Хрустнули косточки, когда они сгребли друг друга в объятия.
Дверь осталась распахнутой. Проходившак мимо старушка горничная прошептала слезливо: "Братики встретились". Подобные сцены в армейской гостинице ей частенько доводилось видеть, и всякий раз они волновали ее материнское сердце. Она тихонько толкнула дверь, прикрывая.
— Проходи, Валентин Алексеевич, раздевайся, — приглашал Зосимов. — Дай-ка я твою драгоценную папаху определю должным образом. Вот тут, на верхней полке.
Булгаков снял шинель, окинул взглядом комнату. Это был общий номер, к стенкам прижимались четыре кровати.
— Не ахти как устроился ты в столице, — заметил Булгаков.
— Очень даже неважно, — согласился с этим Зосимов, смутившись. — И то администратор предъявил ультиматум: к девяти часам утра выселиться.
— Поедем к нашим! Прямо сейчас.
— Нет, спасибо. Я сегодня ночью улетаю, билет в кармане.
— Ну, если так…
Булгаков достал сигареты, чиркнул зажигалкой. Зосимов взял предложенную ему сигарету, повертел в пальцах, но не закурил.
— Лена привет тебе передает. Просила заезжать в гости, — сказал Булгаков.
— Спасибо. Спасибо и целую ручку. Моя Пересветова, если бы знала, что мы встретимся, тоже передала бы тебе привет.
— Варвара Александровна человек наш, армейский, — тепло улыбнулся Булгаков. — Как она поживает?
— Неплохо.
— А жизнь в том городе нравится? Ты ведь все там же служишь, в округе ПВО?
— Да, город хорош, хотя и своеобразный.
— Девчата твои как? Повырастали небось?
— Старшая, Наташка, в этом году десятый класс заканчивает, младшая ее догоняет.
— О, невесты уже!
Зосимов похмурел при этих словах: он не любил, когда о дочерях говорили, как о невестах. Какая-то непонятная ревность просыпалась в нем.
Еще раз чиркнула зажигалка в руках Булгакова.
— Прикуривай, Вадим Федорович.
Зосимов решительно положил в пепельницу незажженную сигарету.
— Знаешь, я бросил курить.
— Давно ли? — насмешливо спросил Булгаков, защелкнув свою изящную зажигалку.
— Уже больше года.
Булгаков пожал плечами.
Словно извиняясь, Зосимов начал торопливо пояснять:
— В последнее время сдает здоровье, Валентин Алексеевич. Не пью, не курю, ничего такого лишнего, понимаешь, а оно все хуже.
— Летаешь много.
— Летаю, конечно, много… — Зосимов потянул носом душистый дымок, повисший облачком. Эх, как ему хотелось закурить сейчас! Он продолжал рассказывать о здоровье, стараясь отвлечь, оторвать мысль от сигареты, лежавшей в пепельнице: — Растет кровяное давление. Медленно, но растет, проклятое. В Москву я ведь на центральную медкомиссию приезжал. Наши эскулапы боятся ответственности, сюда послали. Уж тут крутили-вертели, насквозь всего просвечивали. Пронесло. Допущен к летной работе. Но это, кажется, в последний раз. — Зосимов поднял на Булгакова жалкий, растерянный взгляд: — Спишут меня скоро, Валентин Алексеевич.
Последние его слова прозвучали так, как если бы он сказал: "Конец мне скоро…"
Булгаков отвел глаза, стал смотреть куда-то в окно. Не нашлось у него слов утешения для друга, ибо в его собственном понятии отстранение от летной работы смерти подобно.
— А я вот курю, — сказал он, попыхивая сигаретой. — Курю все время и ничего, на здоровье не жалуюсь. По какому-нибудь торжественному случаю и выпить могу.
Зосимов тряхнул головой, будто хотел сбросить с себя грустное настроение.
— Сегодня случай очень торжественный: мы с тобой встретились в Москве, Валентин Алексеевич. Сейчас пойдем и выпьем. — Зосимов решительно поднялся. — Пойдем, пойдем. Тем более что я тут один тост хороший придумал.
— В ресторан хочешь? — спросил Булгаков. И протянул руку за папахой.
— Мы оба в форме, в ресторан не поедем, — возразил Зосимов. — Спустимся вниз, в буфет. Там в это время пустота, а если кто и есть, то все свои, офицеры.
Когда они вышли в коридор, отворилась дверь напротив. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы увидеть интерьер уютного одноместного номера. В следующий миг дверь закрылась, толстенький майор запер номер и положил ключ в карман.
— Во как надо устраиваться, — сказал вполголоса Булгаков. — По виду начклуба какой-то или казначей, а номерок отдельный имеет. Не то что ты, инспектор техники пилотирования.
