Ошибка есть ошибка — за это не наказывают, на этом учат. Косаренко оставил капитана в покое, начал подступать к другим летчикам, к тем, которые хитрили в воздухе, кого штурману пришлось "водить за ручку".
XXVI
Иногда на аэродром истребителей-перехватчиков прилетал замкомандующего. Сюда он наведывался чаще, чем на другие аэродромы, а почему — надо у него самого спросить. Это был один из тех авиационных генералов, кто и в зрелом возрасте и при высоком ранге отказывался от пассажирского кресла в транспортном самолете. Садился в сверхзвуковой истребитель и летел, куда ему нужно.
Как он сажал машину! Глиссада снижения — что по лекалу вычерченная, скорость чуть занижена, угол чуть увеличен — и вот истребитель, этот вздыбленный дракон, приземлился, нежно касаясь бетонной полосы.
Летчики выходили смотреть, когда заходил на посадку генерал.
Когда же он вылезал из машины и менял гермошлем на фуражку, обнажая при этом на мгновенье седую голову, летчики держались подальше: мало ли о чем спросит. Генерал не только летал отменно, но и в технике и в аэродинамике был силен.
Алешка же Щеглов набрался однажды нахальства. Подошел к генералу, щупленький такой, подлетыш, козырнул.
— Товарищ генерал, лейтенант Щеглов, разрешите обратиться.
— Ну? — генерал повернулся к нему вполоборота, продолжая следить за движением самолетов на бетонке.
— Какую вы скорость держите на снижении, после ближнего привода?
Юный летчик задал чисто профессиональный вопрос старому летчику. Почему бы не ответить вот так же просто? И генерал назвал ему скорость. Она была километров на двадцать меньше положенной.
— Только вам… Щеглов, кажется?
— Так точно, товарищ генерал: Щеглов.
— …Вам не следует, как говорится, перенимать мой опыт. Лучше придерживаться инструкции по технике пилотирования.
Щеглов откозырял. Быстрым движением генерал протянул ему руку, хотя они не здоровались и не прощались.
В тот же день — были как раз полеты — Алеша попробовал сажать машину при заниженной скорости и увеличенном уголке, попробовал выписать на подходе к бетонке плавную, красивую дугу.
Эксперимент не удался.
Строгое соответствие скорости, угла не так-то просто было подобрать. Трудноуловимый предел балансирования то и дело ускользал, наверное, так терял бы тонкую струну под ногами малоопытный канатоходец. На заниженной скорости машина вдруг стала проваливаться. Поддержать ее тягой двигателя! Рычаг газа дан вперед, но пока-то турбина выйдет на большие обороты, пока-то дождешься скоростного рывка…
Тяжелый самолет с усеченными до предела крылышками мог держаться в воздухе лишь на двигателе, а парить, как планер, не умел. Глиссада снижения получилась у Алеши с двумя крутыми уступами. При последнем провале едва успел подхватить машину у земли. Чиркнул колесами по грунту до бетонки, поднялось облако рыжей пыли…
— Спокойно! — предупредили по радио. С вышки все, конечно, видели.
Второй раз самолет опустился уже на бетонку. Покатился.
— Парашют есть, — услышал Алеша в наушниках. И одновременно почувствовал силу тормозного парашюта, сдерживавшего бег машины.
Вытирая пот после сущей бани в кабине самолета и после чувствительной вздрючки от командира эскадрильи, Алеша сказал себе: "Нет, ну его к черту!"
Он решил вернуться к доброму, испытанному методу, четко и ясно описанному в инструкции по технике пилотирования. Но какая-то заноза, видимо, осталась. Однажды при заходе на посадку потеря скорости подстерегла его, как злая собака. Опять выхватил машину на последних метрах высоты. Еще хуже получилось в другой раз ночью. Ночью вообще летать страшно, если честно признаться, а тут еще такая ошибка. В темноте ничего не видно, только слабый пунктир огоньков показывает, что там полоса. Тянется пилот, следит за огоньками и незаметно для себя опускает нос машины. И тут она как ринется вниз…
Начали Щеглова ругать за посадки, чего раньше никогда не было.
— Отсебятину прешь! Так когда-нибудь в землю ткнешься! — кричал комэск.
— Дать ему пять провозных полетов на спарке, десять, если надо! — приказал исполняющий обязанности командира полка.
Досадливо морщась, слушал все это замполит. Так вот можно задергать, заучить молодого летчика, и он потеряет свою прежнюю крепкую хватку в полетах. Такие случаи бывали.
— С вашего разрешения со Щегловым полетаю я сам, — сказал Косаренко.
