Я скосил глаза. Без сомнений, шпик. Предлагает услуги сводника. Осторожно — ловушка! Я принял «двойной» и вышел из бара, вцепившись в пакет.
Господи, неужели я их всех вижу насквозь? Но раньше-то со мной такого не было! Всему свое время. Мне не нужно было этого.
— Разумеется, не нужно. Ты — часть системы. Зачем тебе видеть всех насквозь? Тебе этого не нужно, — произнес я вслух.
Но давным-давно так со мной было. В колледже. Я чувствовал, что окружающие — враги, и мне надо скрывать подлинные чувства. Я жил в облике шпиона, Пролезшего в чужую страну.
Я перешел на бег и понесся средь уличной толпы, толкая прохожих, как вырвавшийся вперед игрок в бейсбол. Коричневый пакет крепко держался под мышкой. Душа просила драки. С кем-нибудь. За что-нибудь. На Лексингтон-авеню я свернул к центру. Да, подумал я, именно так я ощущал себя в 1945 году, когда атомная бомба стерла с лица земли Хиросиму и затем, ведь произведенное дважды крепче запомнится, Нагасаки. Та ночь и эта шли под одной и той же черной завесой. А я, одомашнившись, устроив теплое гнездышко в «Вильямсе и Мак-Элрое», нацепил на себя маску-перевертыш славного американца, и двадцать лет прошли, как иногда показывают в фильмах, — листки календаря сдуваются искусственным ветром!
Я зашел в бар на 116-й улице. Он был полон пуэрториканцами, далекими от глади их морей и дождливых джунглей, и неграми, далекими от своих, ставших уже нереальными, родин. Ни этот бар, ни следующий не могли быть их отчизной. Все заведения напоминали комнаты в бетонных пустотах стадионов, где боксеры ждут выхода на ринг. Воздух насыщен страхом и убийством. Я почуял, что в любую минуту все мы можем внезапно разрядиться — сбросить маски и вцепиться в глотку соседа, даже не глядя на жертву.
— Все не обязательно должно быть именно так! — произнес я сурово.
Сидящий рядом откликнулся:
— Мистер, катитесь отсюда к!..
Я обернулся. Негр. Решил, что сегодня вечером он обойдется без маски. Он был самим собой.
— Все не обязательно должно быть таким. Все, слышишь, все! — повторил я. — Мы начали не с того. С самого начала не то! Поэтому мы не можем увидеть других возможностей.
— Оставь меня в покое! — сказал сосед. Один его глаз опух, на шее виднелся рубец. Кто-то пытался перерезать ему глотку. Негр явно не был шпиком. Я почувствовал к нему доверие, угрозы не действовали. Негр не был шпиком.
— Видишь ли, мы не так уж и неправы! — сказал я. — Неправы те, кто там!
— Мистер, ты — мешок дерьма!
— Нет. Ты ошибаешься. И не знаешь, о чем я толкую.
— Если тебе здесь не нравится, зачем кочевряжиться? Топай в другое место!
— Куда же я пойду?
— Мне плевать куда. И не надо клеиться ко мне. Ты — шпик? Ну, конечно, шпик!
— Ты знаешь, какие компании сегодня распались по биржевым данным?
Он взял со стойки транзистор, повернул громкость — шел комикс — и приложил его к уху. Затем пошел прочь от меня.
Я последовал за ним.
— Эй, ты, повежливее! И носом не рой, ничего не получишь!
Подошел бармен.
— В чем дело? — спросил он.
— Этот коп прицепился ко мне. Я ничего не сделал.
— Я просто хотел поговорить с ним, — сказал я.
— Зачем? — спросил бармен.
Так сразу и не объяснишь, зачем. Обращенный на меня взгляд бармена не помогал.
— Все приходят сюда посидеть и отдохнуть, — сказал он. — И никто никому не мешает.
Он был вежлив.
— Даже не заметно, чтобы кто-нибудь вообще разговаривал.
— Да. У нас так принято. Что же вы хотите?
Объяснить, чего я хотел, стало еще труднее.
— Вы ничего не имеете против, если я попрошу вас найти другое место? — продолжил он. — Если шпик пьет в баре, бар пустеет. Не обижайтесь.
— Хорошо, — сказал я. — Налей-ка мне еще одну, и я уйду.
Он налил в пустой бокал. Я ушел.
За дверями моросило. Я был достаточно нагружен, чтобы легко нарваться на неприятности. Это поразило меня как нечто странное — потому что большую часть жизни я провел в маске во избежание любых неприятностей.
Передо мной тянулась 112-я улица — улица моего детства. От той, прежней, не осталось ничего. Шесть, семь, восемь больших жилых блоков. Униформа. Ширина. Архитектура — инкогнито!
Мимо проходил полицейский. Для разнообразия — в форме.
— А где народ? — спросил я.
— Что?
Он был дружелюбен, что лишь оттеняло его маску.
— Где все?
— Где кто? — переспросил он.
— Все и всё.
Я был раздражен, и голос звучал обиженно.
