Я, например, не буду любить женщину только за то, что она дала кому-то на стоянке и залетела… Ничего не могу с собой поделать…
— Но я-то другая…
— С тобой все еще хуже. В каком состоянии ты возвращаешься после каждого свидания с ней… Просто ужас. У тебя лицо…
— Прекрати. Я не хочу об этом говорить.
— Ладно, ладно, сейчас заткнусь. Но ты не обязана ее любить, Вот и все. Думаешь, дело в том, что я теперь плачу больше взносов по страховке из-за мамаши? Так оно и есть, потому и учу тебя уму-разуму: никто не обязан любить предков, если они ведут себя как говняные придурки.
— Злишься?
— Нет.
— Прости меня.
— Ты права. У тебя все было по-другому… Мать все-таки занималась тобой… Но она не должна мешать тебе видеться с сестрой, если уж она существует… Честно говоря, она не стоит такой жертвы с твоей стороны…
— Не стоит…
— Вот именно.
На следующий день Камилла возилась в саду, следуя указаниям Полетты, Филибер что-то писал, устроившись под деревом, а Франк готовил им умопомрачительный салат.
Выпив кофе, он уснул в шезлонге. Боже, как же у него болела спина…
К следующему их «выезду на природу» он закажет матрас. Второй подобной ночи он просто не вынесет… Ни за что на свете… Жизнь, конечно, прекрасна, но рисковать собственным здоровьем — верх идиотизма…. Ни за какие коврижки…
Они приезжали сюда каждые выходные. С Филибером или без него. Чаще — с ним.
Камилла — она всегда знала, что в ней есть такие задатки, — на глазах превращалась в завзятую садовницу,
Полетта сдерживала ее пыл.
— Нет, это сажать нельзя! Не забывай, мы появляемся здесь раз в неделю. Нам нужно что-нибудь цепкое, живучее… Люпины, флоксы, космеи… Легкие, воздушные… Увидишь, они тебе понравятся…
А Франк раздобыл через сестру толстяка Тити старую таратайку — ездить на рынок и навещать Рене…
Он выдержал тридцатидвухдневную разлуку со своим могучим двухколесным другом, сам не понимая, как ему это удалось…
Мотоцикл был старый и уродливый, но грохотал на всю округу.
— Вы только послушайте, — кричал он из-под навеса, где обретался, если не возился на кухне, — послушайте это чудо в перьях!
Они нехотя отрывались от дела — Камилла от посевов, Филибер от книги. «Тррр-ах тах тах тах».
— Ну? С ума сойти можно! Чистый «Харлей»! О да… Без комментариев…
— Ничего-то вы не понимаете…
— Кто такая Арлетта? — спрашивала Полетта у Камиллы.
— Арлетта Дэвидсон… Суперпевица…
— Не знаю такой.
Филибер придумал игру, чтобы не скучать в дороге. Каждый должен был рассказывать остальным что-нибудь познавательное.
Филибер был бы замечательным преподавателем.
Однажды Полетта поведала им, как борются с майскими жуками.
— Утром, пока они неподвижно сидят на листьях и еще не пришли в себя после прохладной ночи, стелишь клеенку под дерево и начинаешь трясти ветки шестом. Потом толчешь их, засыпаешь известкой и складываешь в яму — получается отличный компост… Да, и о головном уборе не следует забывать!
В следующий раз Франк посвящал их в тонкости разделки говяжьей туши.
— Итак, первая категория: бедренная часть, спинная часть, кострец, поясничная часть, филе-миньон, вырезка, то есть пять первых ребер и три вторых, плечо. Теперь вторая категория: грудинка, завитки и па-шинка. Наконец, третья категория: голяшка, подбедрок и… Вот же черт, что-то я забыл.
Филибер проводил дополнительные занятия для невежд, которые если что и знали о Генрихе IV, так только байку о курином супе, фамилию Равальяк[83] да еще анекдот о том, что славный монарх считал свой знаменитый детородный орган костью…
— Генрих IV родился в По в 1553 году и умер в Париже в 1610-м. Он был сыном Антуана Бурбонского и Жанны д'Альбре, к слову сказать — моей «энноюродной» кузины. В 1572 году он женился на дочери Генриха II Маргарите Балуа — она в родстве с моей матерью. Вождь кальвинистов, он отрекся от протестантизма, спасаясь от резни в Варфоломеевскую ночь. В 1594 году короновался в Шартре и въехал в Париж. Нантским эдиктом 1598 года восстановил религиозный мир в стране. Был очень популярен. Опускаю перечисление сражений, в которых он участвовал, полагаю, вам на них плевать… Но вот важная деталь: его соратниками были два великих человека — Максимильен де Бетюн, герцог де Сюлли, оздоровивший финансы государства, и Оливье де Серр, много сделавший для развития сельского хозяйства…
А вот Камилла не хотела принимать участия в игре,
— Я ничего интересного не знаю, — говорила она, — и не уверена в том, что знаю…
— Расскажи нам о художниках! — уговаривали ее.
