Но толерантность вступила в непримиримое противоречие с либеральным приматом свободы как таковой — забывшей о своем происхождении и уже отвергающей как пережиток приоритетность христианской культуры и морали. Доктрина всеобщего радикального равенства, быстро побеждающая в западных обществах, приходит на смену толерантности, делает ее далее невозможной. Речь идет уже о полном равенстве, в частности, сексуальных ориентаций. Однако быстро вбить в сознание людей столь противоестественные понятия все же трудно, и вот всевозможным меньшинствам даются уже приоритетные права. Принцип групповых прав уничтожает права личности, он все более грубо выступает в форме дискриминации, расовой и сексуальной. В обстановке разнузданной политкорректности мало кто решается напомнить, что белый гетеросексуал тоже человек. А упоминания о христианском характере европейской морали, о христианской культуре как доминанте — восторжествовавшим «проектом» и вовсе поставлены под запрет.
Автор «Поминок…» дает ясные объяснения многим сторонам евро-американской жизни, которые мы часто воспринимаем лишь как грустные парадоксы. Так, орудием разрушения западной цивилизации Грей считает и фетишизацию права. Обращение к праву как к высшей, безоговорочно авторитетной инстанции, пишет автор, чисто английская традиция. И потому в Великобритании принцип безусловного верховенства закона эффективен и сегодня: структура английского общества не изменилась кардинально, тысячелетняя традиция и невеликость территории способствуют его духовной консолидации. Но либеральное мышление совершило свою обычную ошибку: оно объявило примат правового подхода универсальным, всеобщим принципом. И вот «всеобщий принцип» не работает… уже в США. Ни один из раздирающих американское общество конфликтов не был хотя бы смягчен решением Верховного суда. Английская модель не срабатывает: формально-правовой подход повелевает считать конфликт разрешенным очередной поправкой к Конституции — а напряженность в обществе растет. Парадоксальным образом этот подход исключает поиск столь прославляемого на Западе компромисса между различными точками зрения, различными слоями общества. Вместо компромисса одна из равноправных с точки зрения фундаментальных принципов позиций объявляется имеющей силу закона. Все это ведет «к политизации закона и к превращению судебных учреждений в арену политической борьбы. Конечным результатом этого процесса является не столько перевод политической жизни в практику правовых дискуссий, сколько разрушение самой политической жизни».
Грей приводит примеры. Проблема абортов частично решена в европейских странах — путем законодательно закрепленного компромисса между различными точками зрения. В США попытались найти абсолютное, в области конституционного права, решение вопроса. И в итоге проблема все больше грозит гражданскому миру в стране.
«Правовому либерализму» Грей противопоставляет либерализм политический: бесполезно заглушать политическую жизнь «безусловными» правовыми решениями. Нужно искать компромиссы между общественными группами и закреплять их в текущем (а значит, подлежащем изменению при изменении общественных условий) законодательстве.
Казалось бы, перспективный путь. Но… искать компромисс можно лишь на основе базовых ценностей данной культуры. А признание этого факта — уже полная ревизия «проекта»: как при этом быть с радикальным равенством всех форм жизни? Можно временно примирить разные точки зрения на аборт, пишет Грей. А как примирить принцип неприменения силы к оппоненту в споре с принципом, согласно которому силовое решение есть благо? То есть примирить, конечно, можно — ясно признав право и обязанность христианского государства всей своей мощью христианские принципы защищать. Но что при таком подходе останется от плюралистического мировоззрения?
Так неолиберальная идеология заводит постхристианский мир в тупики. Или все-таки — в лабиринты, из которых еще возможно найти выход?
