Между тем застолье благополучно завершалось. Многие разбежались, многие уже валялись под столом, и мы с Елкой их там заперли, а помещение опечатали.
На следующее утро пришлось долго прибираться и приводить в чувство гостей, для чего очень пригодился выставленный Елкой ящик пива. Одна слезливая баба, из запертых, утверждала, что ее все-таки изнасиловали.
— Кто именно? — озабоченно поинтересовалась Елка. — А, не знаешь? Ну и нечего тут сопли размазывать! Дала по пьянке кому придется — делов-то. С каждым может случиться. — И Елка заботливо напоила пострадавшую пивом.
«Скучно на этом свете, господа», — сказал поэт.
Жить всегда скучно и стыдно. Как говорила Ирма, все живое разлагается и смердит.
Успокойтесь, милые бабоньки, я слышу ваш возмущенный вой. Разумеется, не с вас я списала все эти милые образы, а с себя самой. Никаких преимуществ я за собой не чувствую и ничем не отличаюсь от вас.
Честно говоря, я тоже надралась на этой подпольной собачьей свадьбе, и я была заперта и опечатана в этой преисподней в теплой компании себе подобных. А честно признаться — не такая уж пьяная я была и при желании вполне могла бы добраться до дома. Но то-то и оно, что у меня не было подобного желания: мне давно обрыдла моя семейная жизнь, надоело изо дня в день, без выходных, тянуть эту каторжную лямку работы, семейных нагрузок, магазинов, кухни да стирки, а по ночам еще исправно исполнять свой супружеский долг. Скажем прямо, я с удовольствием бы переспала с тем живописным уголовничком, хотя бы для разнообразия.
Сиделые люди тогда были в моде. С легкой руки наших борзописцев блатной элемент был окружен этаким романтическим ореолом, и многие бабы хавали эту дешевую наживку. Я и сама при случае могла бы влюбиться в подобного ублюдка и всерьез заняться вопросом его перевоспитания.
Но, к счастью, моему избраннику было не до меня: его всю ночь осаждали черти, с которыми он сражался, то бишь отбивался от них острыми ножами, бутылками и другими тяжелыми предметами, которые подворачивались ему под руку. Встревать в этот цирковой каскад летающих предметов было бы опасно для жизни, и поэтому я заперла бесноватого в отдельном отсеке, откуда потом всю ночь доносился яростный мат, порой переходящий в жалобные стоны и причитания.
А поутру, когда мы отпаивали его пивом, он, рыдая, подробно описал нам внешний вид своих врагов. Они были маленькие и зелененькие, прыгали на несчастного с потолка и ссали ему в рожу.
Что касается изнасилованной, то это, как всегда, была сердобольная Брошкина. Пока я мучилась с этим одержимым бесами хануриком, она кемарила где-то в холодке. Но стоило мне прилечь, она очнулась от стонов и в похмельном бреду возомнила себя не иначе как прекрасной спасительницей не менее прекрасного узника. Эта донкихотствующая особа обладала какой-то неистребимой потребностью выручать из беды всяких подонков, за что уже не раз была справедливо наказана, однако, в силу своего клинического слабоумия, не воспринимала преподанных ей жизнью уроков.
Вот и теперь, не успела я заснуть, как неугомонная Брошкина вызволила из-под замка буйнопомешанного, тут же получила по кумполу бутылкой и, как всегда, завопила, что ее насилуют.
Трудно описать, что тут поднялось. Освобожденный затворник, с ножом в руке, как смерч пронесся по всем помещениям: выдернул из постели новобрачных, перебил всю посуду, чуть не пригвоздил меня ножом к стене и даже выкопал из картошки гнома Аптеку, который никогда не приходил в себя раньше полудня. Некоторое время мы все неслись куда-то в жутком хороводе, спотыкались, падали и вопили, как полоумные, пока бывалая Клавка не изловчилась набросить на одержимого мешок из-под картошки. Тут уж мы навалились всем скопом и порядком помяли ему бока, выколачивая из него бесов.
Потом еще долго колобродил некстати разбуженный Аптека, пока разъяренный жених не закопал его обратно в картошку. И жених, в свою очередь, тоже пробовал выступать, но искушенная невеста быстро погасила его пыл громадным ковшом пива, после чего он распластался под столом и захрапел.
