Мне не понравилось, что она громко тянет на наших хозяев. В конце концов, границы еще не отменили и это их страна.
— Ничего не могу сказать о массах иностранцев. Ко мне лично они относятся с вниманием. Печатают мои книги, и уже одно это обстоятельство заставляет меня быть признательным. С простыми людьми я мало сталкиваюсь. На араба я не похож, посему полиция ко мне не приебывается на улицах и в метро. Живу я в Париже в еврейском гетто…
— Хозяин отеля, где я раньше жила с подругой, когда у нас кончились деньги, сказал, что мы должны спать с ним вдвоем. Что если мы откажемся, он вызовет полицию! — Люсия говорила все громче, и я понял, что она мгновенно опьянела, очевидно потому, что была голодна.
— Любой народ, — начал я нравоучительно, — состоит из индивидуумов. Некоторые из индивидуумов — отвратительное дерьмо. Эскимосы и папуасы не исключение. Французы тоже.
— Он избил мою подругу. И он, и его приятели изнасиловали нас! — продолжала Люсия. За соседним столом прислушивались, заметил я. — Он отобрал у нас вещи и запер дверь, и нам пришлось бежать через окно…
Она налила себе вина и, задев бутылкой о тарелку, с яростью опустила ее на стол. Я знаю, что такие истории происходят с девочками каждый день, но цыганочка могла и сочинить злого владельца отеля, дабы разжалобить меня. «Нет, — заметил Эдуард-2, — девчонка не врет, видишь, как разнервничалась».
— Мир далек от совершенства, — начал я, и поняв, что говорю банальности, попытался выкрутиться: — Главное — выбрать позицию в мире. Следует или не прощать ничего, и тогда тебе следовало перерезать горло владельцу отеля и попасть за это в тюрьму, или… — я помолчал. — Или получать удовольствие от насилия, как учит американская этика.
Она не поняла. Она обидчиво замолчала и допила вино. Блондин принес нам мясо и развязно предложил вторую бутылку. От бутылки я не отказался, подумав однако, что люди, как животные чувствуют, с кем можно и с кем нельзя фамильярничать. Со мною официанты никогда не ведут себя развязно. Размахивающая руками цыганочка, громко кричащая на исковерканном французском, — мишень для фамильярности. Фамильярность сменяется презрением, презрение легко переходит в насилие. Неудивительно, что хозяин отеля на нее набросился.
Мы занялись мясом. Девочка ела с аппетитом жертвы эфиопского голода. Очевидно, цепь не очень интересных бытовых приключений привела ее к встрече со мной на пляже. Теперь я уже был уверен в том, что она не террористка и даже не воровка. Мне стало скучно, ибо обыкновенные проявления человеческой природы меня мало интересуют. Обед с работницей лиссабонской швейной фабрики имени Мигеля Диаса так же скучен, как обед с женой президента и генерального директора парижской фирмы канцелярских товаров.
— Они нас не любят, — икнув, сказала девчонка.
— Ну не любят и не надо. Ограничимся тем, что будем любить друг друга.
Я наколол на вилку одну из трех бараньих котлет и опустил котлету на освободившуюся от стэйка ее тарелку.
— Спасибо. — Она воткнула свою вилку в баранину. Остановилась. — Но ты ешь мало, Эдуардо. Почему?
— Питайся и не спрашивай. Меня несколько раз в день кормят бесплатно ниццеанские налогоплательщики.
Я подумал, что нужно будет ее выебать. Не потому, что мне этого хочется, вовсе нет. Она обидится, если я ее не выебу. В мачо стране, какой Бразилия, несомненно, является, женщина должна быть выебана мужчиной. Таков неписаный закон. Еще я хотел проверить, не трансвестай ли она. Судя по величине бедер, не должна бы. Но кто знает. «Плюс, — вмешался Эдуард-2, — мы выебли трех бразильских женщин в нашей жизни, хотя никогда не были в Бразилии. Выебав четвертую, мы, возможно, обнаружим в бразильских женщинах только им присущую особенность».
Люсия, держа вилку в кулаке, распяла кусок бараньей котлеты на краю тарелки и резала его ножом, как спиливают ветку с дерева. Было видно, что девчонка не имеет опыта в этом занятии. Тарелка и нож лязгали друг о друга, тарелка стучала о стол. Насмешливые физиономии участников Дня литераторов время от времени обращались к нам — источнику шума. Я сохранял невозмутимое лицо. Я знал, что сам я непогрешим, «пэрфект» с головы до ног, похож на рок-стар, а не на писателя, в куртке с попугаями, в узких брюках, с прической в два слоя. О том, что я как рок-стар, — писали критики. Ебал я писателей за соседним столом. У них у самих были внешние недостатки, которых не видела Люсия, но видел я. Их мужчинам не хватало выправки — сказывалось отсутствие физических упражнений. У них были неряшливые старомодные длинные волосы, какие носили нелюбимые мной неряхи-хиппи. А их женщины… о, они были вежливо буржуазны. Я нежно поглядел на мою дикарку. Может быть, она и работает на лиссабонской швейной фабрике имени Мигеля Диаса или на сан-паульском цементном заводе, но в ее глазах, похожих на те черные, тугие, вымоченные в маринаде оливы, которые я так люблю, всплескивает настоящая дикость. Такую дикость следует ценить.