— Куда уж нам, строевым офицерам. Дали койку переспать, и на том спасибо, — ответил Зосимов. — Ты видел, входя в гостиницу, сколько народу толпится у окошка администратора?
— Видел…
— И подполковники, и полковники, и постарше нас с тобой. А над окошком табличка висит: "Мест нет".
— Для кого нет, а для кого и есть.
Толстенький майор независимо вышагивал впереди них, и если не слышал, то, наверное, догадывался, о чем разговор. Оглянулся: лицо у него было красным и злым.
На первом этаже — большая столовая, работающая с утра до вечера и всегда с перегрузкой. А в цокольном этаже — буфет, где можно посидеть с другом и спокойно побеседовать. Две официантки — Маша и Шура, — чьи молодость и зрелые годы прошли между этими столиками, знают в лицо, наверное, половину офицерского корпуса. Булгаков дружески кивнул обеим, как старым знакомым, и они ответили ему приятно-кокетливыми, сбереженными с молодости улыбками.
— Машенька, — попросил Зосимов, — неси-ка нам, пожалуйста, по сто пятьдесят граммов чайку. Лимон, шпроты — все, что полагается.
Маша отлично поняла, какого надо "чайку". Принесла коньяк.
— Так вот… — Зосимов поднял рюмку. — В нарушение своего сухого закона, вопреки всем невзгодам, пью за то, чтобы ты, Валентин Алексеевич, стал генералом.
XXV
Косаренко обладал каким-то удивительным чутьем: он появлялся там, где вот-вот должен вспыхнуть спор, в полку не помнили случая, чтобы копья ломались без него.
В этот раз, когда штурман наведения нервничал и готов был крепко ругнуть одного-другого летчика, замполит бесшумно проник в герметические двери КП и подсел к экрану.
По светло-зеленому полю индикатора кругового обзора двигались белые точки. Расстояние между ними сокращалось — это значило, что перехватчик настигает цель.
Предварительное наведение протекало спокойно и ладно: штурман давал команду по радио, летчик тотчас же ее исполнял. Но вот истребитель выведен в исходное положение для атаки, на КП с нетерпением ждут от летчика пару слов: "Цель вижу", а он все молчит. В воздухе — первоклассный летчик, командир звена. Наверняка же видит цель на своем бортовом радаре, а помалкивает: вдруг исчезнет?
Штурман наведения и так и сяк ему подсказывал, уточняя курс, высоту, скорость, — в ответ молчание.
— Долго ты его за ручку водить будешь? — не утерпел замполит.
— Хе-хе! — сердито усмехнулся штурман наведения, показав замполиту свой ощеренный профиль. — Некоторые господа перехватчики привыкли, чтобы их подводили к самой цели, вплотную.
Косаренко покачал головой.
— А ты проверь, видит он цель или нет. Скомандуй ему отворот.
Штурман подал команду выводить из атаки. Летчик тут же закричал: "Цель вижу!"
— Ага, жалко стало! — рассмеялся замполит. Он уточнил фамилию летчика и что-то записал себе в блокнот.
Перехват не состоялся.
Наморщив лоб, сидел в углу на табурете Косаренко, усталый и мрачный.
— Встреча летчиков и офицеров наведения когда намечается? — спросил он.
— Завтра, после разбора полетов, — ответили ему.
Косаренко порывисто встал.
— Не завтра, а сегодня хотел бы я с ними поговорить.
Сейчас! — Уходя, он обернулся: — Полеты кончаются. Соберу ненадолго летный состав. И вас приглашаю, штурман наведения.
— Есть, товарищ подполковник.
Собирать летчиков специально в методическом классе или в парашютной, где обычно занимались, Косаренко не стал. Никакой официальности! Завел разговор сразу, врезавшись в толпу очкастых, затянутых в высотные костюмы и оттого поджарых, похожих на донкихотов людей. Черные глаза Ивана воспаленно заблестели, когда он нацелился на капитана, упустившего нынче воздушную цель.
— Разминулись, говоришь, как в море корабли? Сел на спину бомберу и не заметил! Слез и полетел дальше…
В толпе летчиков послышались иронические восклицания, исподволь назревал смех и вот-вот должен был взорваться.
— Для таких перехватчиков надо указки повесить на небесах: направо пойдешь — цель найдешь, налево свернешь — ни хрена не найдешь.
Взрыв хохота.
Когда стихло, капитан сказал:
— Я высоту нечаянно перебрал, товарищ подполковник. Сам не заметил, как перебрал, и потому проскочил над целью.
— А-а-а… — Косаренко сразу сделался серьезным. — Хорошо, хоть признался, а то бы мы так и не узнали, почему ушла цель.