Когда все утихомирились, мы с бабами уединились в нашей раздевалке и набросились на пиво. Невеста в подвенечной ночной сорочке, Клавка в изодранном платье, Брошкина с перевязанной грязным полотенцем башкой и я, истерзанная, казалось, на мелкие кусочки, — мы все, охая, крякая и матерясь, заливали свои беды кисло-сладкой мочой, которую вряд ли можно было назвать пивом, и вели вялые дебаты на извечные бабские темы, и тут на меня внезапно нашел обличительный синдром, и я высказала им все, что думаю насчет нашей бабской участи.
Я сказала им, что ни в одной стране света нет и никогда не было такого затраханного, заезженного, замордованного, обезличенного, оболваненного и обездоленного женского населения.
Конечно, во многие периоды развития человечества, на всех широтах женская участь была далеко не завидной. Ее общественный статус колебался от матриархата до гарема. И по сей день эта амплитуда колебаний весьма обширна — от премьер-министра Англии до зачадренных женщин Востока. Но во все времена положение женщины в обществе было строго регламентировано домашним очагом, детьми, религией, национальными обычаями. Помимо мужа, призванного защищать ее интересы, за женщиной стояли класс, среда, общество, которые гарантировали ей стабильность и в случае нужды не только приходили ей на помощь, но также страховали ее от падений и формировали ее нравственный облик. Таким образом, в любой системе координат женщина являлась хранительницей не только домашнего очага, но также системы нравственности класса. И только наши оголтелые, одичалые бабы, совращенные и развращенные всеобщей трудовой повинностью, оболваненные эмансипацией, заезженные нищетой и бесправием, начисто лишены своего законного места в жизни. В единоборстве с природой, семьей и обществом наша трудящаяся женщина (чувствуете ущербность эпитета?) давно обратилась в замызганную и заезженную трудовую скотину, бесполую и безответную клячу, с которой обращаются хуже, чем с животным. И не в том смысле, что ее как-то изощренно бьют, тиранят или морят голодом (хоть и такое случается) — никто здесь над животными особо не издевается, их теперь мало, они уже вызывают умиление и сострадание даже у самых злобных старух. Нет, к бабам тут давно относятся хуже, чем к животным, а если и есть сходство, то оно заключается в том, что с теми и другими можно совершенно не считаться, ну абсолютно не стесняться перед ними в выборе слов и поступков, не стыдиться своих скотских наклонностей и пороков, можно опускаться до любой низости и даже доводить до самоубийства. И никто не осудит живодера, никто не заступится за безответное животное, никто не лишит подонка своей дружбы, и общественное мнение не всколыхнется в гневе и не заклеймит позором извращенца. Потому что нет такого общественного мнения, ибо нет самого общества, класса или среды, которое это мнение формирует. И никому не докажет несчастная жертва, что жила с подонком, ублюдком, вором, лжецом и преступником. Потому что некому доказывать.
Тише, милые бабоньки! Не толкайтесь и не галдите! Знаю, что вы не жалуетесь и всем довольны. Довольны подневольным, каторжным трудом, за который вам почти не платят, довольны трущобными коммуналками, в которых ютятся ваши семьи, довольны зловонными яслями и детсадами, где травят и морят голодом ваших детей, довольны школами, где из них растят преступников, довольны всей сферой коммунального обслуживания, где вам хамят и вас надувают, довольны преступной лживостью ваших вождей и, конечно, особенно довольны вашими драгоценными супружниками, от которых вы не получаете ничего, кроме издевательств и подзатыльников. Вы довольны, но я — нет. Поэтому не затыкайте мне рот, я буду говорить от вашего лица, от лица женского населения страны, от этого безликого, бесформенного нацбольшинства!..
Ой, бабоньки, да вы совсем озверели! Знаю! Слышу! «Мы не рабы, рабы не мы!» Да, мы не рабы, мы — рабочая скотина, которую употребляют на самой грязной, тяжелой, гнусной работе. На всех без исключения стройках трудятся одни женщины, на железных дорогах бабы кладут шпалы и вколачивают костыли, бабы работают геологами, откатчиками вагонов в шахтах и даже чернорабочими и грузчиками, уж не говоря о трудоемких сельскохозяйственных работах, где сплошь одни бабы. Законом, хотя бы на бумаге, охраняются уже почти все виды животных, рыб и растений, но только не женщины.
Ах, вы не грузите эшелоны и не таскаете мешки с цементом? Поздравляю, зато вы всю жизнь прете сумки такой тяжести, что почти у каждой из вас опущение внутренних органов. Может быть, вы этого не знаете? Да посмотрите вы на себя, на что вы похожи! Вы не живете, а боретесь с жизнью и всегда терпите поражение. Навряд ли в вашей биографии был хотя бы один не то чтобы счастливый, а просто тихий и спокойный день. Вы отдыхаете только в абортарии.
