— Вы должны отменить таинство и принести извинения! — наставлял тебя епископ.
Ты воспользовался лазейкой в обете послушания.
— Я оставляю за собой право сообщить прессе то, что вы мне приказали, ваше преосвященство. Но не могу отменить таинство, это было бы против моей совести, я считаю, что каждый человек имеет право на любовь. Я беру на себя ответственность за последствия.
Ты рассказал мне об этом по телефону, и я записала твои слова, потому что именно так ты ответил, когда я ребенком застукала тебя на каком-то озорстве: «Я не могу просить прощения, это было бы против моей совести, бабушка. Каждый человек имеет право метать яйца из рогатки, но если это доставит тебе удовольствие, накажи меня». В десять лет ты уже рассуждал как иезуит.
Ты так и не признался, почему тебя отправили в Африку. Полагаю, этим назначением тебе решили заткнуть рот, когда ты попытался сообщить о случаях педофилии среди своих собратьев, а может, ты сам попросился в миссионеры из любви к риску, то есть по тем же причинам, по которым в одиннадцать лет упросил своего дедушку Хулиана отвезти тебя понырять среди акул. Я чуть не умерла от ужаса, когда узнала, что тебя посадили в клетку с фотокамерой и опустили в море, кишащее прожорливыми тварями, пока твой дедушка прохлаждался на катере, попивая с капитаном пиво.
Поначалу христианская миссия в Конго показалась мне поэтической выдумкой в духе романов девятнадцатого века: юные идеалисты несут веру варварам, а заодно улучшают условия их жизни. Я была тронута тем, что ты выучил суахили — это ты-то, который едва знает английский и еле-еле на нем говорит, да и то с бандитским акцентом. Тебе больше нравилось работать руками, чем совершать мессу, но чересчур оптимистичный тон твоих писем заставил меня насторожиться. Ты что-то от меня скрывал.
Ты присылал мне фотографии разбитого автомобиля, который ты починил, собственноручно выковав недостающие детали в кузнице, детишек в школьной столовой, которую тоже построил своими руками, выкопанного тобой в деревне колодца, баскской монахини, наделенной непобедимой отвагой, монахини-африканки, которая вечно тебя смешила, и кобелька, оказавшегося сучкой, но почти не рассказывал о месте, куда тебя занесла судьба. Я ничего не знала об Африке, о разнообразии ее ландшафтов, истории и неисчислимых бедах, не могла отличить одну страну от другой и предполагала, что слоны и львы водятся на всей территории континента. Затем я кое-что почитала и обнаружила, что Конго — огромная страна с богатейшими ресурсами, что тем не менее это самое страшное место на свете и крови там проливается больше, чем в любой зоне боевых действий.
Я вытягивала из тебя правду по крупинке и в конце концов поняла, что в каком-то смысле ты берешь пример с миссионера Альбера Бенуа, умершего несколько лет назад в городке, которому посвятил свою жизнь. Я отправилась на похороны вместо тебя; улицы были запружены скорбящей толпой, которая тянулась за гробом на кладбище. Подобно французскому священнику, ты решил разделить участь самых бесправных. Я слышала о межплеменных распрях, войнах, нищете, вооруженных отрядах, лагерях беженцев, жестоком обращении с женщинами, которые стоят дешевле, чем домашний скот, о том, что можно лишиться жизни в любой момент по какой угодно причине помимо несчастного случая или болезни. Ты рассказал о двух юношах, которые стали солдатами в возрасте восьми лет, их завербовали насильно и заставили совершить ужасное преступление — убить мать, отца и брата, чтобы пролитая кровь навсегда связала их с боевиками и разлучила с родными и племенем; о женщинах, которых насиловали, когда те шли за водой к колодцу, а мужчины ходить за водой не могли, потому что их расстреливали; о коррупции, жадности и злоупотреблении властью, ужасном наследии колонизации.
Здесь ты все время был недоволен. Тебя возмущали несправедливость, классовая система, нищета; ты восставал против церковной иерархии, против суеверия, тупости и узости взглядов, присущих политикам, бизнесменам и многим священникам. В Конго, где имелись куда более серьезные проблемы, ты был доволен жизнью; трудился плотником и механиком, давал уроки детям, сажал овощи и разводил свиней. Это была не твоя страна, ты не собирался менять ее, просто помогал, чем мог. «Мое дело — трудиться и пытаться решать практические задачи, проповеди — не для меня. Как миссионер я полный ноль», — написал ты мне. Ты стал скромным, Камило; таков был великий урок Конго.
