Сейчас её муж генерал, заместитель командующего округом, а Борис старший лейтенант. Раевский пытался несколько раз наладить контакт с сыном, но не получается у них отношений. Наверное, мать его настраивала, а может… Кто его знает. Может он сам виноват, что не сумел сделать так, чтобы сын для него был родной.
Сумеет ли он хоть на старости лет иметь родного человека в лице этой девочки. Дочь холодна к нему, но как может быть иначе? Раевский посмотрел на Свету, качающую на руках куклу. Он приложила палец к губам, показав тем самым деду, чтобы он не разбудил своими разговорами куклу.
– Дедушка, мне уже нужно домой.
– Почему? У нас есть ещё полчаса.
– Вот я должна тебе рассказывать, что я хочу в туалет. Пошли.
– В таком случае, конечно, пошли.
Придя на лестничную клетку, Раевский завёл ребёнка к матери, а сам зашёл в свои апартаменты. Прилёг минут на пятнадцать на диван, потом принял душ, одел костюм, галстук, достал из шкафа уже отвисшую подарочную шубу и две новые книжки стихов. Одна из низ была на английском языке и называлась "Roiling subway"-, "Громыхающая подземка" – а другая поэма на русском "Тысячелетняя Россия".
Раевский достал из кармана ручку с золотым пером "Parker" и подписал ту что о подземке: "Моей дочери Марине, от отца, автора этой книги.
В. Раевский" А на второй поставил только подпись. Взял подарки и постучал в дверь к Марине.
– Мариночка, это тебе подарок от твоего непутёвого отца.
– Что Вы, Владимир Сергеевич?! Я не могу принять такой подарок.
Ведь это норка! Я даже не спрашиваю сколько она стоит. Даже здесь это целое состояние.
– Мариночка, пойми меня правильно. Я не бедный человек, но и не такой богатый, чтобы разбрасываться налево и направо такими подаркам. Но ты моя дочь, которой я не подарил в своей жизни ничего.
Я не хочу откупиться этой шубой, но прошу тебя, прими. Я буду рад.
– А что я буду с нею делать? Здесь крымские зимы, и таких шуб не носят.
– Когда-то поедешь зимой в Москву или Канаду, а может и в
Стокгольм, пригодится.
– Уговорил, – засмеялась Марина, – больше того, спровоцировал. Я давно мечтала побывать в Швеции.
– Вот и ладушки.
– Вы ходили с мешком денег в магазин?
– Не скажи. Я получаю гонорары из-за границы на валютный счёт в долларах. А в Москве доллары ходят лучше чем рубли. А вот эта книжечка, за которую в матушке Рассее я бы получил много бумажек, но мало денег, оплатила эту шубу.
– Но у Вас же есть жена, семья, они будут довольны?
– Этот вопрос, дочка, извини, не в твоей компетенции.
– Прошу прощения.
– Мы обо всём поговорим, о чём ты захочешь знать. Ты имеешь право. Но сразу я не могу, я должен собраться с духом.
Марина посмотрела в книгу и прочитала подарочную надпись.
– А вдруг я Вас шантажирую, дорогой папочка? Хочу нахально завладеть Вашим наследием. Вы об этом подумали?
Раевский засмеялся:
– Подумал и не раз. И не только я. Мне даже предлагали анализ DNK сделать. Но пошли все к чёрту. Я не просто уверен, я знаю, что ты моя дочь.
Спасибо, папа. Вот видишь и всё стало на свои места. Но как будет дальше, поживём, увидим. Садимся ужинать. Света, к столу! – позвала
Марина дочь.
Стол Марина накрыла по-русски обильно. Раевский давно не видел, чтобы дома столько подавали даже к приходу гостей. Его нынешняя жена берегла своё здоровье и фигуру, и она не ела, а принимала определённое количество калорий исключая холестерин, и выросшая в русской семье, совершенно не употребляла свинину, которую муж предпочитал другому мясу. Он проголодался и с вожделением смотрел на вкуснятину, стоящую на столе. Марина спросила, что он будет пить и он сказал:
– Водку пью только русскую, шампанское и коньяк французские, мадеру испанскую, портвейн португальский, а…
– Виски американские? – вставила Марина.
– Упаси господь! Я эту гадость попробовал один раз лет двадцать назад и всё. Я вижу вот Le champagne, давай за встречу.
– Тогда открывай.
Выпили за встречу, приступили к еде.
– Ты, дочка, столько наготовила, что глаза разбегаются, не знаешь, что брать.
– Возьми холодец.
Раевский попробовал. Ему холодец так понравился, что он воскликнул:
– Нет, решительно нужно выпить водочки под такую закусь.
– Наливай себе, вот "Московская", нет, мне не нужно. Я ещё шампанского выпью.
Поужинали, Марина убрала со стола еду, использованную посуду и спросила, что отец будет пить: чай, кофе, капучино?
