В том же 1993 году, перед тем как отправиться к тебе в Норвегию, я выполнила обет, который дала падре Хуану Кироге, когда тебя арестовали за осквернение Памятника спасителям отечества, ныне переименованного в Монумент Свободы, и выполнение которого откладывала год за годом. В тот день я на коленях пообещала святому, что, если он вернет мне внука живым, я пройду пешком добрую часть Камино-де-Сантьяго-де-Компостела [27]. Сделать это мне предстояло одной во время путешествия по Испании, когда Харальд уехал на Амазонку. В свои семьдесят три года я была самой старой среди тех, кто совершал паломничество из Овьедо в Сантьяго, и все-таки шестнадцать дней шла пешком с посохом в руках и рюкзаком за спиной. Это были дни усталости и восторга, незабываемых картин природы, трогательных встреч с другими паломниками и духовных размышлений. Я вспомнила всю свою жизнь, и когда мы наконец прибыли в собор Сантьяго-де-Компостела, пришла к выводу, что смерть — это всего лишь дверь в иное существование. Душа выходит за пределы тела и начинает новую жизнь.
Такова была первая из моих бесчисленных мыслей о вере, Камило.
Ты вернулся из Норвегии раньше срока, не имея ни малейшего желания восстанавливаться в университете, и решил поступить в послушники. Я была против: ни мне, ни кому-либо из знавших тебя людей в голову бы не пришло, что ты выберешь этот тернистый путь.
— Это не призвание, это каприз! — кричала я.
С тех пор ты напомнил мне об этом раз сто. Я чуть не отправилась к местному главе ордена, или как называют у вас начальника иезуитов, чтобы высказать ему все, что думаю по этому поводу, но Харальд и Этельвина меня отговорили. Тебе вот-вот должно было исполниться двадцать два, и они полагали, что бабушке не следует лезть в дела взрослого внука.
Не беспокойтесь о Камилито, сеньора, священники его к себе все равно не возьмут, его выгонят за хамство, — утешала меня Этельвина.
Теперь мы знаем, что все сложилось иначе. Тебя ожидали четырнадцать лет учебы и послушничества и только затем — священство.
Единственный способ объяснить твое духовное преображение, Камило, — это перечитать то, что ты писал мне много лет спустя из Конго, будучи уже рукоположен. Может быть, ты не помнишь того письма. Те же люди, с которыми ты трудился бок о бок и которым служил, напали на миссию и подожгли ее, изрубили мачете двух прекрасных монахинь, которые в ней жили. Ты спасся чудом; кажется, ездил в это время за продуктами для школьников. Об этом писала пресса по всему миру, а я чуть не сошла с ума от тревоги, поскольку новостей от тебя не было.
Твое письмо пришло через месяц. «Для меня вера, — писал ты, — это полная самоотдача. Предание себя всему тому, что проповедовал Иисус. Написанное в Евангелии — чистая правда, бабушка. Я не вижу силу тяготения, но не сомневаюсь, что она действует ежесекундно. Точно так же я чувствую истину Христа: как величайшую силу, которая проявляется во всем и придает смысл всей моей жизни. Несмотря на сомнения в Церкви и мои собственные ошибки и слабости, я глубоко счастлив. Не бойся за меня, бабушка, потому что я не боюсь за себя».
Ты ушел в семинарию, оставив вместо себя огромную пустоту. Мы с Этельвиной оплакивали тебя, как будто ты отправился на войну; без тебя было трудно жить дальше.
Факунда умерла в 1997 году в возрасте восьмидесяти семи лет, такая же сильная и здоровая, как и всегда. Она упала с лошади, подаренной тебе дедушкой Хулианом, прекрасного животного, которое счастливо жило на ферме Санта-Клара и было там обычным средством передвижения. Говорили, что умерла Факунда не от удара: остановилось сердце, когда она сидела в седле. В любом случае моя добрая подруга скончалась внезапно и безболезненно, она заслуживала такой кончины. Прощались с Фа-кундой в поместье, где она провела большую часть своей жизни, два дня к ней тянулась вереница друзей, соседей из Науэля и близлежащих деревень, а также местных индейцев, многие из которых были ее родственниками. Народу собралось столько, что панихиду пришлось устраивать во дворе, и гроб поставили под пологом из душистых цветов и лавровых ветвей. Мне жаль, что ты не присутствовал, Камило, — в то время ты как раз проходил послушание; Харальд сделал сотни снимков и видеозаписей, попроси их у Этельвины.