Как быть с постхристианским миром? На это Джон Грей, исходя из своей концепции, и не должен давать ответа. Ибо он предлагает насаждать минимальные базовые ценности на ствол своей, традиционной, культуры. Поэтому «рецепты» Грея сдержанны и осторожны. Но при этом представляют острый интерес. Главным образом из-за незацикленности автора: он ищет истину, никакому мировоззрению он на корню не присягал. Россия — европейская страна, — но сегодня ей надо приглядываться и к Азии. Нет, не к Китаю — к Японии: японские условия, начиная с позапрошлого века, нам близки. А из европейских моделей особо надо изучить немецкую. По разным причинам, в частности, из-за восторжествовавшего в ФРГ национального примирения и согласия. Из которого, заметим, нацистская номенклатура оказалась историей исключена…
Несмотря на усилия описанных Греем культуртрегеров либерализм в России отжил свое. Сокрушив коммунистическую экономику, он заслужил этим вечную благодарность россиян. Но нельзя вечно жить с кувалдой в руке. «Россия пойдет третьим путем», — так можно с уверенностью сказать, приняв за систему отсчета две сомнительные координаты «социализма — либерализма». Каким окажется этот путь — уведет ли он нас в степи и улусы или ляжет все-таки по европейскому континенту? Кажется, последнее предопределено всей нашей докатастрофной историей; но густой туман постсоветских представлений — помеха на этом пути. «Выбор России не может не оказаться антилиберальным и антиевропейским», — так ничтоже сумняшеся сопрягают сегодня многие.
Книга оксфордского политолога — неплохое противоядие против подобных опасных отождествлений.
Валерий СЕНДЕРОВ.
Книжная полка Дмитрия Быкова
+7
Игорь Караулов. Перепад напряжения. Сборник стихов. СПб., «Амфора», «Геликон Плюс», 2003, 101 стр.
Разобрав в прошлом выпуске прозаическую серию «Амфоры» — цикл «Из книг Макса Фрая», — обратимся к стихотворной: поэтических серий, в которых издавались бы ныне живущие и сравнительно молодые, в России сейчас — раз и обчелся. Правда, «современниками» дело не ограничится: в серии вышла книга стихов киевского русскоязычного поэта Игоря Юркова (1902–1929), ныне совершенно забытого. В ближайшее время предполагается издать томики Пушкина и Некрасова, составленные и прокомментированные современными поэтами. Но прочие книги — сборники Игоря Караулова (Москва), Александра Кабанова (Киев) и Ольги Родионовой (сейчас в США, Нью-Джерси) — представлены поэтами, которым от тридцати до сорока.
Караулову тридцать шесть, и его книга пока, по-моему, лучшая. Это поэт со своей интонацией — и с тайной. Составители серии провозгласили (в том числе на презентации, имевшей быть в мае) установку на линеарный, традиционный, внятный стих — надо же когда-нибудь напомнить читателю, что есть литература и помимо «Вавилона», да, собственно, в «Вавилоне» она и не ночевала… Но Караулов как раз не слишком внятен. Его понимаешь не буквально, а может, и неправильно — кто ж знает, что он имел в виду; отзываешься на звук и веришь звуку. У него очень свободное дыхание, естественная речь — и неотпускающая, вечная подспудная горечь; при этом, конечно, он часто, но легко, впроброс, упоминает парольные цитаты и ключевые слова. Стихи чрезвычайно культурные и ничуть не вторичные при этом: интонация сниженная, местами разговорная. Ощущение конца эпохи и конца жизни; странная смесь желчности и благодарности. «Жизнь просто пройдет по Остоженке, / до Обыденского угла, / и цветочница в тертой кожанке / не подскажет, где та прошла. / Эта жизнь пройдет незамеченной / мимо нищего, и мента, / и печальной гулящей женщины / с сигареткой в изломе рта. / Я же, взглядом минуя вывески / и шатучих лесов настил, / подивлюсь, как Илья Обыденский / паруса свои распустил, / как бушприта его сияние / достигает надземных вод, / как в зарницах ликуют здания, / и не жалко, что жизнь пройдет».
При этом Караулов вовсе не чуждается политических реалий и социальных диагнозов — но как-то у него все это переплавлено, биографически оплачено, а потому и не декларативно. «Поколение дворников и сторожей / до отвала наелось своих миражей, / отмело, отплясало, отпело. / А мы — поколенье ежей и ужей, / мы любим конкретное дело. / Что ж, дивись, приживальщик прокуренных нор, / как ловка моя вилка и нож мой остер, / как, припомнив былую породу, / в бокале, и в венах, и в ванне — на спор! — / портвейн превращается в воду».
Сравнивать его не с кем — он пока в своей генерации один. Надо бы хоть двух-трех, чтобы по-настоящему держать уровень. Но так, как Караулов, работать с реальностью никто не рвется — всем страшно писать про себя: заглянешь, а там ничего хорошего.
Алексей Иванов. Географ глобус пропил. Роман. М., «Вагриус», 2003, 450 стр.
