Ну, так. Закрутился. А она сегодня ажно в истерике, ты обещал. Ну вот. Привез. Она только попросит, да мы обратно. Мы с Ковыльного, туда в степ километров тридцать.
— А… — сказал Горчик, а Инга сильно дернула его руку, чтоб помолчал. Сказала сама:
— К Морскому воину… А что она там делает? Сейчас?
— Что всегда, — снова удивился черный Вадик, — просит.
— Что просит? — ее пальцы все крепче сжимали Сережину руку.
— Почем я знаю, — Вадик, кажется, слегка рассердился, но вежливо сдержал себя, — вслух же нельзя. Вы не знаете, что ли? Я думал, вы сюда тоже. Просить.
— Ох, — сказала Инга и засмеялась, снова села, таща Сережу, чтоб сел рядом, — Вадик, вам чаю, может? У нас еще паштет, шпротный. Угощайтесь. Мы не знаем, извините. Вы расскажете?
Вадик важно кивнул и, подкатив камень, сел, став похожим на черного, освещенного красным кузнечика. Положил руки на тощие колени.
— Ну, тут просто ж все. Когда Морской влюбился в Волну, стал за ней везде, ходить, значит, а она над ним посмеялась сперва. И ушла. А он все равно, нашел ее, и так долго искал, что когда нашел, она уже согласилась. Потому что — упорный, как черт. Пришел, а она его ждет. Понимаете? Он поэтому без меча, потому что надеялся, не надо ее там воровать, увозить. Шел, чтоб сама. Ну, так. А теперь, если ночью его попросить, то сбудется. Только нельзя говорить, никому, чего просишь. Девки наши все сюда бегают. Ну и сдалека люди едут. Нась?
Повернулся, держа в руке сунутый Ингой бутерброд. Девочка стояла за его спиной, блестела глазами, поправляя короткие темные волосы.
— Ну, ты чего там, все? Поехали, что ли?
Наська вышла, кивнула и села, бесцеремонно сдвигая брата с камня, а заодно забирая у него угощение.
— Здрасти. Доброй ночи. Вадик, ты пошел бы мотик проверил.
— Чего его проверять? — обиделся Вадик, топчась над сестрой.
— Стоит криво, — ответила та и приняла от Инги кружку, — спасибо, ага. Упадет же вдруг. Сумка посыплется. Ну?
— А, — парень подумал и канул в темноту.
Девочка, кусая хлеб, вполголоса пояснила:
— Пусть он тоже. А то стремается же.
Инга и Сережа молча следили, как она кушает, шумно хлебая из кружки теплый чай. Вадика в темноте не было слышно, только пели ночные сверчки, мерно плескало близкое море, да шелестели тростники, будто в них кто-то просыпался и поворачивался, снова стихая.
Когда чай был выпит, Наська вежливо передала Инге пустую кружку. Встала, складывая в рот остаточек бутерброда. Из темноты, кашлянув, снова явился на свет Вадик, но подходить и садиться не стал.
— Нормально? — ясным голосом спросила его сестра.
— Ну. Да. Поехали?
— Доброй вам ночи, — певуче сказала девочка и исчезла. Из темноты рыкнул мотоцикл, затарахтел, перекрывая слова. И покатился, забирая свой шум, увозя его в спящую степь, прыгая пятнышком света по ухабам и кочкам.
— Горчик, — сказала Инга, когда шум мотора сравнялся с песнями сверчков, — ты, черт с карманами. Ты знаешь, как я тебя люблю? О-о-о… ты даже не представляешь, как сильно я тебя люблю. Пойдем скорее в палатку.
— Да, — ответил Серега, — ну, да… я как-то…
— Ты. Именно что ты, Сережа мой Бибиси. Это твои Иван и Лика теперь исполняют желания Насек и Вадиков. Как она его, иди, говорит, к мотоциклу.