Приходской священник из Науэля отслужил мессу, а затем состоялся прощальный индейский обряд. Участники явились в своих церемониальных костюмах и принесли с собой музыкальные инструменты, потому что во время прощания принято петь. В угощении недостатка не было, мы зажарили на вертеле несколько ягнят, подали початки нежнейшей кукурузы, салат из лука и помидоров, свежеиспеченный хлеб, сладости и много агуардьен-те и вина, потому что выпивка помогает пережить горе. Правило поминок состоит в том, что умерщвленные животные должны быть съедены целиком; пищу выбрасывать нельзя. Старейшина общины, сменивший Яиму, произнес краткую речь на своем языке, я ничего не поняла, но мне перевели: он сказал Факунде, что она прекратила свое земное существование и не должна навещать детей или внуков, настало время предаться сну Матери-Земли, где покоятся те, кто ушел раньше.
Старец дал последние наставления духу Факунды, чтобы помочь ему перейти в мир предков, и принес в жертву петуха, которого окурил дымом сигары и смочил каплями вина, а затем свернул ему шею и бросил в огонь, где петух превратился в пепел. Несколько мужчин, все еще трезвых, подняли гроб и понесли в Науэль, потому что Факунда часто говорила, что хочет покоиться рядом с Ривасами, а не на индейском погосте. Те, кто мог, следовали за гробом пешком, остальные ехали на двух автобусах, нанятых специально для похорон. Расстояние было невелико, но выпили мы слишком много. Церемония завершилась у могилы, куда опустили гроб, — мы простились с телом Факунды в последний раз и пожелали ее духу счастливого пути.
В тот же год, помимо Факунды, с которой меня связывало столько воспоминаний, мы потеряли еще и Криспина. Псу было тринадцать лет, он оглох, наполовину ослеп и страдал маразмом, как это часто случается со стариками. Ветеринар не верил, что животные подвержены слабоумию, но я собственными глазами видела, как мой брат Хосе Антонио все глубже погружался в лабиринты забвения, и клянусь, Камило, у Криспина были те же симптомы. Он умер на руках у Этельвины, съев перед смертью фарш из филе, потому что зубов у него почти не оставалось; его усыпил тот же ветеринар, который отрицал помрачение ума у животных. Я забилась в дальний угол дома: не могла видеть конец моего верного друга. Тебя мы не предупредили, ты бы очень горевал, что не можешь оказаться с ним рядом; мы сказали тебе, что он тихо скончался в моей постели, где спал с тех пор, как тебя отправили в школу-интернат.
Когда ты поступил в семинарию, мне пришлось любить тебя издалека. Словами не передать, как это было тяжело, Камило, пока я не привыкла к письмам. Когда-нибудь ты найдешь время перечитать свои тогдашние письма и заново переживешь волнения юности, когда твоим другом был сам Иисус, а заодно вновь погрузишься в те годы, когда изучал философию, историю и теологию — все эти распахнутые окна в познание человеческой души. Тебе повезло с учителями: им удавалось пробудить тебя, научить учиться, искать ответ на вопросы, которые ты не умел даже задать. Некоторые из них были настоящими учеными. Помнишь старика, который преподавал каноническое право? На первом уроке он сказал, что ты должен выучить предмет вдоль и поперек… и найти в нем лазейку, чтобы освободить человека. Мне кажется, ты так и поступал всю жизнь, накрепко усвоив его урок.
Находишь ты лазейку и для себя. Я знаю, что недавно тебя вызвал епископ и отругал за то, что ты обвенчал двух женщин — счастливых, в белых подвенечных нарядах. Он сунул тебе под нос свадебную фотографию, которая появилась в «Фейсбуке» [28].
— Похоже на первое причастие, — усмехнулся ты.
