Баширу интересно было наблюдать, как у его собеседника дух захватывало от красноречия, как он разогревался, и чем дальше, тем больше, отыскивая все новые и новые аргументы, доказательства, обвинения. «С Рамданом они бы прекрасно столковались», — подумал Башир.
Юбер пулей выскочил из комнаты, и Башир слышал, как капитан спросил его:
— Ну как, поговорил с лекарем? Как он тебе показался?
— Буржуй. Гнусный буржуй-космополит. Как только вы создадите здравомыслящее и умное правительство, его надо будет тут же расстрелять.
Капитан, смеясь, вернулся в кабинет.
— Ну все, доктор! Приговорил тебя Юбер к смертной казни.
— Я слышал.
— Правда, на после войны. До тех пор тебе отсрочка… Что за человек он, по-твоему?
— Я же тебе говорил… неизлечимый!
— А заразный? Я имею в виду для солдат?
— Нисколько!.. Он из людей, больных принципом. Им все кажется, будто остальные созданы лишь для того, чтобы иллюстрировать их принципы. Если же человек не укладывается в определенные для него рамки — а всегда бывает именно так, люди ведь не помещаются в рамки, в которые их хотят запереть, — тогда эти фанатики становятся опасными, они готовы жечь, резать, сметать, убивать, лишь бы спасти свою доктрину.
На время отпуска Башир снял себе небольшой домик в горах, чуть повыше Айн-Лёха. Над домиком, на высоте пятидесяти метров, начиналась дубовая роща, потом кедровый лес. Внизу, среди ив и кустов роз, блестело зеркало пруда, в котором вода согревалась солнцем не раньше одиннадцати часов. Деревня Айн-Лёх взбиралась на горный склон уступами глиняных террас, почти сливавшихся с землей, в которой они были вырублены.
Одни — марокканцы, приехавшие сюда на лето, — прогуливались, изображая полное безразличие ко всему окружающему; другие — здешние жители в длинных, до пят, джеллабах — старались не попадаться на глаза. Так жил Башир на краю света, вдали от людей. Вот почему он очень удивился, когда однажды ночью услыхал сквозь сон, как кто-то зовет его по имени: «Доктор Башир…»
То был высокий черноволосый парень.
— Простите, доктор, я разбудил вас. Дело в том, что у меня в доме больной. Это совсем рядом, около пруда…
Башир оделся.
— Меня зовут Бушаиб, — сообщил ему по дороге юноша.
Башира ввели в большую комнату. Перед его приходом здесь, видно, пытались наспех навести порядок. В углу ярким пятном выделялась красная салфетка, которой прикрыли корзинку, полную бутылок из-под вина. Рядом стояли лыжи, забытые, верно, еще с прошлой зимы. Проигрыватель, вокруг которого стояли три или четыре пепельницы, полные окурков, разносил по дому причудливые трели тягучей восточной музыки. Навстречу Баширу поднялись, силясь изобразить на своих лицах огорчение, двое загорелых парней. Вдоль стены впритык один к другому стояли низкие диваны.
На коврике перед одним из них, скорчившись и закрыв пылающее лицо руками, тихонько стонала совсем юная девушка.
— Что с ней? — спросил Башир.
— У нее болит живот, и ее рвет. Мне кажется, у нее лихорадка.
— Она слишком много выпила, — сказал Башир.
— Нет, доктор, уверяю вас, ни капли.
Башир показал на корзинку с бутылками.
— Нет, это мы, — сказал Бушаиб.
Башир осмотрел девушку. Она без конца просила: «Оставьте меня, у меня все в порядке».
— Девушка права, — сказал Башир, — у нее действительно все в порядке.
Он наклонился над ней и тихонько сказал:
— Только не надо перепивать.
Она заплакала. Открылась дверь. Вошла другая девушка, постарше. Она была еще красивее и разодета, как на праздник. Медленно пересекла она комнату, устремив взор куда-то вдаль, словно никого не видя. Посадила подружку рядом с собой на коврик, обняла, погладила ей волосы и стала утешать, как ребенка:
— Махсен, сердечко мое, не плачь. Через неделю ты все забудешь. Надо научиться забывать.
Махсен проговорила сквозь слезы:
— Они уезжают, все уезжают… и ты, Итто, ты тоже уедешь и бросишь меня.
Проигрыватель смолк.
— Вы любите египетскую музыку, доктор? — спросил Бушаиб, взяв другую пластинку.
— Нет еще.
Бушаиб засмеялся.
— Так как насчет больной?.. Что ей нужно?
— Хороший отдых… и ни капли пива.
— А вы? Хотите пива?.. Нет? Виски.
Баширу не хотелось слишком огорчать своих хозяев. Он одним глотком выпил виски и вышел.
Уже открывая свою дверь, он услышал за спиной женский голос. Его звала Итто.
— Доктор, у вас нет лекарства для Махсен?