— Внутри, — ответил он. — Вам тоже лучше идти домой. Не ищите неприятностей.
Он зашагал прочь. Невдалеке стоял шпик, полицейский приблизился к нему и что-то сказал. Оба обернулись и посмотрели на меня.
«Ну, хорошо!» — подумал я и пошел к ним. Я еще никогда не был так храбр, чтобы подойти к полицейскому со шпиком.
— Что вы имели в виду, когда намекнули мне про дом и какие-то неприятности? — потребовал я отчета.
Работники общественной безопасности посмотрели друг на друга и расхохотались.
— Что в этом смешного? — нахохлился я.
— Мистер, ступайте-ка лучше своей дорогой, — сказал коп.
— Сами ступайте. Занимайтесь своим делом и отстаньте от меня!
И, о Боже, они ушли!
Их место занял третий, по всем статьям, тоже шпик. Этот встал передо мной. Его маска и ширма были настоящие — сукин сын говорил по-французски.
— Parlez vouz francais? — спросил он.
— Oui, — ответил я. — И не вякай!
— Comment?
— Говори по-английски, — приказал я, — и покороче… Все вы, трое!
Я оглянулся. Те двое исчезли. Но я знал, что они где-то рядом: в дверном проеме, за углом… стоят, голубки, и «пасут» меня. Но этот третий встал как столб.
Я развернулся и пошел от него к дощатому забору, огораживающему строительство очередного жилого блока. И въехал носом прямо в рекламу сигарет «Зефир».
Плакат изображал бодрячка от медицины, разумеется, стопроцентного американца, его белый халат мог быть истолкован как докторский, а сзади — одна из тех нежнокожих моделей с титями наперевес — и тут я вспомнил. Это же моя работа! Моя и подпись! КУРИТЕ «ЗЕФИР». ЛЮДИ, КОТОРЫМ ВЫ ВЕРИТЕ, КУРЯТ «ЗЕФИР» — ЧИСТЫЕ, КАК ДЫХАНИЕ БРИЗА, СИГАРЕТЫ! Наш ответ болезни века — раку!
— Чистое дерьмо! — сплюнул я.
— Comment? — раздался из-за спины голос третьего шпика. Он стал выглядеть привлекательнее.
Я решил довериться ему. Я улыбнулся, сперва осторожно, как бы щупая почву, затем смелее. Он ответил тем же. Кто бы он ни был, улыбка его была замечательная.
Поклонившись, я сказал на его родном языке:
— Чем могу служить?
— Большое спасибо! — сказал он. — Не подскажете ли, где я могу облегчить себя по малой нужде?
Вопрос был на засыпку. Серьезный вопрос. Вокруг возвышались произведения строительной индустрии. Неожиданно я тоже захотел слить. Господи, мелькнула мысль, неужели честь Америки как цивилизованного общества зависит от такого пустяка? Нормальная культура бытия должна естественным образом оборудовать везде, где можно, места, где человек мог бы с достоинством опорожниться.
Я повернулся к французу. Теперь мне стало совершенно ясно, что он не шпик. Он был так же, как и я, в чужой стране.
— Здесь, как в Париже, — поведал я ему, — высматриваешь рекламный плакат, подходишь к нему, вот тебе и туалет. В Америке, разве что, мы облегчаемся прямо на картинку! Regardez!
Я вытащил своего «мальчугана» и облил им слова плаката: «Люди, которым вы верите, курят „Зефир“!»
Он наблюдал. Мужчины любят сравнивать свой «корешок» с чужим. Я ждал, когда он вытащит свой. Французского мне еще не доводилось видеть. Я указал на красотку с выпуклыми грудями, которая уравновешивала своим полом докторский персонаж, и сказал:
— Это — твоя часть! Начинай!
Команда «Зефира», вспомнил я, решила опробовать новую рекламу только в некоторых районах.
В это самое время настоящий шпик и полицейский появились на месте преступления и схватили нас за… Возник скандал.
Поездкой в участок на полицейской машине я наслаждался. Так расслабился, что успел соснуть пару минут. Пробудившись, я обнаружил, что все вокруг подернуто дымкой. Помню, кто-то грубо подтолкнул француза к зданию ночного суда, и, помню, мне это не понравилось. Верите, нет, я даже сбил с ног одного парня, который, уверен на сто процентов, был шпиком, потому что остальные, профессионально солидарные с ним, надавали мне тумаков. Однако исполнить им работу с блеском не удалось, мы уже были в здании суда. К тому же я подставил им для удара то, что Годоу подставил Джо Луису, — выгнутую черепашьим панцирем спину.
Вскоре передо мной возник расплывчатый облик судьи. Я мягко опустил коричневый бумажный пакет на стол стенографистки и посвятил судью в свои раздумья. Мне казалось, что в городе шныряет слишком много шпиков. Речь была долгой, ее пиком была фраза: «А знает ли ваша честь, где турист-француз, не знакомый ни с нашими обычаями, ни с нашим городом, в двенадцать часов ночи может облегчить себя?»
