— Мы очень тяжелые, дядя Фан устал.
Фан украдкой вытерся носовым платком, а Чжао похвалил мальчика за то, что не боится незнакомых людей. Тут и мать рассыпалась в похвалах сыну, как будто у нее для младенца эпитафия была заготовлена — он-де и понятливый, и забавный, и спит без просыпу до рассвета. Но тут его старшая сестренка, обиженная тем, что на нее не обращают внимания, широко раскрыла глаза и выпалила:
— Да, а вчера ночью он так ревел, что я даже проснулась. Вот!
— Интересно, а другие никогда у нас не плачут? — вступила в разговор ее тетя. — Кто норовит раньше других схватить за столом лучший кусок, а когда не дают, пускается в плач? И не стыдно, а ведь большая!
Вконец обиженная девочка ткнула в Лю пальцем и закричала:
— Тетя у нас взрослая, а тоже плачет, я сама видела! В тот день…
Родные оборвали ее и велели немедленно идти спать. Тетя прижала ее к себе, стараясь скрыть выражение своего лица. В дальнейшем беседа, как долго пролежавший в воде утопленник, уже не ожила, несмотря на искусственное дыхание. Откланявшись и выйдя за дверь, Синьмэй сказал:
— Дети — опасные существа, они что думают, то и говорят. Могло ли прийти в голову, что Лю умеет лить слезы — на вид она такая спокойная, веселая. Да-а, у каждого свои неприятности!
— Тебя с Фань ничто не связывает, а мне Лю Дунфан много помогал. И все равно, я не собираюсь здесь жениться. Госпожа Ван втравила меня в эту историю, а теперь Лю Дунфан, того и гляди, надуется.
Чжао отверг такую возможность и перевел разговор на госпожу Ван, пытаясь угадать ее возраст.
Мысль о том, что Сунь переписывается с Лу Цзысяо, всю ночь не давала покоя Фану, как скребущаяся за перегородкой крыса. Он уже решил было написать Сунь и по-дружески предостеречь ее от ошибки в выборе знакомых. Затем он вроде бы убедил себя в том, что не влюблен в Сунь и потому не имеет повода для ревности, что не следует лезть в чужие дела. И все же он чувствовал себя обманутым, сердился на Сунь и презирал ее. На следующий день нежданно-негаданно пришла она сама. Едва Фан увидел ее, обида его рассеялась, как туман в лучах солнца. Она приходила и раньше, но никогда ее появление не приносило столько радости. Фан стал расспрашивать, как она провела каникулы — они не виделись со времени его поездки в Гуйлинь. Она сказала, что хотела прийти поблагодарить Синьмэя и его за привезенные из Гуйлиня вещи, но простудилась. Сегодня она пришла вместе с Фань, у той были с собой книги. «Небось пьесы!» — ухмыльнулся Хунцзянь и спросил, не видела ли она «дядю Чжао».
— Я не лезу, куда меня не зовут! Она не звала меня в провожатые, а только спросила, в какой комнате живет господин Чжао. Я ей ответила, а сама пошла сюда — у меня есть дело!
— Вряд ли Синьмэй поблагодарит вас.
— Ах, как трудно всем угодить! — сказала Сунь, но веселая улыбка противоречила смыслу ее слов. — Я ведь узнала о приеме у госпожи Ван только вечером, когда вернулась Фань. — Тут она сообразила, что затрагивает деликатную проблему, и переменила тему. — Так вы видели эту знаменитую красавицу?
— Сам не понимаю, зачем супруги Ван затеяли вчерашний ужин! А хозяйку я встречал и раньше, но впервые слышу, что ее считают красавицей. Впрочем, она такая пухленькая…
На столе у Фана лежал четырехцветный карандаш «супернормаль», привезенный из Германии. Сунь выдвинула красный стержень и нарисовала на промокашке красные губы, а пониже два ряда красных черточек, по-видимому ногти.
— Вот вам обобщенный портрет госпожи Ван.
Фан подумал, потом рассмеялся:
— Действительно похоже! Оригинальная идея.
Когда к вам в комнату входит чужая кошка, она сначала таится, и лишь после того, как она мяукнет, вы узнаете о ее присутствии. Так же и со словами — их смысл мы осознаем иногда лишь по истечении какого-то времени. Сунь, как вошла, сразу сказала, что у нее есть дело в мужском общежитии, но Фан не придал этому значения. Теперь ее фраза внезапно ожила в его памяти. Может быть, она шла к Лу Цзысяо, а к нему заглянула по дороге? Но как ни хотелось ему выяснить истину, он не желал обнаруживать свое любопытство и начал издалека:
— Я вчера впервые встретился с Фань, она человек весьма интересный. Как вы с ней — легко уживаетесь?
— Для нее существует одна госпожа Ван — да теперь еще господин Чжао. Скажите, вы вчера ничем ее не обидели?
