– Может быть, это всё, – сказал ординатор, – но нужно подождать ещё немного, чтобы удостовериться.
Он немного расслабился и принялся болтать с каждым, кто был готов слушать, об отличном гольфе в Гринвиче, о доме, который он купил в Далвиче, и о своем отпуске в Шотландии. Следующие десять минут не было ни кровотечения, ни новых сокращений.
Так, благодаря современным акушерским методам, Кончита преодолела опасность послеродового кровотечения. Но она по-прежнему выглядела весьма нездоровой. Дыхание и пульс оставались учащенными, давление – аномально низким, температура – высокой. Она, казалось, не приходила в сознание, хотя теперь её глаза были закрыты, и она, возможно, спала. Тем не менее её рука по-прежнему надежно прикрывала ребёнка, и любые попытки забрать его встречали сопротивление.
Мы с Лиз с трудом снова убрали постель, в то время как стажёру была поручена грязная работа – сопоставить куски плаценты с основной её частью, вышедшей в самом начале, и измерить объем крови, которую нам удалось собрать.
– Плацента вроде бы вся, сэр, и я намерил полторы пинты крови. Добавьте к этому около восьми унций, впитавшихся в простыни, и получится примерно две пинты[38] кровопотери.
Ординатор забормотал что-то про себя, потом сказал вслух:
– Ей действительно необходимо переливание. Давление уже очень низкое. Мы можем сделать это здесь? – добавил он, обращаясь к врачу общей практики.
– Да, я сейчас же возьму образец для проверки на совместимость.
А я ещё удивлялась, почему врач оставался здесь всё это время, хотя уже мог бы уйти. Теперь мне стало ясно. Он предполагал, что ответственность за Кончиту может лечь на его плечи, если будет решено лечить её на дому, и хотел в полной мере учесть все факты.
В этот момент приехала скорая с Грейт-Ормонд, чтобы забрать ребёнка.
Какая жалость, думала я, с точки зрения лаймхаусских кумушек, что это случилось в лондонском смоге. Если бы всё происходило ясной ночью, за каждым шагом бы наблюдали и комментировали: вот в дом вошли акушерка, полиция, целая команда врачей, прикатила скорая помощь, и все – с полицейским эскортом. Такая сенсация заняла бы сплетниц минимум на год. На деле же даже ближайший сосед не смог бы разглядеть две скорые, стоявшие у дома Уорренов, и полицейских, всю ночь сновавших туда-сюда. Единственным утешением могло стать только то, что вся улица проснулась от леденящего кровь крика, не смолкавшего минут двадцать.
Принадлежности и персонал, появившиеся из второй скорой, были ошеломляющими. Пронёсся доктор с инкубатором. Следом другой – с аппаратом для вентиляции лёгких. Затем – медсестра с огромной коробкой. Двое санитаров и полицейский шли последними, каждый нёс баллон с кислородом. Всё это нужно было протащить мимо трёх огромных колясок и двух стремянок, выстроившихся в коридоре. Висящее над головой выстиранное бельё не особо способствовало продвижению, цепляясь за оборудование, и несколько небольших, изящных предметов личного гардероба юных обитательниц этого дома были транспортированы вместе с техникой наверх. Дети, всю ночь вскакивавшие и укладывавшиеся обратно в кровати, перегнулись через перила и притаились в дверных проёмах, чтобы лицезреть эту процессию.
Добравшись наконец до спальни, медицинский персонал вошёл в комнату, а полицейские и санитары были отправлены вниз, на кухню, чтобы присоединиться к коллегам за чаем. Но даже без них в средних размеров спальне теперь находились пять докторов, две медсестры, акушерка, Лен и Лиз. Повсюду стояло оборудование. Мои инструменты всё ещё лежали на туалетном столике, инструменты ординатора из «Летучего отряда» – на комоде. Педиатру пришлось оставить свои на полу, пока мы спешно расчищали место.
– Думаю, мы теперь можем отчалить, – сказал ординатор коллеге. – Очень рад вас видеть. Мать остаётся лечиться дома. Удачи с ребёнком.
Они ушли, но врач общей практики остался.
Педиатр посмотрел на ребёнка и ахнул.
– Думаете, он выкарабкается, сэр? – спросил молодой доктор.
– Уж мы чертовски постараемся, – ответил детский ординатор. – Закрепите кислород и отсос и нагрейте инкубатор.
Бригада занялась делом.
Педиатр наклонился к Кончите, чтобы забрать ребёнка. Сказать, спит она или находится в полубессознательном состоянии, было невозможно, но мышцы её руки напряглись, и она удержала ребёнка.
Врач обратился к Лену:
– Пожалуйста, скажите ей, чтобы она позволила мне взять ребёнка. Перед транспортировкой я должен его осмотреть.
