– А?
– Да... – согласился Савичев.
– Красота?
– Слов нет.
– Значит, продаешь?
– С какой стати?
– Мы же договорились: если я докажу. Я доказал?
– Чего ты доказал?
– Ну, что красота?
– Ничего ты не доказал. Она сама себя доказала. И ты вообще соображай: красоту продавать!
Прохоров кивнул:
– Правильно. Не надо. Я тебе больше скажу: если кто попробует... Не позволю! Тот же Нестеров. С какой стати? Не имеет права!
– Так это ты ему велел, – напомнил Савичев.
– Я? Он врет. Я что, с ума сошел? Это же моя родина!
Нестеров в это время вернулся домой. Войдя, услышал шаги в комнатке-спальне. Радостно окликнул:
– Нина?
Из комнатки вышла Клавдия-Анжела.
– Извините, что без спроса. Я вот что. Вы не сердитесь, но я передумала. А деньги возвращаю. Я, как знала, ни рубля не потратила, всё цело. Вот, возьмите, – Клавдия положила деньги на стол. – Только очень прошу, соглашайтесь. Потому что я ведь и до суда дойду, если надо. Вы чего?
Нестеров улыбался:
– Ничего. Я рад. С возвращением. Тем более что я собрался уехать.
18
Нестеров собрался уехать, но на клубе уже висело объявление: «ПОСЛЕ КИНО СЕАНС А.Ю. НЕСТЕРОВА, КОТОРЫЙ ОН ОБЕЩАЛ. БЕСПЛАТНО (ЗА СЧЕТ АДМИНИСТРАЦИИ). ЯВКА СТРОГО ОБЯЗАТЕЛЬНА».
И на этот сеанс Нестерову придется пойти, хотя он не собирался его проводить.
Потому что уехать, не объяснившись, невозможно. И не перед начальством, конечно.
Клуб был набит битком. Кино смотрели невнимательно, переговаривались, перешептывались – тем более что фильм опять был старый, всем давно известный.
И вот зажегся свет, вышел Лев Ильич и объявил:
– Никто не расходится! Как обещали: сеанс психотерапевта и экстрасенса Александра Юрьевича...
– Да знаем уже давно! Давай его сюда!
Нестеров вышел.
– Здравствуйте.
– Виделись! – закричал Володька.
– Записки можно давать? – спросил Ваучер.
– Какие записки?
– Ну, у кого какая болезнь. С фамилией. А то откуда ты поймешь, что у кого лечить?
– Сеанса не будет, – сказал Нестеров.
– Как это не будет? – сердито спросил Лев Ильич.
Нестеров не ответил. Он вообще был в этот вечер рассеян, но не так, как было при первом сеансе, тогда рассеянность была болезненная, туманная, а сейчас, наоборот, ясная. Может быть, слишком ясная: кажется, что понимаешь и видишь всё. Но все оно и есть всё, оно не дерево, и не облако, и не отдельный человек, поэтому понимать-то понимаешь, а сказать – трудно. Нестеров всё же попробовал.
– Есть такая очень древняя притча, – сказал он. – Решил человек утопиться, пошел к реке, а там кто-то тонет.
– Без намеков! – крикнул Суриков, но благодушно, ибо Наталья и накормила его ужином, и дала выпить, и взяла с собой в клуб: она еще прихрамывала и надеялась, что Нестеров поправит ей ногу.
– Так вот, – продолжил Нестеров, прохаживаясь вдоль края сцены, глядя в пол, как это часто бывает с тем, кто размышляет на ходу и подбирает слова. – Бросился он спасать утопающего, а тот ухватил его за руку так крепко и сильно, что утянул в воду. И начали оба барахтаться.
Но тот, который хотел утопиться, был всё-таки посильнее, он вылез сам и вытащил другого. И сказал ему: «Что ты наделал, я хотел утопиться, а ты мне помешал!» Тот удивился: «Наоборот, я мог тебе помочь, зачем ты стал сопротивляться? Хотел спасти меня?» «Нет, – ответил несостоявшийся утопленник. – Просто утопиться по своей воле и быть утопленным – разные вещи». «Можешь повторить в любой момент», – сказал спасенный. «Не могу. Я понял: если я шел топиться и, увидев тебя, полез спасать, значит, я еще слишком живой. Покончить с собой может только тот, кто умер при жизни». И они ушли от реки.
– И пошли выпивать! – заключил Мурзин, которому без этой концовки рассказ показался незавершенным.
– И пошли выпивать, – согласился Нестеров. И вдруг обратился к Сурикову: – Василий, ты мне сегодня очень помог. Я вдруг понял, что я тут делаю. Я тоже сижу на дереве. Вешаться, конечно, не собираюсь, но и слезть не могу. То есть не хочу. Потому что слезешь – надо куда-то идти. А куда? Ты понимаешь?
Василий кивнул, задремывая.
Только сейчас Нестеров обратил внимание, что большинство присутствующих крутят головами и руками или просто спят. В том числе и Мурзин, исчерпавший последний запас бодрости своим выкриком.
Нестерову это не понравилось.
– Перестаньте! Я же сказал: не собираюсь я вас гипнотизировать, кодировать, не хочу я давать вам никаких установок! Проснулись все!
Тщетно. Вместо этого заснули и последние, кто еще бодрствовал, включая братьев Шаровых.
Нестеров обвел зал глазами.
Усмехнулся:
– Ладно. Спите. Проснетесь счастливыми и здоровыми, насколько это возможно. А мне пора. Лучше всего, если вы меня забудете. Ну и...
Нестеров долго еще стоял, как бы вспоминая, что еще нужно и можно сказать.
Но сказал только одно слово:
– Спасибо.
И ушел со сцены.
19
Он ушел со сцены и уехал в тот же вечер.
А анисовцы благополучно проснулись и разбрелись по домам в каком-то смутном состоянии и настроении.
Но, наверное, Нестеров всё-таки обладал какой-то силой, пусть не сверхъестественной, но имеющей действие: его забыли. При этом помнили все происшедшие события: что искали клад, что устроили гонку на выживаемость, что кто-то зачем-то хотел скупить дома, что Суриков хотел повеситься, что Клавдия-Анжела уезжала, а потом вернулась... Но всё представлялось случившимся само собой, без участия Нестерова. Даже Нина вспоминала это будто сон, в котором приснилось что-то не действительное, а мечтаемое.
Клавдия-Анжела однажды, прибираясь, нашла под диваном коробку, в коробке пузырек, на пузырьке этикетка «Морфилениум»[2], пузырек доверху наполнен таблетками. Она повертела в руках, понюхала, пожала плечами и выбросила находку в помойное ведро.
Речь идет о романе А. Слаповского «Я – не я» и повести «Закодированный».
Морфилениум – лекарственный препарат, обладающий снотворным действием. Известен также тем, что значительная доза, усыпляя, гарантирует летальный исход во сне. По этой причине снят с производства.
