В тот же день обе отозвали своих возлюбленных в сторонку, предложив прогуляться по окрестным лугам, чьи ширь и простор пригасят, низведя до еле слышного бормотания, самые яростные, из самого нутра исторгнутые крики — по этой печальной причине и не доходят до небес наши голоса — и там, без околичностей, как и было условлено и договорено между ними заранее, напрямую объявили: Я — беременна, только не знаю, от тебя или от Педро Орсе. Отреагировали на это Жозе Анайсо и Жоакин Сасса тоже вполне предсказуемым образом: последовал взрыв ярости, вспышка отчаяния, острый приступ душевной муки, и, хотя мужчины не видели друг друга, но говорили одно и то же, и жестикулировали примерно одинаково, изъясняя словами и движениями невыразимую горечь: Тебе, значит, мало того, что произошло, теперь ты являешься и сообщаешь, что ждешь ребенка, только неизвестно от кого. Вот родится он — и сразу станет известно. Это ещё почему? Потому что он будет похож на отца. А, предположим, в мать пойдет? Тогда это будет значить, что он — мой и больше ничей. Ты ещё и насмехаешься? Вовсе нет, я этого и не умею. Ладно, но надо же что-то решать? Если ты смог принять, что я однажды отдалась Педро Орсе, прежде чем принять решение, сумей подождать ещё девять месяцев: похоже будет дитя на тебя — оно твое, на Педро Орсе отвергнешь его, да заодно, если захочешь, и меня, а насчет того, что похож ребенок только на мать, ты не верь: всегда найдется в нем хоть ниточка из другого клубка. Ну, а Педро Орсе ты собираешься сообщить? Нет, первые два месяца, а, может, и больше, это вообще незаметно, ты посмотри, в чем мы ходим — в сто одежек укутаны. Знаешь, давай вообще об этом больше не говорить, признаюсь тебе, что сильно разозлюсь, когда увижу, как Педро Орсе глядит на тебя, на вас обоих, с видом племенного производителя, — последнее высказывание принадлежит Жозе Анайсо, изъясняющемуся культурно, тогда как Жоакин Сасса выразился проще и приземленней: С души воротит, когда увижу, как Педро Орсе ходит, будто петух, перетоптавший всех своих курочек. Итак, восприняли мужчины столь досадное обстоятельство довольно мирно, чему способствовала надежда на то, что оно будет устранено по прошествии известного срока, в день, когда загадка эта, пока почти бесплотная, разгадается самым естественным путем.
А Педро Орсе, в жизни своей и не знавшему, что это такое — иметь детей, даже в голову не могло прийти, что две женщины вынашивают под сердцем его, быть может, потомство, и это характернейший пример того, что мужчина, по правде сказать, никогда до конца не оценивает последствия своих поступков и деяний: постепенно стирается память о блаженных мгновениях, пережитых им, а плодотворный, пусть пока и едва-едва заметный, почти неразличимый результат этих мгновений, который важней, чем все прочее, сокрыт от его глаз и вообще неведом ему, но ведь и сам Бог тоже творит людей, так сказать, вслепую. Педро Орсе во всяком случае — не настолько слеп, чтобы не замечать какой-то разлад между двумя парами своих спутников, возникшее отчуждение, и не то чтобы холодность, а какую-то сдержанность, лишенную, впрочем, всякой враждебности, но порождающую долгие периоды молчания, а ведь как славно начиналось это путешествие, теперь же — будто истощились слова или не осмеливаются Жоакин Сасса, Жозе Анайсо, Мария Гуавайра, Жоана Карда произнести те единственные, что передали бы, какие чувства владеют ими на самом деле. Что-то кончилось, скончалось бывшее некогда живым, а, может быть, опять разгорелась прежняя ревность, может быть, просто надо выждать, набраться терпения, и все будет как прежде. А, может быть, я им мешаю? — думал Педро Орсе и потому, едва лишь разбивали лагерь, снова стал подолгу бродить по окрестностям: просто невероятно, как только у этого человека сил хватает.
И в один прекрасный день — к этому времени уже остался позади тот волнообразный ландшафт, что загодя возвещал о приближении ещё очень неблизких Пиренеев — в тот день, когда по обыкновению брел Педро Орсе незнамо куда, едва одолевая искушение вообще не возвращаться больше в лагерь — приходят порой такие мысли в голову измученному человеку — он вдруг увидел сидящего на обочине человека своих примерно лет или же чуть постарше, истомленного и усталого. Рядом стоял заседланный и навьюченный осел, перетиравший желтыми зубами жухлую траву — погода, если помните, не способствовала тому, чтобы лезли из земли нежно зеленеющие новые побеги, а если они и появились, то, видно, не попались ослу, и любитель метафор сказал бы, что природа окончательно сбилась с пути. Хозяин осла жевал ломоть черствого хлеба без ничего и пребывал, вероятно, в стесненных обстоятельствах, а проще говоря, был бродягой, которому в отличие от небезызвестной попрыгуньи нигде не был приготовлен ни стол, ни кров, однако выглядел он мирно, опасений не внушал, да, впрочем, нашего Педро Орсе, который и сам был не робкого десятка, что многократно подтверждалось во время этих его долгих и одиноких блужданий, сопровождал пес, не оставляя одного ни на мгновенье — нет, вру, дважды оставлял он его, но, во-первых, не одного, а в приятном обществе, а, во-вторых, так велели ему правила приличия.
