«У меня самого СПИД, — сказал он. — Есть новые пути защиты от заражения других людей». У него у самого постоянные отношения уже двадцать шесть лет. «Я не могу ничего придумать более семейно ориентированного, чем наши отношения».
Что-то от эльфов было в Дуге. Озорной юмор сквозил в его речах. В какой-то момент Владимир спросил о принятой терминологии: «Если я не гей, то кто я?»
Дуг улыбнулся. «Ну, я не совсем уверен… Мы с вами слишком мало говорили, чтобы я мог знать о ваших чувствах. — Он сделал паузу. — Вы, наверное, спрашивали…»
Все лежали от хохота, а у него в глазах появились искорки. Владимир упомянул о том, что видел гей-парад в Кастро двадцать лет назад.
Дуг улыбнулся. «Когда общество отвергает тебя — ты должен отвергать общество!»
Познер спросил, чего бы ему хотелось для геев — чтобы они выделялись или, наоборот, чтобы стали незаметны?
«Мне бы хотелось и того и другого. Хотелось, чтобы у геев и лесбиянок были дети. Я считаю, что это один из способов интеграции секс-меньшинств в общество». Выборы показали, сказал он, что «большинство американцев согласны с тем, что гомосексуалисты — это достойные, нормальные люди, заслуживающие равных прав. Но все-таки есть что-то замечательное в том, чтобы быть другим. Чувство индивидуальности, чувство свободы, наслаждения…»
Я спросил, не подтачивает ли солидарность геев то, что общество начало принимать их.
«Я считаю, что это правда. Это такое развитие общества, когда люди становятся более восприимчивы, глубже взаимодействуют с основным социальным течением, и политика и чувство необходимости, объединявшие людей, теряют свою остроту».
Владимир попросил его закончить предложение: «Для меня быть американцем значит…»
«Хм, хороший вопрос…» Дуг Себаста задумался на несколько секунд. «Для меня быть американцем значит быть открытым и иметь желание знать обо всем остальном мире».
Интервью закончилось. Дуг и его друзья предложили показать нам Кастро, и следующий час мы гуляли по улицам. Аптеки, продуктовые лавки, секс-шопы, книжный магазин… Мы шли двумя группами. Я и Дуг впереди, а операторы снимали нас.
Он казался полностью открытым человеком, и мне захотелось быть честным с ним. Я сказал ему, что в конце семидесятых, когда я баллотировался в Конгресс, я разговаривал с группой геев-активистов, ища их поддержки. Они долго со мной говорили, и они обвинили меня в нарциссизме, как в личном, так и политическом. Будучи озабоченными правами геев, они абсолютно не интересовались более широкой борьбой за эмансипацию. И напротив, лесбиянки, с которыми я общался, больше заботились об обществе, нежели о себе. Я рассказал об одной лесбийской паре, которая просто хотела знать, поддержу ли я, как конгрессмен, их право на воспитание детей. Их просьба шла от самого сердца.
Он не спорил с тем, что истоки движения геев и лесбиянок разные, последнее (движение лесбиянок) было частью более широкого движения женщин за эмансипацию.
Мы зашли в гей-бар. Двери и окна его выходили на улицу. Было много целующихся парочек. Я сказал Дугу, что это и есть то самое, показное, публичное проявление сексуальности, о котором рассказывали мне мои друзья-геи и которое казалось мне неестественным и глупым. «Как вы считаете, я прав?»
«Необязательно, — сказал он, — общество геев со временем изменилось, сначала оно отражало процессы, долго подвергавшейся репрессиям гей-культуры. Но времена меняются. Здесь было восемьдесят или девяносто баров для геев, сейчас в Кастро восемь или девять, многие мужчины теперь поддерживают моногамные, долгосрочные отношения».
Операторы зашли в книжный магазин, на витрине которого стояли руководства по сексу для геев. На обложке одного из них «голубая» порнозвезда лежала в провокационной позе с открытыми ягодицами. Я спросил Дуга, насколько такого рода книги и такого сорта магазины отражают реальные сексуальные отношения геев. Он сказал, что всего понемногу. И, стоя там, меня озарило, что я мог задать тот же самый вопрос в сотнях мест в Лас-Вегасе, секс на продажу был везде, от легкой эротики до жесткого порно. Почему все остальное не произвело на меня столь неприятного впечатления, как эта обложка?
Уже сидя в машине, я посмотрел на «X». Он был со второй группой во время пешей прогулки. Его жесты немного изменились. Он был сам собою и был вполне расслаблен.
«Ну, что ты думаешь?»