– Чай, большую кружку обыкновенного чая.
– Цейлонский, грузинский, краснодарский?
– Краснодарский! – обрадовался Раевский.
– Торт, сладкие сухарики, печенье?
– Сухарики и садись, будем разговаривать.
– Я только Свету уложу.
Марина зашла в комнату дочери, оттуда выглянула Света.
– Спокойной ночи, дедушка!
– Спокойной ночи, отдыхай.
– Я сейчас только Катю спать уложу.
Через несколько минут вошла Марина. Раевский отхлебнул чай и как-то неуверенно, как будто бы стесняясь, сказал:
– Расскажи мне о твоей маме.
Марина помолчала, подумала, глядя на скатерть, потом подняла глаза, посмотрела на Раевского взглядом, от которого он опустил голову, и начала:
– После твоего отъезда мама недоумевала, как ты мог у ехать даже не попрощавшись. Она боялась, что с тобой что-то случилось, но ни твоего телефона, ни адреса она не знала. Она ходила сама не своя и однажды в таком состоянии попала под трамвай и потеряла ногу.
– Как? Что ты говоришь? – Раевский схватился за голову.
– Что слышишь, папочка. Я говорю только то, что было на самом деле. И не собираюсь сгущать краски. Они итак достаточно тёмные.
Чтобы тебе всё понять, нужно и всё знать. Если не хочешь, я продолжать не буду. Пойми, я не хочу тебя ни в чём упрекать, а тем более обвинять. Сейчас в этом уже нет смысла, – и Марина замолчала.
– Продолжай, Марина, я обязан знать правду.
Марина продолжала рассказывать, а Раевский так и сидел не двигаясь, обхвативши руками голову. Боже, кого он потерял? Да нет, не потерял. Он, как тот бедный человек из притчи, нашедший громадный алмаз, и будучи сказочно богатым, выбросил его в море и остался нищим. И вот через 33 года он узнаёт правду и… Нет, он не бросил его в море, он взял молоток и разбил вдребезги драгоценный камень, к сожалению, это был не камень, а человеческая судьба. Раевский даже застонал от своих мыслей.
Марина остановила рассказ.
– Попей чаю, – посоветовала она.
– Совсем остыл, – констатировал Раевский, отхлебнув глоток.
– Я сейчас другой согрею.
– Нет, не нужно, продолжай, пожалуйста.
Марина рассказывала, как они жили, как мать обшивала клиентуру, чтобы дать дочке образование, и как она, Марина, написала безобидный стишок, из-за которого вылетела из университета, а мать получила свой инфаркт, и Марина сменила её за швейной машиной. Свой рассказ
Марина закончила заполночь. Она дала Раевскому ключ от своей квартиры, наказала не стесняться, всё брать из холодильника, что хочет, а она постарается прийти с работы пораньше и забрать Свету из садика. Но в час дня пусть он будет на месте, она придёт на перерыв и они пообедают.
Раевский ушёл к себе в апартаменты, разделся, открыл окно, выходящее в парк, потушил свет и долго стоял в темноте, глядя невидимым взглядом в даль, и думал, думал.
Наверное, впервые в жизни он посмотрел на себя внутрь и со стороны, и его жизнь, и его творчество показались ему никчемными. Ну что он в своей жизни сделал? Сынов своих растерял, дом не построил, правда, посадил несколько деревьев в студенческие годы, когда их выводили для этого на Ленинские субботники. Но сколько деревьев загубило его, так называемое, творчество. Посчитал как-то, что для того, чтобы отпечатать все его книги, деревьев вырубили больше чем есть их в парке Сокольники. Всю жизнь гордился своим талантом и славой, доверием партии. А что на самом деле? В молодости написал несколько по-настоящему хороших стихов, его заметили, стали публиковать. Ему нравилась лирика, но её мало печатали, а вот патриотические стихи проходили на "ура!", и переключился, как о нём начали тогда говорить "молодой, талантливый поэт" на конъюнктурную литературу, написал поэму "Мой комсомол", получил за неё премию
ВЛКСМ и стал уже "известным поэтом". Что ему это дало? Сначала должность заместителя главного редактора, а потом и редактора журнала. Встретил его в ту пору приятель по курсу литинститута,
Вовка Бессонов, и сказал ему, что никогда не думал, что он,
Раевский, свой парень в доску, станет рыбой-прилипалой, прилипшего к подбрюшью акулы-партии. Этого Бессонова тогда выдворили из Союза, а сейчас он известный на весь мир писатель, борец за демократию.
А Раевский свою лирику прятал в стол. Писал на английском и тоже в стол. Сегодня, правда, они пригодились. А что он сегодня? Кто его читает? Кто знает его стихи кроме этой красивой женщины? И то, выучила она их только потому, что он её отец.