Педро Орсе сказал ему: Здравствуйте, Здравствуйте, эхом отозвался тот, и уши обоих зафиксировали знакомый акцент, южный, андалусийский выговор. Однако страннику с ломтем хлеба в руке странным и подозрительным показалось появление в этой глуши, вдали от всякого жилья, человека и собаки, будто вылезших из летающей тарелки, а потому он, на всякий случай и не стараясь, чтобы это осталось незамеченным, придвинул поближе окованную железом палку, лежавшую на земле. Педро Орсе не мог не обратить на это внимания, да тот и не таился, его, должно быть, привел в замешательство неподвижный, опустивший голову и внимательно глядящий на него исподлобья пес. Не бойтесь, он не кусается, то есть кусается, конечно, но никогда не трогает тех, кто не замышляет дурного. Откуда это собаке знать, кто что замышляет? Вопрос хорош, я и сам бы хотел знать, не только откуда пес это знает, но и откуда он сам взялся, однако ни я, ни спутники мои ответа пока не нашли. Я думал — вы один и живете где-то в здешней округе. Да нет, мы с друзьями странствуем, у нас такой тарантас, «галера» называется, пустились в путь из-за всех этих происшествий и все никак с пути этого не свернем. По выговору судя, вы, должно быть, андалусиец. Точно так, я из Орсе, что в провинции Гранада. А я — из Суфре, что в провинции Уэльва. Очень приятно. Очень приятно. Я присяду, если не возражаете? Сделайте одолжение, и вот, не угодно ли, жаль, кроме этой черствой краюхи, больше нечего вас угостить. Благодарствуйте, я сыт, недавно пообедал с моими спутниками. А кто они, ваши спутники? Двое моих друзей и их, ну, вроде жены, они сами и одна из женщин — из Португалии, а другая женщина — галисийка. Как же это вас всех судьба свела? Ох, это долгая история, в двух словах не расскажешь.
Встреченный, видно, понял, что не настаивать не следует, и сказал: Вот сижу и думаю, каким же это манером занесло меня из Уэльвы сюда. В наши времена мало кто остается на прежнем месте. Сам-то я из Суфре, у меня там все семейство — уж не знаю, застану ли кого — а когда прошел слух, будто Испания отделяется от Франции, я решил пойти взглянуть своими глазами. Да не Испания, а весь Иберийский полуостров. Может, и так. И не от Франции он отделился, а от Европы, это вроде бы одно и то же, разница, однако, есть. Ну, в таких тонкостях я не разбираюсь, но вот пошел взглянуть. И что же увидел? Да ничего — дошел до самых Пиренеев, а увидел только море. Мы тоже ничего, кроме моря, не увидели. Не увидел я ни Франции, ни Европы, а мое мнение такое, что если чего нет, то, значит, никогда и не было, и зря, выходит, я только время потерял и труды впустую потратил, не говоря уж про благие мысли, а ведь сколько сотен миль протопал в поисках того, чего нет. Тут вы немного ошибаетесь. В чем же? Пока полуостров не отделился, Европа-то все-таки была, была граница, разумеется, ходили через неё люди взад-вперед, португальцы и испанцы — туда, а иностранцы — к нам, разве вы никогда не встречали туристов в своей Уэльве? Отчего же, встречал иногда, да только там у нас смотреть нечего. Ну, так вот, это и были приезжие из Европы. Не знаю, не знаю, покуда я жил в Суфре, никакой Европы не видел, а теперь из Суфре уехал и опять же никакой Европы не вижу, в чем разница? На Луне же вы тоже не были, а она-то ведь существует. Да ее-то я вижу, хоть она и ходит теперь по небу как-то чудн(, но все равно — вижу. Зовут-то вас как? Роке Лосано, к вашим услугам. А меня — Педро Орсе. Вы, стало быть, со своим городком — тезки. Нет, я родился не в Орсе, а в Вента-Мисене, поблизости. Вот теперь припоминается мне, что когда только выехал я из дому, повстречались мне двое португальцев и спросили дорогу на Орсе. Может, это те самые и есть? Любопытно было бы узнать. Пойдемте со мной, удостоверитесь. Что ж, если приглашаете, не откажусь, а то я уж столько времени все один да один. Ну, тогда поднимайтесь, только потихоньку, осторожненько, чтобы пес не заподозрил вас в недобрых намерениях, а палку не трогайте, палку я вам потом дам. Роке Лосано перекинул через плечо свою котомку, потянул осла за узду, и они двинулись, и пес занял свое место у ноги Педро Орсе, наверно, так и должно быть: где человек, там и меньшие его братья — попугай сидит на плече, змея обовьется вокруг запястья, жук-скарабей пристроится на лацкане, а вошка — в волосах, могли бы мы ещё добавить, если бы эта кровососущая вторичнобескрылая не принадлежала к презренному сословию паразитов, которыми гнушаются даже другие насекомые, хотя, с другой стороны, разве же виновата она, что такой создал её Господь?!