Лен наклонился к жене и зашептал ей, пытаясь ослабить хватку её руки. Но та лишь сжалась ещё сильнее, и вторая рука легла поверх первой.
– Лиз, голубушка, скажи маме, что ребёночка бы в больницу надо.
Он легонько потряс жену, пытаясь разбудить. Её веки вздрогнули и немного приоткрылись.
Лиз склонилась над ней и заговорила по-испански. Никто из нас не знал, что она сказала. Кончита ещё немного приоткрыла глаза и попыталась сфокусировать взгляд на крохотном создании, лежавшем у неё на груди.
– Нет, – ответила она.
Лиз снова заговорила с ней, на этот раз более убедительно и настойчиво.
– Нет, – снова ответила Кончита.
Лиз попробовала в третий раз:
– Morirà! Morirà![39]
Эффект, произведённый на её мать этими словами, был мгновенным и впечатляющим. Она широко распахнула глаза, отчаянно пытаясь сконцентрировать внимание на окружающих её людях. Женщина увидела оборудование и белые халаты. Думаю, её затуманенный мозг всё осознал, и она предприняла усилие, чтобы сесть. Лиз с Леном помогли ей. Дико оглядев каждого из присутствующих, Кончита сунула ребёнка себе между грудей и скрестила над ним руки.
– Нет, – сказала она. Затем повторила громче: – Нет.
– Мама, ты должна, – мягко проговорила Лиз. – Si no lo haces, morirà[40].
Кончита казалась опустошенной страданиями, но что-то происходило у неё в голове. Было видно, как она изо всех сил старается обрести контроль над своими мыслями. Силясь думать, вспомнить что-то, она крепко обхватила руками свои груди и ребёнка и опустила взгляд вниз, на маленькую головку. Это зрелище, должно быть, стало для неё катализатором, благодаря которому всё встало на свои места. Ум её, казалось, прояснился, и огромные чёрные глаза зажглись свирепой решимостью.
Женщина оглядела всех людей в комнате, её зрение наконец-то прояснилось и сфокусировалось, и она с абсолютной уверенностью заявила:
– Нет. Se queda conmigo. No morirà[41]. – И затем ещё раз, с бо́льшим нажимом: – No morirà.
Доктора не знали, что делать. Разве что разжать её руки, применив грубую силу, и выхватить ребёнка, но Лен бы им не позволил, Ничего больше они сделать не могли.
Педиатр попросил Лиз:
– Скажите ей, что она не сможет его выходить. У неё нет ни оборудования, ни знаний. Скажите, что ребёнок будет доставлен в лучшую в мире детскую больницу, где ему обеспечат квалифицированное лечение. Скажите, он не выживет без инкубатора.
Лиз начала было говорить, но тут вмешался Лен, продемонстрировав свою истинную силу и мужественность. Он обратился ко врачам и медсестре:
– Эт' сё моя вина, и я должо́н извиниться. Я сказал, что ребятёнка можно брать в больницу, не спросясь у жены. Я не должо́н был эт' делать. Когда дело доходит до детишков, ейное слово должно сегда быть крайнее. И она несогласная. Вы ж видите. Так что детёнок никуды не едет. Он остаётся здеся, с нами, и будет покрещён, а ежели помрёт, то пох'роним по-христиански. Но без материной согласности он никуды не поедет.
Он посмотрел на жену, и она улыбнулась и погладила ребёнка по голове. Казалось, Кончита поняла, что муж на её стороне и битва окончена. Она посмотрела на него с безусловной любовью и тихо повторила:
– No morirà.
– Вот так, – бодро кивнул Лен, – не помрёт. Коль моя Конни грит, значит, не помрёт. Мож'те мне поверить.
Что ж, ничего не поделаешь. Поняв, что потерпели поражение, врачи начали собирать оборудование. Лен ещё раз любезно извинился, поблагодарил их за потраченные силы и снова сказал, что он во всём виноват. Он предложил оплатить вызов скорой и время врачебного и сестринского персонала. Пригласил их выпить по чашке чая на кухне. Они отказались. Тогда он улыбнулся своей самой очаровательной улыбкой и сказал:
– Да ладно, подите выпейте по чашечке. Путь-то вас ждёт длиннёхонек, а эт' вас сугреет.
И было в нём что-то настолько обаятельное, что все сдались под натиском его гостеприимства, несмотря на то что сердились из-за потерянного времени.
Лен с Лиз пошли помогать бригаде спускать оборудование вниз по лестнице, и мы с врачом общей практики остались одни. За последние три часа он не сказал почти ни слова, чем снискал мою симпатию. Мы знали, что на нас лежит огромная ответственность и что мать с ребёнком всё ещё могут умереть. Кончита и без того находилась в тяжёлом состоянии, но теперь, когда она потеряла две пинты крови, оно стало критическим.
