Автобус встал на территории дагомысской турбазы, туристы высыпали из салона и гурьбой направились в административный корпус, а к нам подошел коренастый мужчина в светлом костюме:
— Вы журналисты? Я директор центральной турбазы. Пожалуйста, в мой кабинет.
В светлой комнате с картой области во всю стену директор любезно пододвинул к нам стулья, сам прошел за стол и лучезарно улыбнулся.
— Вы прошли по маршруту, говорили с Дедковым, знаю, знаю. Хороший он человек, добросовестный работник… Как вам наш Кавказ? Понравился? Да, места у нас редкие. Тут был один корреспондент из Ростова. Потом в «Ростовской правде» была его статья о некоторых конфликтах между заповедником и руководством турбаз. Но я не знал, что это дошло до… Москвы, — директор погрустнел и, помедлив, добавил: — Не стоит, как говорится, выносить сор из избы, думаю, что мы все уладим на местном уровне. Вы понимаете меня? Не хотелось бы, чтобы все это освещалось в центральной прессе.
Мы с Игорем переглянулись.
— Конечно, — напускным, серьезным тоном сказал я. — Можно просто написать о красотах Кавказа и прелестях туризма.
— И пропесочить леспромхоз за бездумное расточительство, — со знанием дела добавил Игорь.
— Вот, вот, именно, — ухватился за эти слова директор. — Именно так и нужно. И осторожно, вскользь. С ними тоже не следует ссориться. Понимаете, ведь мы и от них зависим. Они нам дают пиломатериалы… Как бы вам объяснить… Мы от многих зависим. Например, мебельная фабрика дает нам горячую воду, автобаза выделяет технику, чтобы завезти тес на ремонт турбаз… а мы в свою очередь, если они просят, размещаем их знакомых на отдых… А с чего начался конфликт? С чепухи. Мы им отказали в тушенке — нам база снабжения мало отпустила. Они нам не выделили делянку на дрова. Потом мы кое-кому отказали в отдыхе здесь, а они заявили: «Перекроем водопровод». «Не дадим машину», «Не разрешим идти по заповеднику»… И пошло, поехало… Но мы все уладим, уверяю вас… Так, теперь о вас лично, — с огромным запасом доверия директор перевесился к нам через стол:
— Сколько дней желаете отдыхать? Выделим вам хорошую комнату с лоджией. Обедать будете… в столовой есть отдельная комната…
Нас встретили как родственников, прибывших из-за границы, поселили в большой светлой комнате на втором этаже белокаменного корпуса, где в окна заглядывали пальмы, а с лоджии открывался вид на подстриженный газон и цветники; не успели распаковать рюкзаки, как принесли чай, фрукты.
— Ну что же, гулять так гулять, — потянулся Игорь. — Поживем здесь недельку, придем в себя — и домой.
Мы переоделись, вышли на улицу и сразу окунулись в многолюдье курортного городка, очутились в шумном, пестром мире: рябило в глазах от загорелых тел и ярких одежд, от красочных базаров с обилием фруктов и от многочисленных лотков. Из открытых дверей кафе доносились запахи шашлыков, цыплят табака. Мы подошли к морю и увидели пляж, забитый до отказа отдыхающими; к нему примыкали железнодорожная станция, камнедробильный завод и зловонный туалет. А рядом, за высокой изгородью, простирался полупустынный пляж и подавляли своей вызывающей роскошью здания «Интуриста» — по тому пляжу шастали парни, поигрывая то ли ключами от номеров, то ли от машин, и дефилировали девицы, оголенные без всяких пределов.
Но, войдя в море, мы сразу забыли и о плохом пляже для простых смертных, и о комфортабельном для избранных, море-то было одним для всех, спокойным и чистым… Мы доплыли до буйка и некоторое время качались на пологих волнах среди прозрачных медуз: над нами с писком носились чайки, далеко в открытом море резвились дельфины. Спустя часа два, сделав еще два заплыва, мы, ошеломленные многоголосьем и жарой, направились в столовую.
Мы шли по асфальтированной улочке, по обеим сторонам которой местные жители продавали фрукты. Были и приезжие из других городов Кавказа — они различались по номерам машин. Приезжие развернулись с размахом: в багажниках машин устроили импровизированные лавки с весами и ценниками, и продавали не только фрукты, но и босоножки, купальники, размалеванные гипсовые отливки, при этом зычно рекламировали товар, старались его всучить во что бы то ни стало — прямо за руки хватали отдыхающих, Некоторые, поглаживая «Жигули» со множеством дополнительных блестящих штуковин, зазывали прокатиться в экзотические места, но запрашивали астрономические суммы.