Теперь ты живешь в общине, которая до твоего приезда была мусорной свалкой. Для меня стало настоящим потрясением, когда ты мне ее показал: все чисто, опрятно, очень скромные, но приличные домики, школа, мастерские, где занимаются разными ремеслами, даже библиотека. Больше всего меня поразила хижина с утоптанным земляным полом, где ты живешь с собакой и кошкой, которые тебя усыновили. Знаешь, Камило? Я почувствовала укол зависти, желание быть молодой и начать все сначала, выбросить лишнее за борт и оставить только самое необходимое, чтобы помогать и делиться. Я знаю, что среди этих людей ты совершенно счастлив. Ты смирился с тем, что не способен изменить страну и тем более мир, зато можешь помочь некоторым людям. Рядом с тобой дух падре Альбера Бенуа. Ты не представляешь, сколько раз я благодарила небеса за то, что во времена диктатуры ты был слишком юн и, несмотря на шалости, избежал репрессий. Сейчас епископ пытается тебя прищучить, и кое-кто обвиняет тебя в том, что ты коммунист, потому что возишься с бедняками; но в те годы тебя бы раздавили, как таракана.
Честное слово, я давно отказалась от планов свести тебя с Майлен Кусанович. Разумеется, я шучу, советуя тебе жениться на ней, когда снимешь рясу. Жить мне осталось недолго, и я не собираюсь тратить время на пустые мечтания; я знаю, что ты останешься священником до самой смерти. Твоей, не моей. Появление Майлен на горизонте, когда ты уже был в Африке, чистая случайность, я ее не искала.
Майлен услышала о Фонде Ньевес, который существовал уже несколько лет и пользовался хорошей репутацией, и обратилась к нам за помощью. Уже не девочкой, ей было за тридцать, и, как я узнала вскоре, не замужем. В то время все дела фонда проходили через мои руки, у меня была только секретарша, я старалась как можно меньше тратить на управление. Майлен удивилась, увидев меня за столом, она не думала, что я занимаюсь благотворительностью, а меня удивило то, что она не отказалась от феминизма, который привлекал ее в двенадцать лет. Она надеялась, что мой фонд поддержит ее программу контрацепции и полового воспитания.
В нашей стране избрали первую женщину-президента, которая активно занималась женскими вопросами, особенно борьбой с таким повсеместным злом, как семейное насилие, которое называла «национальным позором». Когда она вступила в должность, мы несколько раз встречались, мой опыт ей пригодился. Миссия моего фонда в точности совпадала с ее задачами — преследовать насилие, информировать, обучать, защищать жертв и менять законы. Отныне Фонд Ньевес получал помощь от правительства, приобретал известность и привлекал меценатов, которые и сегодня, спустя столько лет, вносят свой вклад в его финансирование.
— Мне казалось, что новое Министерство по делам женщин проводит такую программу в школах, заметила я.
Майлен объяснила, что средств для удаленных сельских районов и индейских поселений, как обычно, не хватает. Есть женщины-волонтеры и материалы, предоставленные правительством, но не хватает фургонов для их перевозки, бюджета на бензин и питание в пути. Ее просьба звучала разумно; мы все обсудили и договорились менее чем за пятнадцать минут.
Из офиса мы отправились ужинать в ресторан, где блюда были убийственны для желчного пузыря, зато очень вкусны, и перед десертом я предложила ей работать со мной в фонде.
— Через пару лет мне стукнет девяносто. Я не собираюсь уходить на пенсию, но мне нужна помощь, — сказала я.
Так Майлен снова появилась в моей жизни, на этот раз, чтобы остаться.
С тех пор она стала мне дочерью и вошла в нашу крошечную семью. Неудивительно, что менее чем через шесть месяцев она возглавила Фонд Ньевес. Мое партнерство с ней не имело отношения к сватовству, Камило. Достаточно того, что она твоя лучшая подруга и относится к тебе как к брату; когда я уйду, она позаботится о тебе, у нее гораздо больше здравого смысла, чем у тебя. Ее задача — не позволить тебе наделать слишком много глупостей.
