— Прибыв на Дни мировой литературы, я вскоре устал от следовавших одно за другим мероприятий и отправился на пляж, взяв с собой книгу. Я долгое время читал, подставив спину солнцу, как вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд…
Мсье Элькабаш ударил по камертону, ибо время первого писателя истекло. Режин Дефорж, подтянув шаль в цветах на плечи, продолжила:
— Я поднял голову и увидел девушку с обнаженной грудью, пристально глядящую на меня. «Бонжур мсье», — сказала незнакомка и присела рядом со мной. — Я хочу спросить у вас очень важную вещь, мсье: любите ли вы салат нисуаз?
Зал одобрительно зашумел, засмеялся, старушка с седыми буклями рядом со мной оживленно заерзала на стуле, все были в полном восторге от выбранного сюжета. Улыбнулся и я выбранному писателями сюжету.
Они нагнали меня, когда я уже не ожидал их. Расслабившись, миролюбиво вдыхая острый запах зимней ночи, я достиг пересечения бульвара имени маршала Сушэ с авеню имени художника Энгра. Я предвкушал длительное, но не неприятное путешествие через весь Париж к себе на улицу Архивов. Именно тогда они вдруг заквакали мерзким фольксвагеновским гудком. Двойной очередью: «Фаф-фаф! Фа-фа-фаф!», «Фаф-фаф! Фа-фа-фаф!» И не оглядываясь, я понял, что это они. Спрятаться было некуда. Мое белое пальто выдало меня им. И горели все фонари в месте впадения авеню Энгра в бульвар Сушэ.
Я сел в «фольксваген».
— Почему ты хотел сбежать от нас, Эдуард?
Эммануэль Давидов энергично выжала на себя неизвестного мне назначения черный рычаг. «Фольксваген» скакнул вперед.
— Я потерялся, — соврал я.
Мне не хотелось пускаться в длинные объяснения по поводу того, почему я не захотел ехать с ними в русский ночной клуб. Лист причин оказался бы слишком длинным. Среди прочих — финансовая проблема. У меня оставалось совсем немного денег в банке. Траты мои были разумно распланированы, и посещение русского ночного клуба казалось мне вопиюще неразумным вложением денег. Аборигены могли себе позволить хаотичную жизнь, я, пришелец, выживал лишь благодаря железной дисциплине… Плюс, неисправимый циник, я разобрался в составе компании и понял, что ни одна женщина не свободна. Если я не могу рассчитывать затащить к себе в постель теплую пизду, то чего же зря время тратить?.. Еще? Я устал от их отличного французского языка и от их плохого английского…
— Я отошел отлить и потерял вас.
— Мы же тебе кричали! Ты что, не слышал?
Давидов экспансивно крутанула руль и вечнозеленые насаждения юга шестнадцатого аррондисманта исчезли из окна, сменившись серыми каменными боками зданий.
— Мы видели, как ты уходил вдоль забора. — Эжен обернулся ко мне, он сидел рядом с водительшей. Эжен улыбался. — Ты пытался сбежать от нас, Эдуард, но воля коллектива тебя настигла. Мы победили. Ты побежден.
Коллектив, еще два автомобиля, как бы подтверждая слова Эжена, заклаксонили сзади.
«Ну ничего, — успокоил я себя. — Бастилия находится в полукилометре от улицы Архивов. Посижу с ними для приличия и свалю…»
На Трокадэро мы ждали зеленого огня (Давидов нетерпеливо пригнулась и сжалась, пытаясь увидеть вспышку зелени как можно раньше. Так кошка сжимается у мышиной норы, поджидая мышь), когда эженовскую дверь «фольксвагена» вдруг рванули снаружи, и плохоодетый и плохоостриженный тип с револьвером в руке возник в щели. Тучный Эжен, схватившись за дверь, молча пытался ликвидировать щель. Пират же, пыхтя и упершись ногою в бедро «фольксвагена», пытался дверь распахнуть.
— Бандиты! — вскричала вдова Давидов безо всякого испуга. Вдова, потому что к двадцати пяти годам успела похоронить любимого мужа-адвоката.
— Гони! — закричал я. — Гони! Жми на газ!
Она нажала. Тип, не отпуская двери, висел на ней. Эжен, также не выпуская двери, тянул дверь на себя. Давидов рванула черный рычаг. Автомобиль подпрыгнул, стряхнул с себя абордажного пирата и устремился в ярко освещенную, цветную парижскую ночь. Эжен захлопнул дверь и обернулся ко мне… И тотчас же спрятал голову вниз, за спинку сиденья.
— Стреляют! — вскричал он.
Я услышал несколько хлопков. Если бы не информация Эжена, я бы не обратил на хлопки внимания, принял бы их за фрагменты обычных уличных шумов. Но я не стал проверять, я поверил Эжену на слово. И повинуясь Бог знает откуда пришедшему, мгновенно сработавшему инстинкту, я скатился с сидения на пол «фольксвагена».