— О течениях, периодах, знаменитых полотнах, да о твоих кистях, карандашах и красках, наконец!
— Нет, я не сумею все это описать… Боюсь наврать…
— Но у тебя есть любимый период?
— Возрождение.
— Почему?
— Потому что… Не знаю… Тогда все было так прекрасно… Повсюду… Все…
— Что все?
— Все.
— Отлично… — пошутил Филибер. — Спасибо. Предельно лаконично. Для желающих узнать больше сообщаю: «История искусства» Эли Фор лежит в нашем клозете под спецвыпуском «Enduro» за 2003 год.
— Расскажи нам, кого ты любишь… — настаивала Полетта.
— Из художников?
— Да.
— Ну… Если в произвольном порядке, то… Рембрандт[84], Дюрер[85], да Винчи[86], Мантенья[87], Тинторетто[88], Латур[89], Тернер[90], Бонингтон[91], Делакруа[92], Гоген[93], Валлотон[94], Коро[95], Боннар[96], Сезанн[97], Шарден[98], Дега[99], Босх[100], Веласкес[101], Гойя[102], Лотто[103], Хиросигэ[104], Пьеро делла Франческа[105], Ван Эйк[106], оба Гольбейна[107], Беллини[108], Тьеполо[109], Пуссен[110], Моне[111], Чжу Да, Мане[112], Констебль[113], Зим[114], Вюйар[115] и… Вот ужас, я наверняка забыла половину имен…
— А ты можешь рассказать о ком-нибудь поподробнее?
— Нет.
— Ну, например, о Беллини… За что именно ты его любишь?
— За портрет дожа Леонардо Лоредана…
— Почему именно за этот портрет?
— Не знаю… Нужно отправиться в Лондон — в Национальную картинную галерею, если я не ошибаюсь, — и увидеть эту картину, чтобы разобраться… Это… Это… Нет, не хочу произносить благоглупости…
— Ладно… — сдались они, — в конце концов, это всего лишь игра. Не станем же мы тебя принуждать…
— Вспомнил! — закричал Франк. — Я вспомнил, что не назвал вам! Шейную часть, конечно! Или шейку… Ее готовят с соусом бешамель…
Так что Камилла ходила в отстающих.
Но в понедельник вечером, когда они стояли после развилки в Сент-Арну в пробках и пребывали в полудреме от усталости, она внезапно объявила:
— Я придумала!
— А?
— Про кого могу рассказать! Только про него! Я много лет назад выучила все про него наизусть!
— Тогда вперед, мы слушаем…
— Хокусай[116], рисовальщик, я его обожаю… Помните его волну? А виды горы Фудзи? Ну как же?! Бирюзовая, обрамленная белой пеной волна? Так вот, он… Это просто чудо… Если бы вы только знали, сколько он создал, это даже представить себе невозможно…
— И это все? «Просто чудо» — и ничего больше?
— Сейчас, сейчас… Я пытаюсь собраться с мыслями…
В опускающихся на унылое предместье — слева завод, справа гигантский торговый центр — сумерках, между серой громадой Парижа и угрюмо мычащим стадом, возвращающимся на ночь в стойло, Камилла медленно произнесла свой монолог:
С шести лет я усердствовал в изображении формы предметов.
К пятидесяти годам я опубликовал бессчетное количество рисунков, по все, что я делал до семидесяти лет, ничего не стоит.
В шестьдесят три года я начал постигать структуру живой природы, животных, деревьев, птиц и насекомых.
Полагаю, что к восьмидесяти годам я продвинусь еще дальше; в девяносто лет я проникну в тайную суть вещей; в столетнем возрасте я смогу творить чудеса, а когда мне исполнится сто десять, вдохну жизнь во все мои точки и линии.
Я прошу тех, кто проживет так же долго, убедиться, что я держу свое слово.
Написано в возрасте семидесяти пяти лет мною, Хокусаем, влюбленным в живопись стариком.
