Она видела места, по которым ходила с Машей, - нарядные и праздничные, но их красота была фоном, из которого наплывали Машины глаза. Они глядели беззащитно и пристально, и не было на свете силы, способной спасти. Промучившись до зари, Марта уснула под утро. Проснувшись, она обнаружила, что парень, прыгавший по-кошачьи, исчез. С ним исчезла и коробка с книгами, которую Маша собрала и перевязала крепкой бечевой. В то, что он украл, Марта не хотела верить, но женщина, угощавшая едой на тряпочке, сказала, что парень вытаскивал коробку, она подумала, его личный багаж. Женщина ахала, но Марта, сильно расстроившись поначалу, вдруг подумала - может, и к лучшему. Бабушка, собиравшая в дорогу, ни словом не обмолвилась о поездных ворах, Маша же, напротив, как будто знала заранее, а значит, выходило так, что бабушка могла ошибаться. Возможно, она судит по старым воспоминаниям, которые стали довоенным прошлым, как фон того, блокадного фильма.
Повеселев, Марта погладила чемоданную кожу и, успокаивая добрую женщину, заговорила о том, что оставила в Ленинграде подругу, которой должна послать телеграмму, а эта коробка - конечно, она очень ценная, но самое главное - чемодан. Радуясь за Машу, она винила себя за ротозейство: подруга предупреждала, да она не послушалась. Женщина подругу хвалила, и каждое похвальное слово укрепляло надежду на чудо, в которое не верила бабушка.
Глава 18 1
К середине лета Иосиф принял окончательное решение, однако оттягивал разговор. Для себя, неизвестно почему, он назначил крайнюю дату - первое сентября. В начале августа этот рубеж, приходящийся на старинный Новый год, казался призрачно-далеким. То, что для краткости он называл разговором, таковым стать не могло, поскольку Валя - в этом он был уверен - сделает все, чтобы превратить их разрыв в череду болезненных объяснений. Чтобы облегчить ее страдания, Иосиф готов был взять вину на себя, но даже в этой безусловной готовности не находил залога близкого освобождения. Сколь ни поверхностными были его представления о девичьих душах, в них - в отличие от женских - он не прозревал способности к компромиссу.
В середине августа, когда Валя засобиралась домой - проведать мать, срок еще казался внушительным. Она исчезла всего на неделю, но именно в эти семь дней он остро пережил отраду одиночества, и страхи, связанные с объяснением, показались преувеличенными. В Ленинград Валя вернулась двадцать пятого. Решимость, накопившаяся в ее отсутствие, дала слабину в первый же вечер, и, ловя убывающие силы, Иосиф собрался с духом и приступил.
Будь Валя взрослой женщиной, она по достоинству оценила бы его деликатность. Пряча глаза, Иосиф говорил о том, что в сердце его живет огромная нежность и благодарность, однако их, в особенности принимая во внимание Валину юность, совершенно недостаточно, чтобы длить общую жизнь. Он уверял ее в том, что рано или поздно появится человек, который полюбит ее безоглядно. Такой любви, в силу не зависящих от него причин, сам он дать ей не может. Здесь Иосиф незаметно поморщился: глагол прозвучал неприятно, по-коровьи - вроде дать молока.
Сказать по правде, он ожидал страдающих глаз, однако Валины глаза глядели бессмысленно. Она сидела в уголке дивана, подбивая подушку, и это действовало на нервы. Иосиф одернул себя и принялся излагать заново, на этот раз - попроще. Результат оказался прежним: не покладая рук она взбивала углы, словно готовилась ко сну. Прежде чем выйти на третий круг, он приблизился и, взяв за угол, дернул на себя. Она отпустила безропотно.
"Сегодня не могу" - эти слова стали первыми. Сгибая пальцы, Валя перечисляла дела, которые должна сделать, прежде чем уйдет. В списке стояло общежитие (заново договориться с комендантом), канцелярский магазин (купить писчебумажные принадлежности) и, наконец, - уборка: кухня, ванная, туалет. Последний пункт вызвал раздражение. Иосифу показалось, уборка задумана для того, чтобы разжалобить, однако, справляясь с собой, он ответил, что срочности нет. В конце концов, он и сам может съехать на неделю - пожить у родителей. По его представлениям, Валя должна была энергично отказаться, но она кивнула и отправилась на кухню. Оставшись в одиночестве, Иосиф задумался о том, где ему теперь ложиться, но, так ничего и не придумав, раскинул единственный диван. Разговор, завершившийся нелепо, истощил душевные силы. Он заснул мгновенно и с тайным облегчением.