После строгой, величественной природы мы попали в какую-то безалаберную круговерть. Там, в горах, в приютах, между нами и туристами была открытость, душевность, в основе наших отношений лежала человечность, а здесь… Поэтому мы несказанно обрадовались, когда на турбазе встретили туристок, с которыми ехали из Солоха. Они гладили платья на веранде — готовились к танцам. Увидев нас, отложили утюги, сбежали по ступеням.
— Ой как хорошо, что мы вас встретили! Здесь все сами по себе, до нас никому нет дела. Нас поселили в этот барак… Ой, надо же — знакомые лица! Так приятно! А вы где устроились?
Игорь кивнул на двухэтажный корпус и сразу полез за сигаретой, устыдившись наших привилегированных хором.
— Знаешь что, пойдем-ка к директору и откажемся от «люкса», — сказал я, когда мы отошли.
— Я только хотел это предложить. И скажем ему все как есть.
Мы не вошли, а ворвались в кабинет.
— Вот что! — изрек Игорь. — Мы действительно журналисты, но здесь не по заданию. Цели у нас были другие — мы просто шли по горам… и невольно стали свидетелями конфликта между начальниками приютов и работниками заповедника. Мы поняли, что и те и другие в общем-то хорошие люди. Но что ж получается? Банка тушенки определяет государственные дела?! Теперь нам ничего не остается, как написать об этом позорном факте.
— Мы вам благодарны за то, что вы нас приютили, — сухо добавил я. — Но этот «люкс» нам ни к чему. Поселите нас к рядовым туристам.
Выпалив все это, мы ушли, довольные собственным благородством.
Мы засыпали в «бараке» под музыку с танцплощадки: слышались выкрики, смех, а перед глазами все еще стояли тропы, палатки у подножья гор, костры…
Два дня мы пробыли в Дагомысе. На третий день я решительно сказал Игорю:
— Ты как хочешь, а мне здесь надоело.
— Честно говоря, мне тоже, — откликнулся Игорь. — Поехали-ка в Адлер, в аэропорт.
Когда самолет развернулся и взял курс вдоль моря, я заглянул в иллюминатор. Далеко внизу проплывали сине-зеленые холмы и отдельные вершины с белоснежными шапками, появлялись и вновь исчезали блестевшие нити рек, мелькали точки селений. Я смотрел в иллюминатор, и меня сильно тянуло в горы — бесспорно, что-то я оставил там, частицу своего сердца, что ли…
— Теперь некуда деваться, — подтолкнул меня Игорь. — Придется в самом деле написать статью. Наконец-то займусь своим прямым делом. А ты статью проиллюстрируешь, договорились?!
Осень была переменчива. Вначале долго стояла теплая погода, и началось вторичное цветение трав, потом заладили дожди, а после них, как вестники предзимья, ударили морозы — по ночам каменела земля, и лужи стягивались хрупким ледком, и вдруг снова — сухие яркие дни с листопадом.
Команда пожарного катера готовила судно к зимовью: чистила палубное оборудование и штурманскую рубку, убирала инвентарь, смазывала солидолом механизмы в машинном отделении, зачехляла лафетные стволы. Навигация для матросов прошла удачно — всего два раза пришлось потрудиться: в июне откачивали воду из затонувшего буксира, а в конце лета тушили дровяные склады — тот объект немного доставил хлопот — штабеля бревен находились в конце причала среди бочек с мазутом, и огонь грозил перекинуться на горючее, но пламя вовремя отсекли пеноводной струей из кормовой пушки, а потом вместе с портовыми рабочими потушили и основной очаг.
Как только катер поставили на прикол, капитан и стармех, распрощавшись, покинули судно, а матросам до ледостава предстояло кантоваться на случай непредвиденных обстоятельств. Дежурили поочередно: сутки работали — двое отдыхали. В одну смену заступали молодые матросы — эти ребята над времяпрепровождением голову не ломали — торчали в каюте, гоняли шары на бильярде, смотрели телевизор, вспоминали лето, рыбную романтику, девчонок в клубе из соседнего металлоремонтного завода. В другую смену дежурили пожилые мотористы Никитич и Палыч, оба эксперты по части разных механизмов, фронтовики, которых связывала тесная дружба — у стариков дежурство проходило в крайнем драматизме — они жили прошлым; для них война не кончилась — вернее, давно прошла, и после нее немало всего случилось, но те четыре года перевешивали все. Теперешняя жизнь для них — всего лишь однообразные будни, а те далекие годы — настоящие суровые испытания, настоящая жизненная правда. У них были свои, особые мерки ценностей — потому и судили обо всем с высоких позиций человечности, и отметали все мелкостное, наносное, проходящее. Что особенно обижало стариков — молодежь от их разговоров отмахивалась, все, кому было меньше тридцати, смотрели на войну как на далекую забытую историю.