Врио командира полка не ответил ни "да", ни "нет".
Комэск возражал:
— Есть у Щеглова командир звена, пусть он и возит его. А то привык этот Щеглов быть на особом положении. Любимчик полковника Булгакова…
— Да при чем тут особое положение? Человеку нужно помочь, — возмущенно заметил Косаренко.
— Пусть командир звена помогает своему подчиненному.
— Ладно. Решим, как надо поступить в данном случае, — произнес Косаренко с твердостью.
Комэск, недовольно махнув рукой, отошел.
Свое мнение Косаренко еще раз повторил врио командира полка, и тот согласился. Вынужден был согласиться.
Впервые после отъезда Булгакова почувствовал замполит, как плохо и как одиноко ему стало без Валентина Алексеевича. Тот бы разве стал обычный рабочий вопрос возводить в принцип? Никогда!
Прежде чем сесть в учебно-боевой самолет, замполит отвел Щеглова в сторонку — потолковать надо было.
Лейтенант осунулся за последнее время, взгляд его, прежде такой живой и уверенный, поблек. Исподлобья посмотрел он на замполита, видно, приготовившись выслушать очередное нравоучение. Но замполит сразу заговорил в доверительном, дружеском тоне, и натянутость исчезла.
— Подозреваю, что укоренилась ошибка, которой вы сами не замечаете и даже не знаете, откуда она взялась.
— Может быть… — отозвался Щеглов.
— Эта машина, — замполит похлопал ладонью по округлому фюзеляжу, — сложная машина, кто ее только выдумал.
— Кто же выдумал? Конструктор.
— Вот я и говорю…
Замполит поискал палочку на земле. Поясняя, он привык что-нибудь чертить.
— Бывает полезно вернуться немного назад, — продолжал замполит. — Посадка для военного летчика второго класса Щеглова, конечно, пройденный этап. Ничего. Не стесняясь, пройдем его еще раз. А чтобы как-нибудь опять самолет не загремел вниз (он же тяжелый как колун), будем заходить на посадку на повышенной скорости. Это, чтобы вытравить укоренившуюся ошибку. Вы согласны со мной, Щеглов?
— Очень даже согласен, товарищ подполковник.
— Тогда полетели.
В прежние времена излюбленным методом всех инструкторов было преднамеренно допустить какую-то ошибку и тут же показать, как ее исправить. Применительно к сверхзвуковому истребителю такой метод уже не годился. Эта сложная машина требовала только безошибочной техники пилотирования. И замполит показал Щеглову образцовый полет по кругу и образцовую посадку на чуть повышенной скорости.
— Понятно?
— Все понятно.
Вслед за тем выполнил такой же полет Щеглов. И еще раз — Щеглов; замполит только наблюдал из кабины инструктора.
— Ну и хватит, — решил замполит. — Если получается нормально, зачем зря гонять спарку?
С того дня лейтенант Щеглов продолжал летать хорошо и уверенно, будто никакой ошибки на посадке не бывало. В боевой подготовке он по-прежнему первенствовал среди молодых летчиков.
Прошло порядочно времени. И когда о пережитом вспомнить было уже не больно, замполит как-то спросил Щеглова:
— А с чего это вдруг, Алеша, ты начал тогда "падать" на посадке?
Щеглов ответил не сразу. Вспомнив что-то, начал краснеть.
— Мне просто интересно, так, для себя… — пояснил свой вопрос замполит.
Алеша опустил и поднял глаза, но смотрел на замполита доверчиво.
— Хотел попробовать, как наш генерал сажает машину, — признался он.
— Я так и знал! — воскликнул Косаренко. — Думаю, не может же быть, чтобы так, ни с того ни с сего!
Разговорились они, когда Щеглов был на дежурстве. В комнате отдыха летного состава как раз никого больше не было. Замполит заглянул сюда, увидел Алешу, склонившегося над книгой, и подсел к нему.
— Наш генерал — старейший пилотяга… — задумчиво продолжал Косаренко. — Он летает уже лет около тридцати, перебрал почти все типы истребителей и бомбардировщиков. При его огромном опыте можно позволить какое-то отклонение. У него может быть свой стиль и свой летный почерк. Он сидит в самолете свободно и спокойно, как на табуретке. А молодой летчик, способный летчик вроде тебя, Алеша, все-таки чувствует себя, как за партой во время контрольной по алгебре: решает задачу правильно, но весь напряжен в струнку. В этом вся разница. Полетаешь десять-пятнадцать лет, и у тебя будет достаточно опыта, тогда и ты сможешь себе позволить элементы творчества.
