Хорошая эмоциональная разрядка для всех униженных и оскорбленных как на территории бывшего СССР, так и за ее пределами.
Юрий Коротков. Попса. М., «Пальмира», 2002, 415 стр.
Юрий Коротков, Валерий Тодоровский. Подвиг. М., «Пальмира», 2002, 350 стр. («Российский сюжет»).
Сценарист Юрий Коротков выиграл первый конкурс «Российский сюжет», и вот его книга издана. Попутно опубликован кинороман, написанный вместе с Валерием Тодоровским: помню, как десять лет назад Тодоровский носился с идеей сделать эту дорогую и эффектную картину, — и вижу, что режиссерская его судьба могла быть куда предпочтительней, найдись тогда на нее средства. У меня нет особенных иллюзий относительно коротковской прозы, и у него их нет тоже — не зря книга, включающая четыре повести, носит негордое название «Попса». И тем не менее если суждено российской прозе возродиться — ее выручат сценаристы. Лучшими из них были Луцик и Саморядов (книга их повестей «Праздник саранчи» представляется мне лучшим прозаическим сборником девяностых). Очень хорошо пишет Геннадий Островский. И в восьмидесятых, и в девяностых трудно, но необходимо было читать сухие, жесткие киноповести Миндадзе. В кино есть фабульная напряженность и социальная точность, есть быстрый, репризный диалог и двумя-тремя штрихами обозначенный пейзаж. Любовь обязательно и лучше, чтобы роковая. Хороший писатель либо уходит в кино, как Сорокин, либо приходит оттуда, как Коротков.
«Попса» — это четыре повести с лихим криминальным сюжетом на редком ныне, хорошо прописанном социальном фоне (действие происходит не в клубной тусовке, и не в новорусской среде, и даже не в блатном мире, а в обычной обывательской Москве или маленьком шахтерском поселке). «Подвиг» — история о семидесятниках, о поколении, родившемся накануне гагаринского полета, и о единственной возможности совершить подвиг в душном, замкнутом, страшно напряженном мире позднего СССР (подвигом оказывается теракт, угон самолета). В каждой строчке Короткова чувствуется эротическое напряжение — заряд, полученный из тех времен; слог его нейтрален, но сжат и быстр, текст свободен от лишних подробностей, автор никому ничего не хочет доказать. Он, собственно, пишет не для читателя, а для режиссера. И как хотите, но из всех на моей нынешней полке книг именно эти две мне было интересней всего читать. Просто читать: в поезде ехать и не отрываться, пока не закончу.
После прочтения коротковских текстов не остается, пожалуй, никакого особенного послевкусия. Но образ времени — ненастоящего, мучительно тоскующего по тому, чтобы стать настоящим, — есть. Попса, она ведь тоже зеркало души. «Подвиг» — так и вовсе хорошая книга, некоторые эпизоды сделали бы честь любому писателю-семидесятнику, если б ему разрешили тогда такое написать. Короче, я за то, чтобы писать про жизнь и интересно.
— 3
Вуди Аллен. Записки городского невротика. СПб., «Симпозиум», 2002, 350 стр.
Почти любой фильм Вуди Аллена очень хорош в первые десять минут, но чрезвычайно утомителен во все остальное время. Всегда приятен вид человека, для которого нет ничего святого, и потому чтение алленовских пародий в те же первые десять минут доставляет массу удовольствия. В следующие десять минут выясняется, что в комплексах мелкого горожанина, сколь бы сильно он сам себе ни опротивел, нет ничего особенно интересного. При чтении Аллена выясняется поразительная вещь, а именно некий врожденный порок всей американской словесности и кинематографии последних лет двадцати: это необычайно мелкое кино и скучная литература, особенно когда речь идет о масштабных экранных блокбастерах и страшных бумажных триллерах. Черт его знает, куда делся и почему иссяк порыв великих американцев — от Томаса Вулфа до Орсона Уэллса — с нуля создать новую, великую культуру. Возможно, беда еще и в том, что я так люблю южан, а победили северяне. Причем в масштабе, далеко превосходящем отдельно взятую гражданскую войну. Пародии Аллена на Кафку и Кьеркегора ужас как милы, но и они лишь подчеркивают величие оригинала и непобедимую пошлость пародиста. Некоторые реплики в знаменитых алленовских скетчах заставляют предположить, что нам всю жизнь лгали и культовый герой американской интеллигенции живет не в Манхэттене, а на Брайтоне. Иногда мне кажется, что если бы Шендерович чуть меньше внимания уделял текущей политике или хоть рассматривал бы текущий кровавый режим как часть всеобщего ужасного миропорядка, он давно превзошел бы Аллена по множеству параметров — хотя бы потому, что не снимает кино; впрочем, не исключено, что, если бы Аллен чуть меньше внимания уделял своему здоровью и чуть больше — текущей политике, он тоже превзошел бы Шендеровича.