Мы съели по куску пирога каждый. Мы выпили, я — три пальца фрамбуаза, которые мне налил наглый блондин Александр Годунов, очевидно, желая мне зла, она — половину большущей рюмки коньяка. Я заплатил, и, игнорируя насмешливые взгляды остававшихся без зрелища посетителей, мы вышли, качаясь, на Английский Променад. Она держала меня за талию и прижималась ко мне не как к обладателю хуя, я это чувствовал, а как к более мудрому, к опоре, к защите, к представителю хотя и великой, но такой же окраинной, как и Бразилия, страны, как к старшему брату, может быть. От нее пахло алкоголем, а от ее тряпочек исходил свежий запах стирального порошка, очевидно, перед свиданием со мной она посетила «ландромат». За весь обед на ее лице ни разу не появилось даже мельком довольство цивилизованной женщины, расколовшей мужика на хороший ресторан. Пьяное бравое наплевательство, веселье заводской девочки, надравшейся вдребезги с приятелем, — вот что выражала рожица Люсии. Лет двадцать назад у меня были такие девочки.
Мы решили пойти танцевать. Мы обнаружили диско там же, на Английском Променаде, неожиданно быстро. Я заплатил 140 франков и получил в обмен два ярко-синих билета, дающих нам право каждому на один бесплатный дринк. Внутри было красно-желто и жарко. Вокруг высокого круглого бара сидели и стояли пьющие. В стороне, на небольшом кругу-арене в затемнении танцевали буржуазного вида пары: женщины в платьях и с прическами леди Ди (принцессы Уэльской) и юноши с усиками — типа сэйлсмэнов или полицейских. Мы вошли на круг и стали друг против друга. Белые зубы моей цыганочки оскалились в удовольствии. Мы задвигались.
Мне показалось, что я танцую лучшее ее. Возможно из-за того, что она совсем небольшая и мои движения более заметны. Мы прыгали в тесноте, время от времени натыкаясь на слаженные, стилистически двигающиеся пары. Я всякий раз говорил: «Пардон!», но не думаю, чтобы мы кого-нибудь серьезно повредили. После восторга нескольких танцев я понял, что музыка у них такая же незначительная, как лица танцоров. Невнятная. Иногда попадался, правда, рок-энд-ролл с чистым ритмом в их репертуаре, но в основном преобладали диско-ритмы семидесятых годов, устаревшие и мутные по звучанию. Мы пошли к бару.
В обмен на наши синие билеты мы получили: я — виски, она — пиво.
— Ты хорошо танцуешь, — по лицу цыганочки лился пот.
— Куда мне до бразильцев, — я вытер свой пот со лба рукою и, сняв очки, вытер лицо подкладкой куртки.
— Правда, хорошо… Ты учился танцевать?
— Нет, Люсия. Даже на курс французского в альянс Франсэз я никак не найду денег, какие танцы… Однако я хотел бы научиться танцевать танго…
— Ты не умеешь танцевать танго?
— Умею, как все, но хочу научиться классическому танго, по правилам.
— Са ва? — спросил меня стоящий рядом с бокалом пива загорелый молодой тип с рыжеватыми подстриженными усиками, в джинсах и клетчатой рубашке.
— Са ва, — подтвердил я.
Приятель типа, тоже с бокалом пива, толстый молодой человек, захохотал, глядя в нашу с Люсией сторону.
— Танцуем? — продолжил рыжеватый.
— Да, — Люсия приветливо улыбнулась, обнажив все зубы.
— Вы кто? — спросил толстый, почему-то очень бледный, не ниццеанского типа, — американцы?
— Нет! — возмутилась Люсия, — я не люблю американцев! Он — русский, — она гордо положила руку на мое предплечье, — а я — бразильянка!
Оба типа переглянулись и, толкнув друг друга локтями, расхохотались. Потом обменялись несколькими фразами, смысл которых я не понял, да и не расслышал в нечистом шуме диско-ритмов.
— Ты — русский, и ты — бразильянка, вы — «кошонс!», — сказал парень с подстриженными усиками, рассмеялся и, сделав полуоборот, смеясь и скалясь, ушел в толпу танцующих.
Люсия рванулась за ним, но я удержал ее. Бледный толстяк с расстояния в несколько метров глядел на нас, пьяно хохоча.
