«Ты должна знать древние обряды, Ксения. Ты жительница Земли, и Земля древнее тебя, как бы тебе ни хотелось быть древнее. Как ты думаешь, откуда все сущее взялось?..» — «Из любви», — отвечала Ксения, не раздумывая. «Да, ты права. — Голос Сульфы был жесток и сух. — Из любви. Но не из сладкой. Не из нежненькой, не из добренькой. Из священной любви, а она жестока. Святость не все живые могут выдержать. Люди давно забыли, что такое священная любовь. Об этом помнят только звери. Но ты наполовину волчица, и ты выдержишь этот обряд. Идем!»
Они вышли из закута на волю. Снег бил им в лицо, колол раздувавшиеся ноздри, свивался над головами в серебряные круги. «Пойдем в пещеру. Там светильники. Туда я отнесла шкуру тибетского медведя, на которой ты спишь». Сульфа все время учебы спала отдельно от Ксении, на широкой лавке, устланной шкурами зверей — росомахи, лисы, шакала. «Звери сами подарили мне свои одежды, — пояснила Сульфа, поймав как-то раз Ксеньин мрачный взгляд. — Они стали оборотнями. Они превратились в людей. На время. Я храню их родовую одежонку. Наскучит им… придут. А я все сохраню. Все верну в целости. Они сами выгрызли на себе разрезы, из шкур вышли, все в крови, голые, жалкие люди. Велели мне: береги». Ксения просыпалась среди ночи, прислушивалась к ровному дыханию шаманки. Сульфа никогда не снимала кожаный балахон. Он прирос к ней. Иногда Ксении казалось, что он пошит из ее собственной, Сульфы кожи. «Ложись сюда. На медвежью шкуру». Жесткий, как дерево, голос. Жесткие слова. Железный цап руки, пальцы впечатываются в ее локоть до кости. Морганье стеклянных глаз медведя. Ксения обнажилась, легла послушно. Сульфа вытащила из-под медвежьей головы гнутую палку о двух концах, то ли деревянный крюк, то ли оружие, которое бросишь — а оно, сделав круг под небом, возвращается назад и убивает тебя, пославшего его. Вот банка с сильно пахнущим маслом. Цветы, из которых масло добывают, растут высоко в горах и видят только снег. Их надо набрать много, много, сложить в чан и давить лепестки ногами. Плясать на них. Наружу выйдет масло. И ты сольешь его в банку, в бутыль. «Натирайся, — сказала Сульфа и вылила на Ксению пригоршню масла. — Втирай в кожу. Откроются все дыры на теле. Откроются двери души. Тебе будет сначала страшно. Потом тебя будет жечь изнутри. Я налью тебе масла везде. И сюда и сюда. Влей масло в себя. Выпей его. Вбери.» Сульфа обильно полила маслом двурогий охотничий жезл. «Покажи мне, все ли двери открылись твои». Створы раковины отошла. Распахнулись двери в метель. Сульфа поднесла конец двурогой палки к животу Ксении.
ТАЙНАЯ ПЕСНЬ КСЕНИИ О ГРЕХОВНОЙ ЛЮБВИ ЕЯ
Что она делает. Что это. Если так было в древности, я не хочу туда. Узда на зубах, меня взнуздали, как лошадь. Мне связали щиколотки, запястья за спиной. Я стреножена. Пригвождена. Каменный крест. Я лежу на шкуре медведя на каменном кресте. Сульфа, мы обе насажены на два рога звездного Священного Быка Оваа. Рог в тебе, рог во мне. Не шевелись! Я не шевелюсь. Я молчу. Все тихо. Боль, свет, масло внутри нас. Оно льется и струится. Вот сейчас. Вот теперь я начну раскачиваться. Возьму тебя за узду. Она врезается тебе в губы, в десны. Вынимаю из-за пазухи яйцо. Кладу тебе во взнузданный рот, чтобы ты не кричала. На глаза тебе кладу еловую лапу. Чтобы ты не смотрела больше. Чтобы видела только мрак, колючий холодный мрак, иглу света внутри мрака. Я раскачиваюсь сильнее. Ты раскачиваешься сильнее. Священный Рог сильнее пронзает тебя. Священный Рог сильнее пронзает меня. Масло, масло звездных цветов льется в тебя и из тебя. Как горят твои розовые лепестки. Мы будем с тобой две розы. Мы будем с тобой две змеи. Мы сплетемся, и ты будешь кричать от моей боли, а я от твоей. Мы два червя. Кольца наших тел сплетаются и льются длинными каплями масла. Мы две лисы. Хвосты наши пушисты. Слышишь, как обнимают нас, наши нежные тела пушистые хвосты наших диких душ? Бабочки. Мы две бабочки. Мои руки — твои крылья в пыльце. Маши ими, маши. В нежном брюшке, покрытом пыльцой, — моя игла. Ты уже не вытащишь ее. Мы две птицы. Я впускаю в тебя коготь. Ты бьешь крыльями, теряя перья. Вот мы, две волчицы! Род продолжается, даже если из рода никого не осталось. Даже если Род Волка убит. Вырезан весь. Мы, две волчицы, возродим его. Глубоко в земле течет, бьется, кричит кипящее масло. Масло в тебе вскипело. Я выпью его из твоего чрева. Серебро Луны переходит в золото. Я сажусь на тебя каждую ночь, как в ладью, и плыву в руки бездны. Качай меня в ладье. Качай меня в колыбели. Рождай меня. Боль есть любовь. Смотри, в обеих руках у меня два волчонка, я даю зверям сосать твои груди. Так надо. Так делали наши матери и праматери. Так велела Бездна Мира. Ты была нерожденной. Сейчас ты рождаешься. Я пляшу на тебе великанскую пляску, слезы текут из широких глаз. Из моих? Из твоих? Где ты? Где я? Мы одно, и Мир, Священный Бык Оваа, поддел нас на рога и велит нам кричать и биться и истекать горячим маслом. Сила крутит меня и тебя. Сила Бездны, сила священной любви. Вот она какая, священная любовь. Она может быть у тебя со всем. Со всем на свете. Не только со мной. Со зверем. С деревом. С камнем. С морем. С горой. С небом. С широким небом, полным звезд, раскинувшимся над горами. С оружием, из которого тебя хотят убить. Со смертью.