Владимир Спектр. Face Control. М., «Ad Marginem», 2002, 280 стр.
Вероятно, это одна из самых плохих книг, изданных по-русски за последние годы. Правда, как заметил Лев Пирогов, тут и самый плохизм работает на идею, ибо «Ad Marginem», судя по всему, затеял целую галерею автопортретов в исполнении типичных представителей современной российской молодежи. Спектр (наверняка псевдоним) у нас представляет клубную публику. Герой работает в рекламном бизнесе, нюхает кокс, изменяет жене с роковой бледной клубной девочкой, которая тоже замужем, и при описании малейших движений своей души не забывает упомянуть о том, как он был в данную секунду одет (все лейблы даны латиницей, типа как большой).
Герой — классический лишний человек. Страдает он ужасно. Он ненавидит пролетарское быдло, окружающее его дома, и бандитское быдло, окружающее его в клубах. В чем тогда его отличие от героя занесенной мною в плюсик «[Голово]ломки»? В том, что сам он от этого быдла ничем не отличается. Более того, он является классическим, стопроцентным жлобом, оценивающим прежде всего стоимость костюма своего визави. Изъясняется он слогом, более всего напоминающим монологи Присыпкина. Быдло дорвалось до сливок культуры и цивилизации, посещает Прагу и побережье Красного моря, водит дорогие машины и усиливается любить. «Подумав об этом, по моим щекам потекли слезы», — каков Кирджали! Попутно герой не устает ругать Отечество за то, что оно такое холодное и грубое. Честно говоря, я мог бы многое простить этому персонажу, возьмись он, подобно Вадиму Аплетаеву из той же «[Голово]ломки», за пистолет, хотя бы и виртуальный. Но вы, вероятно, и так догадались, за какой единственный предмет он способен схватиться. Иногда по ходу чтения я принимался надеяться: уж не пародия ли он? Ну нельзя всерьез писать такие вещи! Вдруг Владимир Спектр и Владимир Козлов (см. ниже) одно и то же лицо, попросту нанятое писать про все социальные группы подряд? Вообще не похоже. Потому что, если это выдумка, стилистическое упражнение, — перед нами серьезный писатель. Может, Сорокин? В конце концов, стилизаторство — его конек, да и имя совпадает.
Владимир Козлов. Гопники. М., «Ad Marginem», 2002, 285 стр.
Эта книга еще хуже предыдущей. Потому что если «Face Control» предполагает хотя бы минимальную речевую характеристику протагониста, то в «Гопниках» речь главного героя нейтральна, как сорокинская в «Сердцах четырех». Тут нет даже попытки индивидуализации. Возможно, авторская (издательская) установка в самом деле такова — дать одни реалии, без намека на личность, чтобы личность эта не заслоняла жизнь. В таком случае избран путь заведомо бесперспективный: чем ярче протагонист, тем видней среда, это старый закон, отлично подтверждаемый всеми физиологическими очерками от «Конармии» до «Однажды в Америке». Чтобы проиллюстрировать пустоту и скуку жизни провинциального подростка, профессиональному писателю не понадобилось бы тратить триста страниц. Это же, впрочем, касается и жизни среднего пиарщика или рекламщика (см. выше). Попытка написать роман без психологии вообще — еще одна любопытная иллюстрация к нашей глубоко халявной эпохе, и автор закономерно терпит грубое, показательное поражение (боюсь, в отличие от хеллеровского случая, оно в его планы не входило: он думал, что в зияниях, пустотах и умолчаниях обнаружатся бездны). Получилась очень скучная книга. Хорошо хоть без ошибок в употреблении деепричастных оборотов. Поскольку автор не употребляет их вообще. Добычин, твою мать, как выразился бы Владимир Козлов.
Но вот я думаю (за это время привык уже отыскивать «что-то» в любом «ничто»): вдруг истинная цель нового проекта Александра Иванова — показать, что жизнь в деидеологизированном обществе немыслима? Ведь герои обеих упомянутых исповедей так кисло живут именно потому, что им верить не во что, делать нечего. Вдруг следующее повествование будет про отчаянного нацбола, поклонника Че Гевары, фаната молодежного отряда «Трудовой России»? Вдруг эта серия задумана совместно с Прохановым и исполняется силами авторов «Завтра» с единственной целью — проиллюстрировать бездуховность и пустоту существования в обществе потребления? Не удивлюсь. Отчасти обрадуюсь. Особенно обрадуюсь, если книга, венчающая цикл, — роман об осмысленной жизни борца — будет написана еще хуже, чем все предыдущие.