«Странно, в России все это выглядит очень вызывающе, и мне это очень не нравится, а эти люди… — он подыскивал правильные слова, — они вроде как нормальные люди, только геи».
Мы выехали из Сан-Франциско после обеда и направились на юг. Первая остановка должна была быть в Саннивейле, там находилась начинающая фирма, занимающаяся разработкой программного обеспечения, — «Евер Ноут». Она была основана иммигрантом из России и старым другом Владимира Степаном Александровичем Пачиковым.
По дороге Владимир рассказал мне о своем друге. Он был гений в математике и к тому же был политически активен. Его исключали из школы несколько раз за то, что он выражал взгляды, противоречащие советской идеологии. Российская академия наук присвоила ему звание доктора наук. Он занимался разработкой плана компьютеризации всей советской школьной системы, и на постсоветском пространстве он был одним из лидеров российской индустрии программного обеспечения. Как и многие другие русские программисты, он стал предпринимателем и переехал в США. Он создал и продал несколько фирм, зарабатывая на организации процесса. «Евер Ноут» — последнее его предприятие, сотрудники которого занимались разработкой компьютерной системы для сохранения всех видов информации.
Владимир и Степан поздоровались, широко улыбнулись и обнялись. Мне сразу понравился этот русский иммигрант. У него было необычное лицо, доброе, красивое и умное одновременно. Короткие русые волосы, широко расставленные глаза, большой нос. Он был среднего роста и килограммов на десять тяжелее, чем следовало бы. Его объемный торс был скрыт под свитером крупной вязки. Он обошел всю комнату, поздоровался со всеми, и по какой-то причине мне пришло в голову, что он двигался удивительно легко, как физик, человек, который понимал глубочайшие тайны вселенной и прекрасно знал, где находится. Был уже час дня, и, зная, как это у нас происходит обычно, я потерял всякую надежду на ланч. Но Степан Пачиков имел свои планы на этот счет. За все наше путешествие он был единственный, за исключением имамов в Деарборне, кто позаботился о нашем пропитании. Он заказал всем отличный ланч, сэндвичи, креветки, салаты, сладости и еще проверил, чтобы мы все выпили по эспрессо, как добрый и гостеприимный хозяин. Владимир брал у него интервью на русском языке, я понял только обрывки. Я настолько был впечатлен этим человеком, что, уезжая, дал ему свою визитку с настоятельным приглашением посетить нас в Монтане. Это правда, когда мы говорим, что Америка — страна иммигрантов. Например, этот человек, принесший ум, талант и добрую волю своей новой родине.
* * *
Обычно дорога из Саннивейла в Лос-Анджелес занимает семь часов. Можно поехать по 145-й или по 101-й дороге. Первая прорезает насквозь долину Централ Велли с ее огромными фермами, пригородами и торговыми центрами. Ехать по 101-му хайвэю, проходящему мимо красивых холмов с дубравами, во много раз интересней. Но Владимир и Валерий хотели ехать вдоль побережья, по старому шоссе хайвэй 1. Якобы это был маршрут Ильфа и Петрова. Но настоящей причиной этого желания была любовь Владимира к океану.
Когда я говорю, «хайвэй 1 идет по побережью» — это буквально так. В большинстве мест он точно следует извилистому контуру прибрежных скал. Если вас укачивает в автомобиле, то лучше по этому пути не ехать. Так как эта узкая двухполосная дорога вьется между скал, здесь не место водителям, склонным восхищаться открывающимися пейзажами. Ни один из этих аргументов не разубедил Владимира отказаться от руля.
Через несколько часов пути на север солнце заходило на запад, прекрасное освещение потихоньку менялось. Каждый новый открывающийся вид был еще прекрасней. И раз за разом за пассажирской дверью мелькал обрыв к океану пятьдесят метров глубиной.
«Ну и что ты об этом думаешь?» — восклицал Познер с горящими глазами, глядя на великий Тихий океан. А тем временем наша машина устремлялась к обочине либо выезжала на встречную перед «слепым» поворотом. Через некоторое время опять: «Ты только посмотри!» — и это значило, что перед нами был опять умопомрачительный вид.
Я должен признать, это было красиво… Но я не мог наслаждаться видами, в то время как мой внутренний голос все время вопил: «Боже! Мы сейчас разобьемся!»
Пути Господни неисповедимы. И в этот день он (или она) решил, что мы сегодня не умрем. Спустившись вниз к побережью невредимыми, мы приехали в ресторан «Напте», где Владимир, по его словам, был двадцать лет назад. Он пообещал нам прекрасный вид и лучшие гамбургеры в мире! Он не обманул.