Со смертью?!
Да. Со смертью. Любовь — Луна, смерть — ее темная сторона. Обратная сторона Луны. Будь Луной. Я буду твоей черной стороною. Ты будешь по ночам поить меня вином. И молоком кобылиц. Ты будешь ночами входить в меня рогом звездного Тельца, на одном роге звезда Гоэ, на другом — Тао, и я буду кричать от боли и любви.
Сними с меня узду любви!
Никогда. Мы повязаны теперь. Ты моя лошадь. Я твоя всадница. Я буду хлестать тебя плеткой огня. Яйцо, всунутое тебе в рот, глядит на меня изо рта твоего, как выкаченный небесный Глаз. У тебя один глаз. Он сейчас видит мир. Весь мир. Еловая лапа на земных очах. Зренье умерло. Мы пронзили друг друга. Мы идем к краю боли. К отвесу. Мы бежим. Скорее. Скорее.
Нет! Подожди! Еще!..
Я не хочу ждать. Ожидание бесконечно. И жизнь бесконечна. Что выбираешь ты? То же, что и ты. Значит, мы выбираем смерть.
Мы выбираем святую любовь, с кем бы она ни была.
Это мы говорим с тобой мыслями?
Да, мы говорим мыслями. Мы говорим с тобой силой боли и любви.
Как мучительно. Как больно соединение со Всем Миром. Невозможно впустить в себя Весь Мир. Ты делаешь это со мной. Ты сделала со мной это.
И ты сделала со мной это тоже.
Задыхаюсь. Задыхаюсь! Скорей умертви меня! Я больше не могу! Заверни меня в звездный кокон! Зарежь меня ножом! У тебя много ножей! Они все острые. Я умру мгновенно. Прошу тебя. Смилуйся…
Не умирай. Живи!
Звездный Бык Оваа, перестав мотать огромной головой, еще долго не сбрасывал их со своих рогов, и они спали, одна лежа, другая, — сидя, на его широколобой курчавой голове с ритуальным кольцом в носу. Сила их была выпита Священным Быком, и вместо силы пришла нежность. Нежность растекалась маслом и соком брусники, таяла на языке, лилась меж грудей.
«Хочешь совершить прыжок во Время?.. Сделать свое первое настоящее камлание?..»
«Хочу. Только вместе с тобой».
Они обнялись крепче, раскачались во тьме, как два маятника, и прыгнули.
ПРОКИМЕН КСЕНИИ О СТЕПНЫХ ПРЕДКАХ СВОИХ
…Я стояла у бурлящего котла. Варилось варево. Я помешивала варево палкой. Это была я. Лошади из табуна подходили, засматривали в дымный котел. Я ходила меж лошадей и заплетала им хвосты. Отец сидел у костра на кошме. Он обтачивал древко копья. Мать спала животом кверху, к звездам. Она была беременна. Нога матери упиралась в колесо телеги. Дети тихо играли в игрушки из рыбьих костей. Внезапно налетели воины, как вихрь. Они сметали нас с ладони земли. Частокол копий обрушился. Отец упал головой в костер, опрокинул котел с варевом. Я закричала страшно. Мать волокли за руки, воин целил копье ей в живот. Копье, которое ладил отец. Бритый воин на коне, с обвислыми усами, полоснул меня толстой плетью. Шрам пролег от уха, через глаз и рот, наискось, пометив плечо и грудь, до паха. Я упала рядом с отцом. И тут я увидела.
…эта тень дрожала длинная, как стрела. Это и была стрела. Я лишь не видела ее. Я знала, что она смертоносна. Я могла бы обернуть голову и поглядеть, кто стреляет. Но невидимая рука сжала мою голову, не давая мне обернуться. Шею сковало морозом. Тетива зазвенела. Тонкая крепкая тетива, запевшая, как струна. Как голос шаманки: оле хо ра. Это стрелял отец. Тень из черной сделалась золотой. Стрела ушла вдаль. Как он мог послать стрелу, когда он лежал, убитый, уткнувшись лбом в угли дотлевающего костра? Я не видела ни стрелы, ни того, кто стрелял. Я знала лишь: это Тень Стрелы Отца, я видела ее, стрелу, что посылают из прошлого в будущее.
Отец послал ее прямо через мое настоящее сердце, и потому я не чувствовала боли. Тень Стрелы Отца боли не причиняла. Кочевые люди на конях растворились в ночной степи. Мать моя, медный перевернутый казан, лежащий под звездами днищем кверху. Варево все вытекло из тебя. Ты родила не человека, а стрелу; и вот она, послана, летит, и я в ином времени узнала ее.