— Оно ей ни к чему, — сказал Башир.
— Вы знаете, что с ней?
— Она слишком много выпила.
— А знаете, почему она так много пила?
— Чтобы не отставать от тебя.
— Нет, я никогда не пью. Махсен только что сделала аборт.
— Когда? — спросил Башир.
— Как раз сегодня вечером. Это в первый раз, понимаете?
— И кто же он?
Итто закрыла ему рот рукой.
— Разве можно задавать такие вопросы? Бедняжка Махсен! Она была на третьем месяце.
— Слишком поздно, — сказал Башир, — очень может быть, что уже непоправимо.
— Сначала она хотела оставить ребенка, говорила: «Он будет похож на него».
— А потом?
— Он ее бросил. Ей пришлось сделать аборт…
— А ты сама, — сказал Башир, — ты как обходишься?
— О! Я… Ну, доктор, спокойной ночи. Не забудьте о лекарстве.
На другой день Бушаиб снова пришел.
— Ей лучше? — спросил Башир.
— Не знаю, доктор, она сбежала. На рассвете они ушли вместе с Итто. Помните Итто? Которая постарше. Сказали, что вернутся. Но больше мы их не видели.
Потом Бушаиб заговорил о революции, о девушках Мекнеса, о виски, об экзаменах в лицее, о рыбалке.
— Вы не были в Кенифре? Как, вы не знаете Красную Кенифру?
На другой день, рано утром, Башир отправился на машине в Кенифру. Дорога, спускаясь от Айн-Лёха, петляет на протяжении десяти километров, до самой долины Азру. Там Башир повернул налево, к последним отрогам Айт-Мгилда.
Увидев прозрачный сиреневый шарф, взметнувшийся над холмом, Башир остановил машину. Девушка в развевающихся юбках направилась к машине. Фигура ее, подобно давно услышанной мелодии, кого-то напоминала ему. Он где-то видел ее, но где? И вот она рядом. Под покрывалом из прозрачного тюля Башир увидел и сразу узнал линию губ, прямой нос. Она протянула ему, словно подарила, безвольную руку:
— Мэ-таанит![67]
Он открыл дверцу. Она села рядом с ним и устало и безразлично произнесла несколько обязательных слов вежливости, осведомляясь о его здоровье. Потом, будто отвечая на вопрос, который Башир и не думал задавать ей, сказала:
— Я еду в Мрирт. Тебе это по дороге?
Башир не ответил, как будто само собой разумелось, что коли она едет в Мрирт, то и он, конечно, тоже. Он смотрел на нее.
— Тебе это мешает? — спросила она, дотронувшись рукой до тюля.
— Я просто не привык. И потом, мне было бы приятнее видеть тебя, чем угадывать.
Она сбросила вуаль и открыла лицо.
Башир сказал ей, что она красива. Она пожала плечами:
— Я знаю.
Оба замолчали, потом Итто сказала:
— Ты спешишь?
Башир думал совсем о другом и вел автомобиль машинально. Нога его до отказа давила на акселератор, а он и не замечал этого. Шум мотора едва слышался, колеса плавно скользили по гладкому ковру… Где этот ковер, что расстилается под ними? Встречные машины мелькали мимо, яростным коротким воплем раздирая воздух, и мягкая тишина, окружавшая их, становилась от этого еще ощутимее.
— Я? Нет, — сказал он. — А ты?
— О! Я… сегодня, завтра… день Страшного суда… какая разница!..
— Ты живешь в Мрирте?
— Нет.
— У тебя там дела?
— Тоже нет.
— Ты уверена, что хочешь именно в Мрирт?
— Нет. Только что я хотела ехать в Мрирт. Теперь мне все равно. Можешь ехать куда хочешь.
— Тебе не страшно?
— О! Конечно, — сказала она, уткнувшись головой в плечо Башира.
Сиреневый шарф развевался у его губ, в глаза попадали ее волосы.
— Я ничего не вижу из-за тебя, — сказал он. — Вот не замечу поворота на такой скорости, и отправимся мы к звездам: машина, твои волосы, твой шарф и я.
— Вот хорошо бы! — сказала она.
Она закрыла глаза, еще теснее прижавшись головой к плечу Башира.
— У тебя есть бензин?
— Полный бак.
— А сколько можно ехать с полным баком?
— Пятьсот километров.
— Это много?
— Дальше, чем до Марракеша. А что?
— Мне не хочется никуда приезжать.
Колеса шелковисто шуршали по асфальту. Красная стрелка, показывавшая скорость, танцевала где-то у ста сорока, шла дальше, потом вдруг отскакивала назад, тогда раздавался отчаянный скрежет тормозов. Когда машина оказывалась метрах в тридцати от деревьев, они вдруг бросались на нее с обеих сторон шоссе, но машина успевала схватить их и перебросить через себя одно за другим и опять хватала, уже другие… Итто не открывала глаз.
