— Форел — не всезнающий Господь. А даже будь он им, я не понимаю, как мы можем позволить себе…
— «Пост» покупает все, что я пишу, — сказал Скотт с весьма довольным видом. — Я уже много лет не работал так продуктивно.
Теперь он выглядел не просто довольным, а счастливым. Внезапно у меня закрались подозрения.
— У тебя кто-то есть?
— Что? Нет!
— Тогда почему ты не хочешь, чтобы я выбралась отсюда? — Тут я поняла, что он уже дал мне ответ. — Неважно, пробормотала я. — Я понимаю.
Сейчас доктор Брандт говорил:
— Вердикт, да.
— Ну хорошо. Так и сделаем. Вот только… вы должны гарантировать, что Скотт не прочитает то, что я напишу. Никаких редакторских вычиток мужа. Никаких консультаций. Даже не рассказывайте ему. Если он узнает, что я пишу, обязательно захочет взглянуть. А в этом нет смысла.
— Да, мы согласны, — кивнул доктор Брандт. — Мы хотим провести объективную экспертизу.
— Мне бы очень этого хотелось, — отозвалась я, зная, что это невозможно.
Он дал мне несколько листов белой бумаги, карандаш и оставил меня.
Я начала так:
Воспоминания Зельды Сейр Фицджеральд, от сего дня, 21 марта 1931 года, записанные по рекомендации доктора Форела.
Вы сказали, что начать можно с чего угодно, так что начну со стихотворения Эмили Дикинсон «Там в схватке с опытным морозом…», которое мне особенно нравится.
Даже здесь, в «Пранжене», где никто не хочет мне сказать, поправилась ли я и сколько еще мне здесь оставаться, вдали от дочери, которую я не видела три месяца, — даже здесь меня заливают солнечные луни, струящиеся через окно, и я чувствую, как переполняюсь надеждой, верой в шанс. Весна всегда настраивала меня на такой лад. Думаю, это прогресс.
Вы попросили рассказать, что произошло, что я и делаю. Возможно, рассказ Скотта о тех же событиях будет отличаться от моего, но так было всегда, не правда ли?
Когда мы со Скоттом познакомились в 1918 году, мир был странным и опасным местом. Была в разгаре Великая война, по всему континенту бушевал грипп, унесший к концу 1919 года более пятидесяти миллионов жизней. Ужас от этого и от осознания того, что еще пятнадцать миллионов солдат и гражданских пали на войне, заражал наши разумы, если не наши тела. Над каждым довлело больше неопределенности, чем когда-либо. Номы со Скоттом были полны жизни и готовы бороться, нас не волновали привычные идеалы. Мы шли под парусом на гребне штормовой волны.
Может быть, мы с самого начала хотели от всех и от всего слишком многого. Наши родители были еще детьми во время Гражданской войны в Америке, и их мир раскололся надвое. Нам со Скоттом не положено было даже много общаться, не говоря уж о том, чтобы влюбиться.
Хуже того, Скотт хотел стать профессиональным писателем, а это не считалось полноценной профессией. Нам было все равно. Для нас это было время создавать, творить свою жизнь с чистого листа, используя неизвестные составляющие и неопробованные методы, только чтобы прийти к непредвиденному результату.
Сейчас, когда рассказы о нас, о «Фицджеральдах», расползлись, как дикая китайская вистерия, вырвались за пределы сплетен на коктейльных вечеринках и разрослись в литературный миф, я слышу, как некоторые мои друзья говорят, что это я сделала из Скотта писателя нынешнего уровня, и вы представляете, как он это воспринимает. Его друзья — особенно один из них — утверждают, что я тормозила его развитие, ограничивала талант и профессиональную этику. Разумеется, он и сам так говорит.
В зависимости оттого, кого вы спросите, вы узнаете, что Скотт — либо непонятый гений, либо жалкий сукин сын, который теряет волю при одном только виде спиртного. Да, это правда, он пьет слишком много и не всегда поступал хорошо со мной или с самим собой. Но думаю, Скотт надломлен внутренне и пытается залить алкоголем эту трещину.
Я получила письмо от одной из своих старейших и любимейших подруг Сары Хаардт. Сара пишет, что выходит замуж за другого нашего старого друга, Генри Менкена. Она уже давно ослабела из-за чахотки, но его это не поколебало.
Она пишет:
«Не знаю, выйдет ли из меня что-то путное в браке, ведь я так долго обходилась без него. Но твои письма за все эти годы подготовили хорошую почву: невзирая на проблемы, я никогда не встречала двух людей, столь преданных друг другу, как ты и Скотт».
