– Ну, спасибо вам, – сказал я, обойдя музей.
– Так че спасибо-т? Че ты видал?
Я смущенно молчал: нельзя так нагружать человека – наверняка у него куча дел? Но это по-нашему, а по-здешнему – не так.
– Так поехали-т, ко мне на дачу. Там и море поглядишь! Моря-т не видал?
– Но вам, наверное… – Я все еще не верил в такое, отвык.
– Так поехали-т!
Мы вышли на угол. Наверное, самый широкий перекресток в мире; другие углы в отдалении еле видны. Вприсядку подошел скрипучий автобус – с трудного военного детства не видел таких – с торчащим вперед мотором, накрытым кожухом. Вот куда они уехали из тех лет!
Внутри все дребезжало. Из сидений торчала вата. Да и пейзаж за окном не радовал, правда – только меня, избалованного проспектами и набережными, а Семеныч по-прежнему был бодр, кураж в нем не исчезал, хотя он не подкреплял его никакими возлияниями – радостно вел экскурсию: кажущийся хаос был исполнен для него смысла и красоты.
– А вот это памятник Егорову, нашему земляку, – контр-адмирал, дважды Герой Советского Союза! На открытие сам приезжал!
Я тайно вздохнул. Наверно, это самый неприкаянный памятник в мире
– прямо рядом с ним брошены доски, ржавые скелеты машин. Орлиному взору его открывается неприглядная даль – болото с гнилостным запахом, до самого горизонта поросшее блеклым тростником, растрепанным ветром. На берегу болота – то ли сарай, то ли цех, сейчас безжизненный. Но зато стоит герой там, где родился: стандартный зализанный сквер в чужом городе был бы ему чужой.
Мы въехали на какую-то территорию: бетонные коробки в зарослях тростника.
– Наш целлюлозно-бумажный комбинат! – гордо сказал Семеныч. -
Предприятие оборонного значения! – поднял палец. – Где целлюлоза – там сам понимаешь что! – гордо намекнул.
Мы проехали огромный черный куб.
– А это памятник Горбачеву, – произнес он и, заинтриговав, умолк.
Чувствовалось, что он ведет экскурсии часто и отработал приемы.
– … Абстрактный, что ли? – не вынеся томительной паузы, ляпнул я.
Прием сработал. Любимая его композиция – бестолковый гость и искушенный экскурсовод – удалась.
– Очень даже конкретный. Строили куб для сверхчистой перегонки.
Горбачев остановил… Теперь производим лишь технический спирт, а также стекломой и "Утро России". Стекломой еще употреблять можно.
"Утро России", увы, за чертой.
Дорога стала холмистой.
– А это у нас называется "Верблюжьи горбы", – со смаком продолжил он. – Тут, к сожалению, водители спиртовозов, не справившись с управлением, то и дело влетают в аут.
Словно специально, чтобы продемонстрировать его могучую эрудицию, на мягком мху дремал спиртовоз с темно-серой цистерной. Водитель задумчиво покуривал невдалеке.
Экскурсия явно была отработана и удавалась в очередной раз. Подоспел следующий экспонат – желтые ноздреватые дюны вдоль дороги, непонятного (непонятного для меня) происхождения. Семеныч нарочито равнодушно поглядывал на них, явно томя.
– А, это… – наконец равнодушно произнес он (хотя я так и не спросил). – Лингнин. Отходы от перегонки. Как удобрение идет. Раньше хохлы его тоннами брали, целые составы подгоняли – теперь заартачились. Ну, им же хуже. С Кубой переговоры ведем!.. Ну, подъезжаем уже!
Комбинат кончился, пошли березки, правда, все маленькие и искривленные. Я с тоской огляделся. Странные они места выбирают для своих дач! Хотя, по сути, надо им поклониться: если б они не жили тут, мы не смогли бы жить там, где живем.
Ветер крепчал. Автобус выехал на открытую площадку, со скрипом стал и правильно сделал – дальше был огромный обрыв. Я сошел с автобуса и сразу задохнулся. Не то чтобы не было воздуха – скорее, его было многовато. Ветром меня сразу туго накачало, как мяч, руки оттопырились и не опускались. Дуло со свистом. Над самым обрывом стоял длинный одноэтажный барак.
– Дом отдыха космонавтов. Космонавты тут отдыхают! – с трудом перекрывая свист ветра, крикнул Семеныч мне в ухо…
Да-а-а… Ну разве что космонавты могут тут отдыхать!
По деревянной качающейся лестнице, хватаясь за перила, мы спустились вниз. На широком шоссе крупно дрожали клочья желтой пены – хотя ветер тут слегка ослабел. За шоссе шла полоска суши, а дальше было нечто сверкающее, слепящее.
– У моря тут запретная полоса – нельзя строить. Но мы… – Семеныч все же исполнил задуманный еще в музее жест, сочно хлопнув по сгибу.