Инга засмеялась, вставая и оглядывая ночь, что лежала и стояла вокруг, стелилась и поднималась, охватывала и распахивалась. Светила звездами в прорехах спящих в небе облаков. Плескала сонной водой и пахла, так сильно и так мучительно сладко пахла полынью, дождем, и солью.
Забираясь в палатку, укладываясь и обнимая его, такого родного, совсем близкого, и одновременно — такого, размером со всю эту ночь, своего мужчину, успела подумать: надо выбраться под утро. И пойти. И попросить. А после, конечно, выскочит он, потому что у каждого есть, такое вот, самое нужное. Кого же еще просить, как не Морского и его вечную жену.
* * *
«Инкин, малая, привет!
Ужасно хотела к тебе заехать в этом году, да наверное, не успею. Слушай, ты тогда свалила с Казана, ничего не рассказала, и написать, видишь, год друг другу собирались. Короче, я тебе новостей, а ты мне чтоб письмо, поняла? Баш на баш. А то обижусь и вообще. Поняла, да?
Я с того лета и начну. Короче, у твоего Петруши свалила куда-то избранная, он аж с лица спал, и с тетками нашими стал ругаться. Прикинь, мы ему бабок отстегнули, а он такой, губу кривит, фыркает на каждое слово. Там была такая Света, ну, дурында та еще, бегает, ах травка, ах цветочки, глазки блестят, щечки горят. Вечно к нему лезла, ах вы наш самый-пресамый. Ну, в один из разов он и фыркнул, чересчур громко. И что-то там по поводу Светкиного ума высказался. И тут наша дурында руки в боки и как понесла на него. Да не просто, а с большим таким умом. Я говорит, занятия наши писала на видео, и могу вам предъявить невыполнение обязательств перед клиентами. Трали-вали, кучу слов официальных вывалила. Петя глазками хлопает, после гонялся за ней, улещал. И Лилька следом, со своим портфельчиком. Смехота в-общем. Ну, уладили вроде. Но то не конец, Инкин! За три дня до конца семинара приехала такая мамзель, убиться веником! Вся ухоженная, лощеная, стрижечка голливудская, свой шофер с поклона не разгибается. Прошлась, с Петрушей поздоровкалась, а он даже слова позабыл, мямлил там что-то, за ней ходил между палаток. И на другой день теткам раздала она буклетики. С приглашением. Инкин, это песня! Скале хоть вешайся. Короче, у этой Натали все кругом схвачено. Неделя в гостевых домиках, в лесу, на дюнах. Ты в курсе, наверное, там дальше через десять км курортный поселок, Пресноводное. И прикинь, мы говорит, будем культивировать женское начало! Никаких тебе вирджинити, никаких у костра посиделок с мантрами. Утром — купание и спорт, днем шикарный обед в ресторане. А вечером, вон самое ж сладкое — ужины с приглашенными дансерами. Инкин, та-акие мальчики. Вежливые, красивые. Молодые, черт! Ручку целуют, в танго крутят. И каждую провожают до номера. Хыхы. И еще — каждый день на семинаре гость. Спортсмен. Музыкант. Ученый. Рассказывают, на все вопросы отвечают. Шутят. Милые все такие, прям сидим там — королевы, чисто два десятка королев. Короче, я на второй день позвонила в Москву, выдрала себе еще неделю за свой счет. И оттянулась по полной. Там еще такое было, ну я не буду писать, я тебе лучше как увидимся, на ухо расскажу. Вот. Но веришь, супер и супер. Я даже была на рок-концерте! Прыгала там, как Ташка. И уже когда вернулась, мне тут Ируня сказала такую вещь, Инкин, держись за стул. Оказалось, Натали эта — бывшая Петрушина жена! Ну, помнишь, приходила ж в мастерскую, и мне еще — очень приятно, я козла жена. Ы-ы-ы… отпад. Улет! Правильно, что обиженная баба страшнее пистолета. Порушила она своему козлу все его семинары. И думаю, в этом году устроит такую же петрушку. Петруше петрушку. Если зимой не до конца постаралась.