— Правильно! — прокомментировала Давидов, не оборачиваясь, очевидно, она видела мои действия в зеркало. Сама она тоже сползла ниже по сидению. Послушный ее не потерявшим уверенности ногам и рукам, автомобиль уверенно прорезал ночь. Некоторое время мы молчали.
— Это КГБ, — сказал я. — Или СиАйЭй.
— Бандиты! — сказал Эжен.
— У меня множество врагов, — сказала Давидов.
— Странный способ сведения счетов, — сказал я.
— Посмотри Эдуард, они не едут за нами? — Одной рукой Давидов извлекла откуда-то сигарету.
Эжен, несколько раз промахнувшись, высек синий огонь и поднес его к губам Давидов. Закурил и сам. Вонючий «Житан».
— Кажется, не едут… Однако у меня большая близорукость…
— Даже в очках? — спросил Эжен.
— И в очках.
Он всмотрелся в дорогу за моей спиной.
— Бандит выскочил из «4Л», если я не ошибаюсь?
— Угу… — Давидов заставила «фольксваген» проскочить перекресток в самый последний момент.
Красный огонь вспыхнул тотчас за нами, лизнув нам заднее стекло.
— «4-Л» не видать. И наших тоже не видать.
— Нужно остановиться и подождать их.
— Не нужно останавливаться. Что, если бандиты едут за нами? У нас ведь даже ножа с собой нет, — сказал я.
Я очень сожалел о том, что засиделся у Давидов после обеда и не сумел убежать от компании. Теперь судьба тащит меня вместе с «фольксвагеном», с моей переводчицей и ее любовником. И куда? Мне решительно не нравилось уже одно то, что меня тащат.
Они даже не обратили внимания на мою реплику. Сразу за мостом Иены Давидов заставила «фольксваген» въехать на тротуар. Выключила мотор и вышла из машины. Эжен вышел вслед за нею. Стоя у края автострады, они стали вглядываться в автомобили. Я остался сидеть в «фольксвагене», лишь откинувшись на сидении и расстегнув белое тесное пальто. Я был зол на них и на себя. Мой инстинкт, столько раз выручавший меня в Харькове, Москве и Нью-Йорке, толкал меня в желудок, заставляя волноваться кишки. Он всегда толкает меня в таких случаях в желудок, это наш условный с ним знак. «Валить надо, валить как можно скорее, а не стоять у края дороги, дожидаясь бандитов, — понимал я». «Уходи сам, если эти сумасшедшие не чувствуют, что следует свалить, раствориться в ночи, въехать в темные улочки и замереть там. Уходи! Нет оружия отбиться, — беги! Брось их на хуй!» — сказал желудок.
Я не мог бросить их на хуй. Я боялся прослыть трусом. Автор книги «Русский поэт предпочитает больших негров» не имеет права выскочить из «фольксвагена», бросить им: «Пока!» и раствориться в ночи. Боязнь потерять социальный статус в данном случае одержала верх над биологическим инстинктом. Но именно потому, что я всегда следовал биологическому инстинкту, я и жив до сих пор, в то время как по меньшей мере целый взвод временных спутников различных этапов моей жизни давно сгнил на кладбищах мира. Shit!
На автостраде возник рыжий обмылок, и они замахали обмылку руками. Проскочив их, обмылок остановился, и, зажегши задние огни, сгазовал назад, на них. Из обмылка вышел музыкант Жаки, и они, неслышно для меня, но энергично жестикулируя, обсудили ситуацию.
— Мы решили ехать в «Балалайку», — сказала Давидов, когда они уселись в машину.
— Глупо, — пробормотал я.
— Глупо позволить им испортить нам вечер, Эдуард, — сказал Эжен.
Я хотел было возразить, что лучше уж испортить один вечер, ночь, чем… Я промолчал, так как понял, что не смогу представить им сколько-нибудь связных аргументов. Не могу же я сослаться на свой желудок… Сказать, что именно таким вот образом, как сейчас, сжимался он за ночь до того, как Костя Бондаренко влип в историю, за которую его приговорили к высшей мере. Или что так же сжимался он, когда Володька-боксер слишком долго копался в этом мудацком сейфе… Я сказал:
— Пора валить, Володька! Скоро мусора будут делать обход. Жадность не одного фраера уже сгубила!
Володька не захотел, пять минут ему, сказал, нужно, чтоб до денег добраться. Я ушел один. Володьке, не послушавшемуся моего желудка, влепили восемь лет…
Я не успел вспомнить и половины всех случаев, когда мне удавалось спасти шкуру благодаря своевременному предупреждению моего органа пищеварения, когда на бульваре Генриха Четвертого в автомобильное зеркало со стороны Эжена вкатился автомобиль и, спустя мгновение, на большой скорости поравнялся с нами.