Должно быть, у Сары были свои глаза и уши в Аннанси, ведь мы со Скоттом и моей чудесной малышкой только что вернулись оттуда, проведя там две идеальные недели. Мы танцевали, ходили в рестораны… Это было даже лучше, чем в старые времена, ведь рядом со мной постоянно была Скотти. Я держала в своей руке ее теплую ладошку. А по ночам Скотт обвивался вокруг меня, успокаивая тяжестью своего тела. О, как бы мне хотелось — вы не представляете, насколько, — слить эти дни в волшебный пузырек и самой нырнуть в него следом.
Расскажу вам забавный случай, воспоминание, которое пришло мне на ум, пока я пишу. Наше первое путешествие в Европу в 1921 году мы совершили на «Аквитании». Мы много пили, а потом случился шторм, и мы много и нервно шутили о том, что можем пойти на дно вместе с кораблем. Этот шторм нас прикончит, говорили все вокруг.
— Не меня, — объявила я.
— Это правда, — сказал Скотт. — Моя жена не только красива, она еще и плавает как рыба. Ты спасешь нас обоих, дорогая, верно?
Вот что я делаю сейчас — я плыву.
Просмотрев дневник, который я вела на протяжении трех месяцев, доктор Форел пришел ко мне в палату. Я уже встала, оделась и позавтракала привычными фруктами и йогуртом, но еще не стряхнула с себя оцепенение после снотворного.
— Bonjour, — радостно и бодро поздоровался он.
На нем был коричневый твидовый костюм с жилетом и галстуком, а борода, которая тоже казалось твидовой, похоже, недавно претерпела стрижку.
— Не такой уж он bon. Я бы хотела попробовать отказаться от снотворного.
Он крякнул.
— Это неожиданно. Ваш курс лечения был в высшей степени эффективным, неразумно изменять его сейчас.
— Я постоянно чувствую, будто голова набита ватой. У меня уходит целое утро, чтобы вытащить ее через уши.
— Вот как? — Он нахмурился, потом снова улыбнулся. — А, это вы не в прямом смысле. Как вы мне сказали — фигура речи, да? Если только человек не страдает иллюзиями. Но вы уже оставили этот этап позади.
— Я оставила иллюзии позади, но застряла в метафорах. Так как насчет снотворного?
— Я проконсультируюсь с доктором Брандтом. Как вам известно, полноценный отдых имеет огромное значение.
Он жестом пригласил меня присесть на один черный кожаный стул у окна и сам последовал моему примеру.
— Мы нашли многое из этого весьма интересным, — он протянул мне мой дневник. — Мы с радостью отметили, что ваши воспоминания весьма меланхоличны. Очевидно, что с мужем связывают долгие и теплые чувства. Вы согласны?
— Разумеется. Мы прошли вместе огонь и воду.
За окном облака, будто скатанные из фигуральной ваты в моей голове, наползали на небо цвета лаванды. По садовой тропинке брела высокая худая женщина в широкополой шляпе. Молодая сиделка крепко держала ее под локоть.
— И все же эти теплые чувства сильно ослабли перед тем, как вы обратились к нам, — продолжал доктор Форел. — Их опутала пелена гнева, так?
— Я бы сказала, у нас была непростая полоса. Я находилась в настоящем раздрае. Гнев? Да, перед коллапсом я очень злилась на Скотта. Он постоянно был пьян. Он меня подвел.
— Так же, как и вы подвели его, мы сошлись на этом, верно? Жена должна быть верной во всем. Ее муж, ее семья — вот что для нее первостепенно. Когда это не так, происходят срывы. Порой очень серьезные — как в вашем случае, когда женщину уносит из домашнего окружения, из единственного места, где можно найти подлинное счастье.
Высокая женщина в саду резко остановилась. Я видела, что сиделка говорит с ней, но она не отвечает, невидяще глядя на живую изгородь.
«Бедняжка», — подумала я, прекрасно понимая, каково ей приходится, хотя я не знала ничего ни о ней, ни о ее состоянии.
— Я не хочу сказать, что не согласна с тем, что такое может произойти. Я ведь была страшно несчастна уже долгое время. Но знаете, порой вдали от Скотта, на занятиях с мадам и другими я и находила счастье.
Доктор Форел кивнул.
— Да, это часть иллюзий. Шизофрения раскалывает разум, обманывает его. Однако по всем признакам к вам возвращается способность осознавать последствия своих поступков. Я убежден, сейчас вы видите результаты, к которым привела ваша неспособность создать и поддержать домашний очаг, который, если бы вы справились с этой задачей, привел бы в равновесие вашего мужа и помог ему избежать проблем.