Площадка, окруженная вбитыми кольями. Грядки с зеленой ботвой моркови и бордово-желтой свекольной окружены с четырех сторон горизонтальными досками.
– Как в гробике тут у меня! – самодовольно промолвил он.
Мы вошли, согнувшись, в крохотный домик. Комнатка была озарена желтым светом. У окна стоял стол, в темном углу – кровать с множеством подушечек и подушек. Между ножек кровати тянулся "подзор"
– последний раз в дальнем детстве видел его: белое полотнище, вышитое мережкой – узором из тщательно обметанных дыр, образующих гирлянду. Запахом абсолютной подлинности повеяло на меня. Две тяжелые скамейки по стенам – одну из них хозяин подвинул мне.
Я откинулся, с облегчением вытянул ноги: надо признать, слегка запыхался. Оглядел стены – и снова был поражен: все заняты безумными пейзажами (пожарами?), то оранжевыми, то нежно-зелеными. Сначала я решил, что Семеныч еще и любитель фантастики, начитался Ивана
Ефремова или нынешних. Но он сказал четко:
– Только закаты. И только с огорода! Ну че?
То была команда к продолжению похода. Я не без усилий поднялся.
Может, он и пьет, не без этого, – но сил у него поболе, чем у меня.
Мы прошли огород. Сказать, что я увидел наконец Белое море, я, увы, не мог. Моря не было. Лишь трепетали на песке небольшие лужи, отражая желтый закат.
Семеныч опять был горд, доволен эффектом.
– Ну как это тебе?
– Э-э-э, – произнес я неопределенно. – А где море-то?
– Увели! – Он захохотал. Целое шоу тут у него. – Отлив! – сжалившись, пояснил он.
До горизонта были лишь камни и пенистая, словно взбитая, желтая масса. Я смотрел вдаль. Там двигалась тоненькая фигурка – и, как всегда, когда смотришь против сияния, казалось, что шея истончилась, и голова отделилась, и что руки снуют отдельно.
– Сосед. Водоросли берет для огорода. Пошли! – деловито сказал Семеныч.
И мы, чавкая обувью, двинулись по морскому дну.
– Кечкора это называца у нас.
Да, тут и нужно отдельное слово, непохоже ни на что. Не песок и не вода. Какое-то липкое крем-брюле. Нежные алые пятиугольники пупырчатых морских звезд. Пахло так, что я несколько раз на ходу закрывал глаза, чтобы сосредоточиться и запомнить запах отдельно.
При нашем приближении сосед почему-то особенно активно задвигал вилами. Мы уже миновали несколько водорослевых стогов. Увидев нас ближе, воткнул вилы в стог с досадой – мол, пугаете только зря.
Вблизи он оказался не таким уж и эфемерным. Ватник. Сапоги. Большое обветренное лицо, в тех же прожилках, что и у Семеныча. Глазки уставились на меня.
– Ну?.. Когда-т? – таинственно спросил мой хозяин.
– Зайду-то, – кратко ответил сосед, не сводя с меня недоверчивых глаз.
И мы пошли обратно. Поклонясь, вошли в домик. После сияющей кечкоры темновато, – свет проникал через маленькое оконце.
– Ну, греемся.
Из какого-то цветного пузырька разлил по стаканам.
– Из деревни, – пояснил он, отводя подозрение от целлюлозного комбината. Закусили прозрачными листиками сушеной рыбки. Разлилась истома, блаженство.
– Я чего-т хотел тебе показать! – Он, нагнувшись, вынул из тумбы стола растрепанный фотоальбом. Одни фотографии были закреплены, другие просто вложены и высыпались на стол. Какие-то подростки, на краю бескрайних мохнатых болот или чахлых рощ. И всюду в центре -
Семеныч.
– Это я трудных подростков подобрал сюда. После моих походов смеются теперь: какие мы были трудные? Вот теперь – трудно, это да! Про это напиши! – сказал он жестко.
– Есть!
Еще фото: ликуя, они стоят у какой-то конструкции размером с сарай.
– Все болота облазили тут, на сотню километров. Вот, самолет вытащили английский, времен интервенции. В Лондон отправили, – небрежно добавил он.
Вот дети голые, в плавках – но размалеванные, в каких-то перьях.
– Это Нептуна справляем, на Чертовом озере. Считалось – бабкины сказки, но мы сыскали его, черта-т, правда, скелетом. С рожками. В
Эрмитаж отправили.
Тут наше окошко закрыла тень: прошел сосед – специально, видать, рядом.
– Ну, надо мне. – Хозяин энергично поднялся.
Мы вошли с ним в маленький низкий сарай. На балках сушилась, волшебно пахла сеть.
– Убег ставить пойдем. Ну, сетку по-вашему, – слегка нетерпеливо добавил он. – Охрана тут крепко взялась. Возвращаешься, а она на пороге у тебя: "Здравствуй-ти! Откуда пожаловали?" Поэтому уже на закате надобно ставить, быстро и энергично, пока вода не пришла.