— Я? Нет. А в чем дело?
— Вернувшись после ужина, она вас ругала… Ой, я проговорилась!
— Странно. А за что она меня ругала?
— Да ни за что, — улыбнулась Сунь. — Говорила, что вы все больше молчали, никем не интересовались, были заняты только едой.
— Какой вздор! — возразил Фан, покраснев. — Меня и пригласили-то для компании, чем же мне было заниматься, как не едой?
Сунь бросила на него быстрый взгляд и сказала, играя карандашом:
— На слова Фань, разумеется, можно не обращать внимания… Она еще называла вас чурбаном, blockhead, говорила, что вы не помнили даже, в шляпе пришли или нет.
Фан расхохотался:
— Ругать меня действительно стоило, хоть и за другое, но об этом я расскажу как-нибудь потом. Но ваша Фань… (Сунь заявила, что Фань вовсе не ее.) Ладно, ладно, ваша соседка не очень-то деликатна — любит за глаза бранить людей. Если Синьмэй на ней женится, ему придется распрощаться со старыми приятелями. Кстати, она и вас поминала!
— Наверняка не добрым словом. Что же она говорила?
Хунцзянь заколебался — пересказывать или нет. Но Сунь настаивала, улыбка сошла с ее лица. Фан по опыту уже знал, что ему не отвертеться, но решил сказать не всю правду:
— Ничего особенного. Что-то рассказывала о том, что вы переписываетесь с одним человеком, но я не вижу в этом ничего необычного, можно было и не упоминать.
Лицо Сунь запылало таким гневом, что Фан отвел глаза. От одного ее взгляда в это мгновение вспыхнул бы бак с бензином. Швырнув на стол карандаш, она запальчиво произнесла:
— Дрянь! Кто ее просит рассказывать об этом? Мне он и так противен. Ну, я с ней рассчитаюсь!
На душе у Фана стало легче, и он поспешил взять вину на себя:
— Это я не должен был рассказывать! А вы не обращайте на нее внимания. Ну кто примет всерьез подобную болтовню!
— Мне эта переписка так надоела, но я не могу придумать, как ее прекратить. Этот Лу Цзысяо, — Сунь произнесла это имя с явным отвращением, — еще в прошлом году перед экзаменами вдруг стал мне писать, но я не отвечала. После каникул явился ко мне в общежитие, уговаривал пойти с ним поужинать.
— Вы, надо полагать, не пошли? — не без тревоги спросил Фан.
— Конечно, нет! А он, видать, не в себе немного, — продолжал слать письма, с каждым разом все более глупые. Напишет, к примеру, на бумажке какой-нибудь вопрос — не важно какой (тут Сунь покраснела), и просит в случае утвердительного ответа поставить на этой бумажке знак плюс и вернуть ему. Если же ответ будет отрицательным — поставить минус. А в последнем письме уже стояли и плюс и минус — мне нужно было только вычеркнуть один из знаков. Даже не знаю, сердиться мне или смеяться. — Действительно, глаза Сунь улыбались, а губы в то же время были сложены в недовольную гримасу.
— Сразу видно, с профессором имеете дело. Примерно такие задания нам давали в первой ступени начальной школы. Но он, мне кажется, и в самом деле хорошо к вам относится.
— Очень мне нужно его хорошее отношение! Если о его письмах узнают, надо мной же будут смеяться.
— Я знаю, как вам следует поступить, — произнес Фан тоном опытного стратега. — Вы ведь не выбрасывали его послания? Нет? Вот и хорошо. Соберите их, вложите в пакет и отправьте его с посыльным.
— А на пакете написать его имя и адрес?
— Ничего не надо писать, он вскроет пакет и все сам поймет. Можете предварительно разорвать письма. Впрочем, не стоит, это будет для него слишком обидно.
Психолог сразу понял бы, что Фан безотчетно стремится почувствовать себя хоть немного отмщенным за обиду, что нанесла ему Тан Сяофу, вот так же вернувшая его письма.
— Большое вам спасибо! Непременно воспользуюсь вашим советом. Я в этих делах неопытна, часто не знаю, как себя вести… Вот если бы вы согласились учить меня уму-разуму!
«Синьмэй прав — любит она притвориться несмышленышем», — подумал Фан, но мысль эта лишь на миг коснулась его сознания, как ласточка, задевшая крылом воду. Уж очень он был доволен тем, что девушка сразу же согласилась последовать его совету, так что в душе его не осталось места для подозрений. Вскоре Сунь поднялась, сказав, что уже не пойдет к Синьмэю, и просила Фана не провожать ее. У Фана, собственно, и не было такого намерения, но после ее слов он стал настаивать, что проводит Сунь хотя бы до входа в главное здание. Глядя в пол, девушка промолвила:
— Хорошо, но вы же знаете, господин Фан, какие у нас ходят сплетни. Слушать противно!