Утром, не открывая глаз, Иосиф повел рукой, но никого не обнаружил. Поднявшись, он вышел в кухню. Вали нигде не было. Пережив счастливое мгновение, он наткнулся на женские тапочки, аккуратно выставленные в прихожей. Краткий осмотр убедил в том, что радоваться рано: Валины вещи лежали по местам.
И все-таки шаг был сделан. В курилке он охотно болтал о постороннем, но ближе к пяти стал поглядывать на часы. Даже себе Иосиф не признавался, что боится возвращаться. На работе он остался допоздна - проверить расчеты. Предлог был правдоподобным: материалы, относящиеся к их темам, за институтские двери выносить не дозволялось. Время от времени Иосиф нарушал запрет, однако - не в этот раз. Режим, принятый в их ведомстве, именно сегодня показался дальновидным и мудрым.
Обойдя дом с тыльной стороны, Иосиф нашел окна. В кухне горел свет. Хоронясь за кустами, он наблюдал. Девичий силуэт двигался уверенно и спокойно. То склоняясь над столом, то делая шаг к раковине, Валя занималась домашними делами. Складывалось впечатление, что она - совершенно по-детски - игнорирует вчерашнее. Иосиф выбрался из убежища и направился к парадной.
Шагая по ступеням, он размышлял, какую манеру в сложившейся ситуации следует выбрать, и, дойдя до третьего этажа, склонился к непринужденной - с сильным оттенком сдержанности. Этот тон, как ему казалось, ставит его в положение взрослого. Войдя в квартиру, Иосиф заглянул в кухню. Там никого не было. Снова мелькнула шальная мысль, однако, словно в ответ, в ванной комнате хлынула вода и громыхнул таз. На цыпочках Иосиф проник в комнату и затворил дверь. Перекусив хлебом, оставшимся на столе со вчерашнего (судя по всему, в комнату она не входила), Иосиф раскинул диван и заснул как убитый. Последнее, что пришло в голову, - мысль о коммунальной квартире, в которую превращается его жилище. Утром все повторилось заново, вплоть до осмотра шкафчиков. Валины вещи обнаружились на прежних местах.
На третий день Иосифа охватил ужас. В курилке он не показывался, отговариваясь плохим самочувствием. Отговорке верили, и сердобольные лаборантки возбужденно шептались о том, что Арго жалуется на сердце. Технические расчеты, трижды перепроверенные, были безупречны. Он поплелся домой и, заглянув в окна, замер в безысходной тоске: силуэт, поселившийся в кухне, сновал как ни в чем не бывало. Скрываясь за сиреневыми кустами, он подкрался поближе. Отсюда Валин силуэт выглядел объемнее, как будто за сутки, прошедшие с прошлого вечера, она успела по-женски раздобреть. На этот раз Иосиф решил переговорить сурово. Вода в ванной комнате била широкой струей, дверь Валя не открыла.
Раскинув диван, Иосиф лежал без сна. Происходящее становилось кошмаром: он не находил объяснения. Ум, тренированный техническими упражнениями, замирал, как пред Стеной Плача. Пытка, которой его подвергали, была абсолютно бессмысленной, но именно это качество делало ее изощренной. Из последних сил он уговаривал себя лежать смирно: призрак коммунальной соседки бродил за тонкими стенами. Никогда прежде он не знал за собой страсти собственника: захватчицу жилой площади хотелось убить. Холод насилия сводил пальцы. Изнемогая в борьбе, Иосиф предался безудержным фантазиям: в финале каждой из них вода, наполнявшая ванну, принимала розоватый цвет. Не выдержав, он поднялся.
Валя сидела в кухне, за столом. Услышав шаги, она подняла голову. Иосиф мялся в дверях. В миг его полного унижения ей стоило шевельнуть пальцем, чтобы он сдался на милость. Валя, имевшая девичье сердце, глядела равнодушно. Ее равнодушие казалось неподдельным. Больше того: набрякшее лицо, обращенное в его сторону, утратило молодые черты. Она сидела, облокотившись грузно и подперев правую щеку, словно в краткий срок, прошедший от разговора, успела прожить несчастную женскую жизнь. Во сне Иосиф метался: простыня, сбившись в ком, приткнулась в ногах.
Утром открылось немыслимое зрелище: под кухонным столом, бросив под себя пальто, она лежала, выпростав правую ногу. Нога была белой - мраморной. В ванной, куда он шарахнулся, висело постиранное белье. Почти что в беспамятстве Иосиф нацарапал записку и, побросав в портфель самое необходимое, выбежал из дома. В записке он соглашался на любые условия, лишь бы она исчезла. Иосиф писал, что готов содержать ее вплоть до замужества (на бумаге он выразился деликатнее: оказывать ежемесячную помощь), а также, если потребуется, снять для нее квартиру.
